Расправившись таким образом с тщательно продуманной гипотезой, к которой мы непременно вернемся, Моррис обращается к своему основополагающему тезису, якобы безволосость и вообще эволюция человека во многом обусловлены ростом сексуальности данного примата. «Можно доказать, что самец и самка, выставляя напоказ свою голую кожу во время сексуального сближения, становились более восприимчивыми к эротическому стимулированию».
Воззрение Морриса весьма похоже на взгляды пуританских миссионеров, верящих, что стратегически расположенные куски ткани могут умерить склонность к так называемым греховным деяниям. Многие племена, как говорилось выше, обходятся вовсе без одежды и тем не менее вымирают, а ведь будь Моррис прав, большая сексуальность должна бы способствовать деторождению и росту населения.
Мы еще вернемся к Моррису и его зацикленности на сексе, но сперва давайте поглядим, какой неограненный алмаз он обронил в береговую гальку. Что, пожалуй, не так уж и удивительно: нам с нашей достаточно сухой кожей водная гипотеза кажется такой нелепой, что у большинства слова «водяная обезьяна» вызывают смех.
Между тем гипотеза Харди, если рассмотреть ее в деталях, весьма привлекательна. Я присоединяюсь к ней с некоторыми оговорками и приведу как дополнительные аргументы, так и мои поправки.
Первый камень в фундамент этой гипотезы заложил профессор Фредерик Вуд Джонс в своем труде «Место человека среди млекопитающих», опубликованном в 1948 году. На нескольких рисунках было показано, что первичный пушистый волосяной покров человеческого зародыша расположен на поверхности тела так, словно его пригладила сила, направленная от головы в сторону задних конечностей.
Обратив внимание на эти рисунки, Харди в своей статье в «Нью сайентист» (1960) задает вопрос: «Был ли в прошлом человек более приспособлен к воде?»
Он ссылается на тот факт, что множество видов после долгого этапа «сухопутной» эволюции возвратились в море, где снова претерпели обширные метаморфозы. В самом деле, мир животных изобилует случаями такого возврата.
Уже некоторые рептилии эпохи расцвета динозавров отменно приспособились к морской среде. Ихтиозавры уподобились рыбам, их конечности преобразовались в плавники, появился даже спинной плавник. Плезиозавров с их длинной шеей и четырьмя веслоподобными конечностями часто называют лебедеящерами. И они не были одинокими реэмигрантами. До них в первоначальную среду вернулся нотозавр — огромный длинношеий ящер, а вдоль берегов плавали плакодонты, разгрызая панцирь ракообразных большими плоскими зубами.
Современные рептилии — морские черепахи, крокодилы, морские змеи, галапагосские игуаны — тоже возвратились в богатую пищей благоприятную водную среду. Птицы, первоначально так изумительно приспособившиеся к еще более специфической среде — царству вольных ветров, выделили много форм, частично проводящих жизнь на воде, а такой вид, как пингвины, и вовсе променял умение летать на водное существование.
Среди отряда млекопитающих также много примеров приспособления к водному образу жизни. У однопроходных (Monotremata ) видим утконоса с перепончатыми лапами и мордой в форме расширенного «утиного клюва». Сумчатые (Marsupialia ) представлены в этом ряду водяным опоссумом. В инфраклассе плацентарных, куда отнесен и человек, насчитывается множество форм, приспособившихся к водному образу жизни.
Рассмотрим здесь два варианта: тех, которые сохранили волосяной покров, и тех, которые заменили шубу слоем подкожного жира. К первым относятся, в частности, выдры и тюлени. Знакомая шведам обыкновенная выдра (Lutra lutrd ) одета очень густой подпушью и длинными водооталкивающими остевыми волосами. Субполярный климат области, где развился этот и родственные ему виды, вынудил зверька, передвигающегося по снегу между водоемами, «одеться потеплее». А вот у обитательницы жарких тропических областей Южной Америки гигантской выдры (Pteronura brasi —liensis ) кожа покрыта очень тонким волосяным покровом. Одета мехом родственница выдры норка, как и бобр и множество мелких грызунов, например хорошо известная водяная полевка. Тело самого крупного представителя грызунов — капибары, ошибочно называемой «водосвинкой», покрыто редкими жесткими волосами, в чем я самолично убедился, ныряя в 1967 — 1968 годах с подводной камерой в прозрачных речушках Гайаны и гор Кануку, где меня сопровождали, словно ручные псы, две капибары и гигантская выдра. Там же я смог наблюдать, как тонкий волосяной покров двух детенышей тапира постепенно пропадает, обнажая у взрослых особей на редкость твердую гладкую кожу, столь подходящую для водного образа жизни этого вида.

