Одет он был необычно: черную косоворотку, шитую по воротнику белым, опоясывал наборный пояс, пиджак свисал с левого плеча, синие брюки заправлены в лакированные сапоги гармошкой.В кабинете кроме Мартынова и Манцева сидел человек лет сорока в форменном сюртуке без петлиц, белоснежный воротничок подпирал подбородок. Было в нем что-то барское, а вместе с тем вульгарное.— Так-с, — сказал он, — по фене ботаешь?— Что? — удивился Данилов.— Не та масть, Василий Николаевич, ошибся ваш гример.— Пожалуй, да, — Манцев засмеялся, — не похож ты, Ваня, на удачливого вора.— Вы, молодой человек, — обратился к Данилову незнакомый, — кстати, не смотрите на меня так удивленно, моя фамилия Бахтин, я криминалист и консультант у коллеги Манцева.— Великий спец по уркам, — белозубо улыбнулся Мартынов, — бог нам вас послал, Александр Петрович.— Ну зачем же так? Не упоминайте господне имя всуе. Нехорошо. Так кем вы были, молодой человек, в той, иной и спокойной жизни?— Я закончил Брянское реальное училище.— Весьма почтенно. И чем думали заниматься?— Хотел подать прошение в Лазаревский институт.— О-о-о! Романтика. Запад есть Запад. Восток есть Восток. И с места они не сойдут.— Киплинг, — мрачно сказал Данилов.— Мило. Мило. Значит, студент. Пойдемте.И снова открылась дверь кабинета. На пороге стоял молодой человек в студенческой куртке с петлицами, в брюках с кантом, обтягивающих ноги. Белоснежная рубашка, загнутые углы воротника, галстук с булавкой. Данилов даже причесан был иначе. Волосы разделял ровный английский пробор.— Студент, Василий Николаевич, студент. Это кличка и легенда. На палец перстень, дорогой, наручные часы, лучше золотые, дорогие запонки. Студент-налетчик.— Где же мы все это достанем, Федор? — повернулся Манцев к Мартынову.— Да такому залетному все достанем, — засмеялся начальник группы, — все что надо.— А теперь, Данилов, то есть Студент, — сказал Манцев, — знакомься со своей напарницей.Он подошел к дверям.— Заходи, Нина.В кабинет вошла красивая высокая блондинка в строгом темно-синем платье, отделанном белыми кружевами, в высоких светлых ботинках на каблуках.— Вот с ней ты и пойдешь. Это наш товарищ, Нина Смирнова. Так что знакомьтесь.Девушка подошла к Данилову, протянула руку:— Нина.— Иван, — Данилов посмотрел ей в глаза и смутился.Квартира была маленькой и по-казенному чистой. Всего две комнаты.— Располагайтесь здесь, — Козлов положил на стол пакет с едой. — Сами понимаете, за порог ни ногой.— Надолго? — спросила Нина.— Как придется. Одежду не снимайте, привыкайте к ней, а то ты, Ваня, в этих манишках, как корова под седлом.Козлов проверил телефон и ушел.Иван подошел к окну. Внизу лежал занесенный сугробами пустырь. По снегу разгуливали важные, похожие на монахов вороны.В квартире было тихо, только капала из крана вода да потрескивала свеча.И эти, такие мирные звуки приносили воспоминания о прошлом. Казалось, что остановилось время. Не было белых, фронтов, заговорщиков, бандитов. А был только этот пустырь с воронами, звук разбивающейся в раковине воды, треск печки.Данилов был слишком молод, ему шел девятнадцатый год. Он еще не избавился от прекрасного ощущения бесконечности жизни. И хотя, работая в группе Мартынова, он видел смерть и горе, участвовал в перестрелках и облавах, он еще не думал о смерти.Много позже, когда в памяти его прошлое отодвинется, как в перевернутом бинокле, он поймет, какая смертельная опасность подстерегала его.Но сегодня его волновало совсем другое.Данилов закурил, взял курс криминалистики, подаренный Бахтиным, и углубился в чтение. Нет, он не пойдет после окончания войны в Лазаревский институт. Наука раскрытия преступлений увлекла его, и он твердо решил стать криминалистом.Манцев и Мартынов шли вдоль Пречистенского бульвара. Навстречу им из-за угла, чеканя шаг, двигалась рота красноармейцев. Новые, еще не обмятые шинели, смушковые папахи, новые ремни.— Левой! Левой! — звонко и радостно неслась в морозном воздухе команда.Лица красноармейцев от мороза румяные, шаг твердый.Мартынов остановился, пропуская строй, внимательно вглядываясь в лица бойцов.— Они скоро на Деникина, — с грустью сказал он.— Завидуешь, Федор? — Манцев положил ему руку на плечо.— И да и нет, Василий Николаевич. Завидую простоте. На фронте все ясно. Враг издалека виден.— Это ты прав. А нам порой приходится искать врага рядом с собой. Вспомни левоэсеровский мятеж.Они свернули в сторону Сивцева Вражка. У доходного дома остановились.— Может, мне подождать, Василий Николаевич? — хитро усмехнулся Мартынов.— Нет, Федор, пошли вместе. В другое бы время пришел один, пригласил бы девушку по Москве погулять, в Художественный театр сводил. Вместе погрустили бы над судьбой трех сестер. В другое время.— Василий Николаевич, дорогой мой, разве для любви есть время?— Слишком тяжела ее утрата, и слишком большая опасность угрожает ей.— Вы думаете?— Предполагаю.
