Торговые связи (и воровство) помогли быстрому распространению желанных растений, разводить которые было буквально раз плюнуть.
Все больше индейцев, начав возделывать бананы, становились оседлыми, переходя от постоянных странствий в поисках дичи к более спорадической охоте, нередко вдали от своего селения.
Деревни яномамо — интересное явление, очаг нестерпимого стресса.
Круглая площадка диаметром до пятидесяти метров и больше обнесена сплошной наклонной стеной. Живущие на этом участке семьи (у яномамо утвердился семейный образ жизни) сооружают свою часть общей стены. Четыре столба — два покороче, длиной около полутора метров, со стороны леса и два длиной около трех метров ближе к центру площадки — служат опорой для кровли. Каждая такая секция сообщается с соседней и всякие перегородки отсутствуют, так что соседи постоянно видят, что происходит в «смежных квартирах». Не ахти какие условия для «личной жизни».
Как мог возникнуть столь странный тип жилища?
Сами по себе описанные секции ничем не отличаются от навесов, какие сооружают акурио и какие сам я много раз строил вместе с моими друзьями из племени макуси. Мы использовали для кровли пяти-шестиметровые листья одной пальмы с очень коротким стволом. У яномамо «черепицей» служат листья величиной с тарелку. С длинными листьями проще работать — сделал надрез по обе стороны черенка и крепи лист на наклонной основе из тонких жердей. Листья кладутся внахлест, и зеленая кровля обычно выдерживает даже самые сильные ливни. Когда в конце дневного странствия тебя настигают сумерки, такой навес можно соорудить за час с небольшим. Акурио при переходе на новое место тоже строят такие навесы, под которыми вешают свои гамаки, но размещают их как попало, не обязательно по кругу или бок о бок.
Круговое размещение по сути таких же хижин яномамо внутри сплошной стены преследует вполне определенную цель — защиту от чужаков. Весь участок огораживают частоколом и проходы в нем и в общей стене закладывают на ночь хворостом, чтобы никто не застиг врасплох жителей коллективного «дома» — шабоно.
Ибо немаловажная составная часть жизни яномамо — постоянные войны с соседями! Плюс ссоры и драки между живущими в тесноте обитателями шабоно. Недаром Шаньон назвал яномамо свирепым народом!
Юный член этого племени вырастает в обстановке постоянной агрессии и с самого начала настраивается на буйный, жестокий лад. Став взрослым, он уже на всю жизнь агрессивен по своему складу. Эгоизм, жадность, нетерпимость определяют все его поведение. Прямая противоположность доброжелательству, отличающему образ жизни суринамских индейцев.
На мой взгляд, причина такой агрессивности — стресс, вызванный скученностью в рамках шабоно. Драки — повседневное явление, и чаще всего они возникают из-за кражи бананов. Или из-за женщин.
Положение женщины яномамо весьма незавидное. От былой самостоятельности ничего не осталось, тут скорее подходит слово рабство. Из-за вражды внутри группы и между группами главе семейства нужны сыновья, способные не только приносить в дом добычу, но и защищать шабоно и участвовать в набегах на другие селения. Не говоря уже о том, чтобы поддерживать отца в драках. Нужда в сыновьях так велика, что женщины нередко убивают девочек, которых рожают, уединившись в лесу за пределами шабоно. Если принесут домой дочь, рискуют получить хорошую взбучку… А потому спокойнее убить новорожденную — либо задушить, либо со всего маху ударить головой о дерево!
В итоге в группах всегда намного больше мужчин, чем женщин, что влечет за собой дополнительные раздоры между мужчинами. Заколдованный круг питает озлобление. Мужская грубость доведена до крайности.
Конечно, желание иметь больше сыновей, то есть будущих охотников, усиливается тем злополучным обстоятельством, что многочисленная оседлая группа оказывает слишком большое давление на фауну и становится все труднее добыть зверя. Шаньон указывает, что яномамо теперь не часто видят мясо, оно составляет менее пятнадцати процентов потребляемой ими пищи.
У того же Шаньона находим описание типичной стычки внутри племени. В последнем из девятнадцати месяцев его работы в селении Патанэ-тери один молодой индеец увел женщину, которую избивал муж. Результатом была жестокая дуэль на дубинках. Под дубинкой здесь подразумевается двухметровая жердь, заостренная на одном конце и с увесистым утолщением на другом.