Поймав в воде рыбу, гигантская выдра поиграет с ней, потом вытащит на берег и, держа похожими на человеческие «руками», съест с громким рычанием
Не счесть примеров приспособления волосяного покрова к водной среде. Самый крупный в мире хищник, белый медведь, тоже сохранил густую шерсть, хотя ежедневно должен погружаться в ледяную воду, охотясь на тюленей и моржей.
Кстати, морж как раз типичный пример второго способа млекопитающих сохранять тепло в самой холодной воде. Важную роль играют капилляры: по цвету кожи моржа можно сразу определить, долго ли он лежал на облюбованном им клочке суши. Она становится розовой, когда кожные капилляры наполняются кровью, и свинцовой-серой, когда сжимаются при погружении в воду.
Замену волосяного покрова подкожным жиром видим у многих видов — морских слонов, дюгоней, ламантинов. И конечно же у китов с их торпедовидной формой тела, которые поистине совершили полный возврат к морскому образу жизни, оставленному первыми наземными животными около трехсот миллионов лет назад.
Как видно, мало говорить просто о волосатых и безволосых животных; при ближайшем рассмотрении оказывается, что почти у каждого приспособившегося к водному образу жизни вида свой особый «рецепт». А потому вполне естественно, касаясь нашего безволосого вида, задать тот же вопрос, какой поставил Харди: «Был ли в прошлом человек более приспособлен к воде?»
Казалось бы, утверждать, что у примата есть повод находиться в воде, нелепо, тем более, что наши близкие родичи, человекообразные обезьяны, оказываются совершенно беспомощными, упав в воду. Недаром в некоторых зоопарках их содержат в надежно запертых клетках, выпуская днем на искусственные островки, где они отделены от публики крохотным «озерком». Наполненный водой узкий ров — такая же надежная преграда, как мощная бетонная стена. И дело не только в том, что обезьяны не умеют плавать. Они утонут уже потому, что вода захлестнет их «воздухозаборник» на плоском лице — маленький нос с широкими ноздрями.
Велика роль мельчайших деталей. Вот и тут решающей деталью наделен примат человек. Ему не страшно совать свой нос в воду.
Удивительный орган — наш нос! Казалось бы, какой прок человеку от торчащего органа обоняния, быстро замерзающего зимой. Принято ссылаться на то, что вдыхаемый воздух успевает нагреться в этом наросте. Полно! Те из нас, у кого в жилах течет лопарская кровь, знают, что у настоящего саама очень короткий нос и почти отсутствуют мочки ушей именно потому, что эволюция и стужа редуцировали эти отростки, которые так легко обморозить. Нормальную для большинства людей форму нос обрел по другой причине: она явно целесообразна для пловца, поскольку даже при погруженной в воду голове не пропускает влагу внутрь, где, между прочим, расположен чувствительный обонятельный эпителий. Когда ты в следующий раз будешь мыться в ванне или плавать, попробуй повернуть голову так, чтобы вода попала в носовые раковины. Больно! Настолько неприятно, что сразу поймешь нежелание гориллы, шимпанзе, гиббона или орангутанга совать нос, куда не следует.
Форма носа решает проблему. У всех плавающих зверей ноздри обращены вниз или могут надежно запираться. Мы тоже наделены рудиментарной способностью двигать крыльями носа при помощи особых мышц; видимо, в прошлом эта деталь была намного важнее.
Среди приматов нос «изобретен» не только человеком. По берегам рек и заливов Калимантана живет обезьяна, которую мать-природа наделила сходным органом обоняния. У самок носачей аккуратный маленький носик, зато нос самцов достигает таких размеров, что сам Сирано де Бержерак позавидовал бы такому нюхалу. И эта обезьяна может плавать! Больше того, она отличный пловец. Отдельных особей встречали даже в открытом море. Для контраста назову эпизод из одного фильма, снятого мной в дождевых лесах Южной Америки. Сорвавшись с дерева, в реку падает паукообразная обезьяна и едва не тонет на мелководье. Вот почему приспособление к водной среде явилось бы великолепным примером освоения новой ниши одной из линий приматов — нашей линией!
Харди приводит ряд аргументов в пользу своей водяной гипотезы. Начнем с признака, который Десмонд Моррис считал прежде всего сексуально возбуждающим, но кроме того охлаждающим при беге охотящейся обезьяны по саванне, а именно голой кожи. Оголись и впрямь наши предки на просторах опаленной жгучим солнцем африканской степи, эта причуда природы быстро была бы забракована, как были забракованы многочисленные другие эволюционные ляпсусы в области мутационных экспериментов. Что человек постепенно завладел и саванной, ясно как день, но, на мой взгляд, речь идет о гораздо более позднем приспособлении. Конечно, наша линия располагала, о чем уже говорилось, сроком, превышающим четыре миллиона лет (вспомните сорок метров мерной ленты, где сто лет равны всего одному миллиметру), чтобы привыкнуть к столь опасным для голой кожи солнечным ваннам. Однако по причинам, к которым я дальше вернусь, думаю, что приспособление к воде произошло еще до того. А пока давайте спокойно, не торопясь, выслушаем во многом вполне разумные суждения Харда.