Строгая, вся в черном, Елена Климова сухими от горя глазами глядела на Мартынова и Манцева.— Елена Федоровна, — сказал Манцев, — покажите нам комнату брата.— Прошу.Комната Климова была небольшой. Книжный шкаф, диван, покрытый ковром, письменный стол.Над диваном скрещены две шашки: одна с анненским, другая с георгиевским темляком и позолоченным эфесом.Мартынов подошел ближе и прочитал: «За храбрость».Рядом висело несколько фотографий. Группа юнкеров-александровцев, два молодых подпоручика в парадной форме, Алексей Климов в штабс-капитанских погонах, с рукой на перевязи.Манцев подошел к стене, начал рассматривать фотографии.— Кто это рядом с Алексеем Федоровичем?— Его товарищ по училищу, Сергей Наумов, они сфотографировались в день производства.— Елена Федоровна, а у вас случайно нет фотографии Виктора Копытина?— Конечно, Василий Николаевич, но зачем она вам?— Елена Федоровна, мне тяжело говорить, но Алексея Федоровича убил Копытин.— Нет!.. Это невозможно…— Но это так. Копытин убил и Басова, и еще нескольких человек.— Это невозможно.— Елена Федоровна, поверьте мне, на его руках много крови прекрасных, нужных новой России людей.— Он заговорщик?— Нет, он стал бандитом.Елена опустилась на диван, закрыла лицо руками. Так она сидела несколько минут, потом посмотрела на Манцева:— Он вчера был у меня.— Зачем?— Он ничего не знал об Алешином письме, он приходил и сказал, что брата убили вы.— Неужели вы ему верите?— Нет.— Так где его фотография?— Висела на стене.На месте фотографии они увидели только темный квадрат на выгоревших обоях.— Он заходил в эту комнату?— Да, — тихо ответила Елена.— Елена Федоровна, он мечется по городу, как зверь, у него нет выхода, мы его поймаем, но он может появиться у вас снова.— И что мне делать?— Разрешите посмотреть квартиру?— Конечно.— У вас во двор окна комнат выходят?— Только на кухне.Они вошли на кухню.— Вот как хорошо, — засмеялся Мартынов, — занавесочка славная у вас.— Какая занавесочка? — непонимающе спросила Елена.— А вот эта, в пол-окна, пестрая. Ее и днем заметишь. Если Копытин придет, вы ее задерните.
Война войной, революция революцией, а Мясницкая такая же нарядная. Правда, подоблезли золотые буквы на вывесках торговых фирм, новые названия советских учреждений появились, но тротуары чистые, даже потрескавшиеся стекла магазинов горели на солнце.Что и говорить — московское «сити».Да и народ здесь привычный, одетый добротно. Меха, сукно дорогое, трости.Копытин остановился напротив дверей с вывеской «Валютный отдел».Дверь двухстворчатая, сбоку милиционер с наганом на ремне прыгает от мороза.Ничего. Пусть себе прыгает пока.И вдруг на той стороне — дама в чернобурой шубе, шапочка на брови натянута. Копытин перебежал улицу:— Ольга Григорьевна!Остановилась, взглянула изумленно:— Господи, Виктор!Щелкнул каблуками, наклонился к руке. Ольга Григорьевна оглянулась.— Вы с Юга? — спросила шепотом.— Так точно.— Как там?— Наступаем.— Скоро ли в Москву?— Трудно, очень трудно. А вы как здесь, Олечка, как муж?— Трясемся, ждем обысков, реквизиций.Копытин взял ее под руку и повел по Мясницкой.— Милая Олечка, передайте Петру Львовичу, что есть шанс уехать на Юг.— Не может быть!— Тихо, ради бога, тихо. Я через несколько дней уезжаю, могу взять вас с собой.— Но это опасно.— Нисколько. Мы поедем в поезде Международного Красного Креста.— Вы наш спаситель.— Ждите, — сказал Копытин, — и учтите, что под флагом Красного Креста можно провезти все. В Москве очень неспокойно. Чекисты убили Бориса Аверьяновича Басова, забрали его редчайшую коллекцию.— Я слышала, Виктор, это ужасно, — глаза Олечки наполнились слезами.— Алешу Климова убили. Вашего поклонника.— Господи, Алешу? За что?— Он хотел справедливости.— Виктор, — Ольга схватила Копытина за рукав, — спасите нас. Умоляю!— А ваш папенька, Григорий Нилыч?— Он сидит на своих камнях. «Это — для истории. Это — для искусства». Ах, Виктор, вы же знаете отца. Попробуйте поговорить с ним сами.Копытин поглядел на Ольгу, усмехнулся, дернул щекой:— Попробую.