Сперва удары обрушивались на окровавленные головы соперников, затем последовали выпады острым концом дубинки. «Законный владелец» женщины был ранен метким уколом; тогда разъяренный предводитель племени схватил свою дубинку-копье и пронзил насквозь похитителя чужой жены, отчего тот умер на месте. Женщину вернули «законному» супругу, который в наказание отрезал ей уши! Родственникам убитого предложили немедленно покинуть шабоно, пока дело не дошло до общего побоища. Изгнанникам предоставили приют в одном из соседних селений, взяв с них в виде дани нескольких женщин и пообещав отомстить обидчикам.
В этом случае яблоком раздора явилась женщина. Но причиной распри могут стать и… бананы. Один индеец, рассказывает Шаньон, подвесил над очагом гроздь бананов, чтобы дозрели. Его двадцатилетний сын увидел эту гроздь и съел несколько плодов без спроса. Обнаружив это, отец принялся колотить его дубинкой. Парень дал сдачи, вмешались другие представители мужского населения шабоно — одни на стороне отца, другие на стороне сына, — и драка приняла массовый характер. Результат — разбитые головы и пальцы, ноющие плечи (смертельных случаев не было). И все из-за нескольких бананов.
Кровавые драки по пустякам — свидетельство сильнейшего стресса в группе, такого же, как в схватках шимпанзе Джейн Гудолл и побоищах среди моих «танцующих мышек».
У яномамо что ни мужчина, то буян. И чтобы наглядно демонстрировать свои бойцовские качества, мужчины выбривают на макушке тонзуру, наподобие средневековых монахов. Однако полная противоположность монашеской кротости иллюстрируется сеткой шрамов на коже головы, придающей тонзуре сходство с «дорожной картой» (слова Шаньона). В прошлом веке и в годы фашизма немецкие студенты в том же духе щеголяли шрамами на лице после дуэлей на шпагах и саблях.
Словом, достаточно малейшего повода, чтобы община раскололась на две враждующие группы, после чего одна из них удаляется и закладывает новую банановую плантацию. Но на то, чтобы обосноваться на новом месте, уходит много времени, поэтому желательно объединиться с другой малочисленной группой. Такие союзы позволяют совершать набеги на соседей или на бывшее родное селение.
Для успешного нападения требуется не меньше десяти человек и еще кто-то должен оставаться дома, чтобы защищать женщин и детей. А потому население шабоно должно насчитывать не менее сорока — пятидесяти человек. Так что изгнанникам поневоле приходится порой объединяться или же заключать временные союзы, которые легко распадаются при изменении баланса сил в каком-нибудь из союзных селений.
Вместе с тем похоже, что число членов общины яномамо никак не может превышать ста или ста пятидесяти, в редких случаях — двухсот пятидесяти человек. Постоянные раздоры, больше всего из-за женщин, рано или поздно принуждают, как мы видели, часть жителей покинуть шабоно.
Даже когда намечается праздник, на который приглашают союзника, бывает, что заранее договариваются устроить несколько поединков. Заключаются эти поединки в обмене ударами без защиты. Один из участников три раза подряд изо всех сил бьет кулаком соперника в грудь. (Иной «дуэлянт» от таких ударов не один день харкает кровью и ходит с опухшими грудными мышцами.) Если тот выдержит тумаки, сам в свою очередь колотит противника. Иначе говоря, проходит испытание на силу и закалку. Поскольку при этом друзья-соперники перебрасываются обвинениями в трусости, жадности и так далее, неудивительно, что поединок может принять более жестокий характер. Уже не только грудь становится мишенью, и меткий удар по почке способен нокаутировать противника.
Глядишь, в пылу азарта гости возьмутся за дубинки, и союз общин уступит место яростной вражде. Гулять так гулять!
Если даже праздник протекает относительно мирно, начало его всегда выглядит агрессивно. Вооруженные луками и стрелами гости проходят в центр селения и какое-то время стоят там, глядя вверх, в позе, которую можно назвать ритуальной. Они как бы сдаются на милость многократно превосходящих их числом жителей шабоно — ведь те запросто могут перебить эту группу. После рискованного ритуала мужчин одного за другим приглашают в хижины. Они участвуют в трапезе и выбирают по своему желанию подарки; хозяева не вправе отказать, даже если гость захочет получить самое ценное в хижине — мачете. Гостящие мужчины доказали свою храбрость, и «подарки» служат как бы наградой за презрение к смерти. Берите, не стесняйтесь! Хозяева, если вздумается, могут послать свою группу в селение союзника, совершить тот же ритуал и вернуть себе подаренное!