«Конкуренция вынудила одну ветвь примитивного рода человекообразных обезьян покинуть деревья и искать пропитание — моллюсков, морских ежей и пр. — на мелководье у морских берегов». Он продолжает: «Мне представляется, что это происходило в теплых регионах, в тропических морях, где предок человека сравнительно долго, по нескольку часов подряд мог находиться в воде. На мелководье он мог бродить почти на четвереньках, нащупывая руками моллюсков, но постепенно становился все более искусным пловцом. Вижу, как он, приобретая навыки морского животного, заплывает все дальше от берега, как ныряет за моллюсками, вытаскивает из донного ила червей, раскапывает на отмелях крабов и устриц, разбивает панцири морских ежей и в конце концов все более искусно ловит руками рыбу».
Харди указывает, что мало наземных млекопитающих могут соперничать с человеком в плавании под водой; так, ловцы жемчуга после настойчивых тренировок способны по нескольку минут находиться в толще воды, при этом у них замедлен обмен веществ, реже дыхание и сердцебиение, как это наблюдается при нырянии и у других животных.
Ссылаясь на книгу профессора Джонса, Харди отмечает заметное различие подкожного жирового слоя шимпанзе и человека. Толщина его у обезьян не идет ни в какое сравнение с подкожным жиром людей, особенно женщин. Женское бедро сильно отличается от мужского, оно намного лучше защищено жировым слоем, и жировая изоляция грудей куда надежнее, чем у любой обезьяны, которая остается «плоскогрудой» даже во время кормления.
Если бы безволосая обезьяна полностью обнажилась во время своего полуводного существования, до нас не дошли бы важные прямые, а вернее косвенные улики. Но волосяной покров не исчез совершенно. Правда, у разных рас он сильно отличается. Так, у индейцев вовсе нет рудиментарного пушка на руках и ногах. Индейцы трио к тому же выщипывают брови и ресницы, выдергивают волоски, которые могут появиться на лице. Акурио этого не делают, у них можно видеть мохнатые брови и намек на усики. «Вы похожи на аллигаторов», — шутя говорили акурио, глядя на гладкие лица трио. «А вы на ревунов», — парировали те.
У некоторых негроидов вырастает борода, подчас весьма густая, но у многих племен лицо и все тело «гладко выбриты». Если, покинув леса Африки и Южной Америки, присмотреться к принимающим солнечные ванны мужчинам индоевропейской расы, увидим, особенно в Италии, густые волосы на груди, а у некоторых индивидов еще и на спине, притом шерсти так много, что кажется, они забыли снять свитер. Рассматривая более пристально волосяной покров нашего южанина, напоминающий шерсть шимпанзе, обнаружим, что он, подобно лануго зародышей, строго ориентирован, причем совсем иначе, чем у шимпанзе, чьи шерстинки направлены так, чтобы капли воды легко скатывались вниз, когда обезьяна, съежившись, сидит под дождем. Но если шерсть шимпанзе и других обезьян растет так, чтобы тело в определенном положении было защищено от дождевых капель, то очевидно, что расположение волос у человека тоже отвечает каким-то особым требованиям, и только плавание может объяснить эти особенности. Ибо волосы не спадают прямо вниз, как следовало бы, чтобы капли быстрее скатывались по волосяному покрову стоящего человека, а образуют, так сказать, «аквадинамические» петли и завихрения (которые хорошо бы изучить в гидродинамических трубах, предназначенных для испытания, скажем, моделей подводных лодок).
В своей статье, занимающей всего четыре страницы, Харди останавливается также на роскошной гриве, какой нас наделила природа и какой не может похвастаться ни одна человекообразная обезьяна. По мнению Харда, густая шевелюра весьма уместна на чувствительной к солнцу голове водоплавающего существа, однако я не вижу у него правильного вывода, к чему дальше вернусь.
Упоминает Харди и потовые железы, считая, что они развились, чтобы быстро охлаждать тело, когда пловец на время выходит из воды. Далее, он полагает, что прямохождение возникло именно в воде. Мелкая добыча поедалась стоя, после чего продолжался поиск пищи, не прерываемый без нужды выходом на берег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32