Впрочем, посещение соседнего селения может быть и совсем другого рода; я говорю о набегах. Дефицит женщин делает их весьма желанным товаром. Мужчины незаметно подкрадываются к чужому шабоно, высматривая женщину, которая вышла за ограду собрать хворосту. В сопровождении вооруженного супруга она направляется домой с тяжелой ношей; внезапно ее спутника поражает град стрел, и женщину уводят в плен. Отойдя подальше, участники набега успокаиваются и по очереди насилуют несчастную. Приведя добычу к себе в шабоно, ее передают другим мужчинам, и она переходит из рук в руки, пока не достанется кому-то по жребию в жены.
Сравнивая поведение «свирепых» яномамо с мирной жизнью трио в селении Алалападу, видишь огромную разницу. Агрессивные общины яномамо явно стали такими после того, как бывшие кочевники перешли на оседлый образ жизни и численность групп возросла с пятнадцати-двадцати до ста пятидесяти — двухсот человек. Такой рост сам по себе оказался пагубным для прежних норм поведения. Нетрудно понять, что нынешнее человечество, скученное в больших городах, должно испытывать стресс, в корне подрывающий основы совместного проживания как индивидов, так и групп.
Отсюда комплекс проблем, к которому мы еще вернемся, но сперва внимательно проследим длиннейший путь развития, приведший к появлению удивительного примата с его своеобразными чертами, как внешними, так и внутренними.
Чтобы яснее видеть самих себя и наш рискованный курс на все более опасные препятствия в нашем сплаве через пороги бурно развивающейся техники, мало констатировать, что пятнадцать тысяч лет повлияли на условия нашей жизни. Необходимо знать, что за продукт времени и наследственных факторов мы собой собственно представляем. Пора совершить погружение в пучины времени, перенестись на многие миллионы лет назад, в мир древних предшественников человека среди приматов. Задержите дыхание — мы погружаемся! Кстати, мы единственный примат, способный плавать под водой и глубоко нырять. Факт, над которым стоит поразмыслить. Что мы теперь, в частности, и сделаем.
Глава 7
Прыжок в пучины времени.
Трудности в изучении ископаемых.
«Пилтдаунский человек».
Великий охотник — миф.
Наши видовые отличия.
Десмонд Моррис и его «безволосая обезьяна».
Гипотеза Элистера Харди о водных приматах.
Погружаясь в пучины времени, не рассчитывайте на хорошую видимость. Если мы ограничимся констатацией фактов на основе четких доказательств, далеко не продвинемся. А опираясь на косвенные улики, поневоле приходится оперировать догадками и предположениями. Никуда не денешься от того, что проводимые ныне с применением все более совершенной техники энергичные исследования — колосс на глиняных ногах по той простой причине, что «доказательства» слишком малочисленны и не поддаются однозначному толкованию. В нашем распоряжении части скелетов, порой всего лишь осколки черепов, источенных, так сказать, зубом времени.
Дожди, снега и льды скоблят поверхность материков. Находимое нами сегодня не обязательно отражает всю истину. Можно ли твердо рассчитывать на сколько-нибудь долгую сохранность хотя бы одной косточки грызуна, который сейчас с наслаждением грызет желанный трофей охотника — лосиные рога, утоляя свою потребность в извести. В годы, изобилующие полевками, тщетно искать целые сброшенные рога! А у нас речь пойдет о тысячелетиях…
Когда вместе с окаменелостями человека находят кости животных, можно предположить, что животные были убиты двуногим охотником; обнаруженные при этом камни могли быть древними орудиями. Если сильными ударами им придана удобная для работы форма, можно представить себе, как именно они применялись.
И все же — много ли каменные орудия говорят об уровне техники наших далеких предков? Очень мало: вспомните, что из всех предметов обихода акурио лишь каменный топор может уцелеть на протяжении эпох. Лук и стрелы, корзины из пальмовых листьев, гамак, ткацкий станок, набедренная повязка и другие изделия очень скоро канут в небытие. «Струг», сделанный из верхней челюсти пекари, скорее всего определят как «часть добычи»; длинная рыбья кость не скажет, что исполняла роль иглы; ожерелье из обезьяньих зубов, служившее «инструментальным ящиком», тоже попадет в разряд окаменелостей. Нашему ножу предшествовала острая, как бритва, длинная бамбуковая щепка, которая режет мясо лучше наточенного лезвия мясника. Для этой же цели годится жесткий лист другого травянистого растения. Рядом с этими природными орудиями каменный нож — грубый суррогат.
Находимые при раскопках зубы убитых животных вполне могли быть частью орудий. Помню, как просиял сотрудник стокгольмского Исторического музея Эверт Боду, когда я показал ему один из инструментов акурио — стамеску, а проще — привязанный к палочке зуб агути, грызуна величиной с зайца. «Во время раскопок здесь в Швеции мы находили бобровые зубы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32