Несколько минут назад Манцев вернулся от Дзержинского. Разговор с Феликсом Эдмундовичем был обстоятельным и долгим.И, сидя в кабинете, Манцев снова и снова вспоминал его, думая над словами председателя ВЧК и МЧК. Манцева всегда поражало смелое, аналитическое мышление Дзержинского, неожиданность его решений, тонкое знание политической обстановки.— Бандитизм, Василий Николаевич, — сказал Дзержинский, — сегодня явление не только уголовное. Он компрометирует власть рабочих, кое-кто пытается представить это как неспособность большевиков управлять государством. Следовательно, бандитизм есть явление политическое. Тем более что, как нам известно, белая контрразведка пытается его использовать.— Мы делаем все, что можем.— Дорогой Василий Николаевич, я об этом знаю, более того, я знаю, как трудно людям из группы Мартынова вести оперативную и следственную работу. Криминалистика — наука. А нам приходится постигать ее под бандитскими пулями. Кстати, как вам помогает Бахтин?— Хорошо.— Пока они нам нужны. Помните об этом. Потом мы разберемся с ними.— Но тем не менее, Феликс Эдмундович, я хотел бы вам рассказать о нашем плане ликвидации банды Собана.— Я прочел вашу докладную записку. Считаю, что все правильно. Только прошу вас об одном — берегите людей. Любую операцию мы должны проводить с минимумом потерь. Теперь о профессоре Васильеве. Он сдал свои драгоценности государству. Да, не удивляйтесь, все до последнего камня. В своем письме Луначарскому он написал, что деньги эти должны пойти на организацию народного образования.— Это поступок.— Подлинный патриот отечества всегда помогает ему в трудную минуту. Но тем не менее я позвонил в Гохран, вам выдадут, естественно на время, одну из вещей Васильева. Начинайте операцию и помните о людях.
В дверь постучали. Вошел Мартынов.— Что?— Все готово.— Давайте рапорт.Манцев сел за стол. Крепко потер ладонью лицо, отгоняя сон, хлебнул из стакана остывший чай. Поднял бумагу ближе к свету, начал читать. Чем больше читал, тем удивленнее становилось у него лицо.— Вы, братцы, меня в острог хотите посадить? Сам думал или кто посоветовал?— Вместе с Бахтиным.— Ему простительно, он из старого сыска, а ты, Федор?— Василий Николаевич, головой за все отвечаю.— Ну ладно, — Манцев улыбнулся, подписал бумагу. — Сухари ты мне в домзак носить будешь.— Обязательно.
Бахтин пришел на квартиру в два часа. Данилов посмотрел на него и понял — пора. На секунду сжалось сердце, только на секунду.— Голубчик, Иван Александрович, и вы, Ниночка, — Бахтин достал папироску с длинным мундштуком и закурил. — Вы отправитесь сегодня в Столешников. На углу Петровки дом Бочкова знаете?Иван кивнул головой.— Там на первом этаже кафе. Место дрянное, грязное. Но вы сядете, спросите у полового чего-нибудь, а когда он подаст, скажите: «Хочу на лошадке покататься». Он вас проводит в игорную комнату. Там механические бега. Играйте, пейте шампанское и помните, что вы с Петроградской, налетчик, Студент. Как вас зовут?— Олег Свидерский. Бывший студент Межевого института.— И помните — в Питере вы взяли ломбард, людей убили. Вы налетчик нового типа. Холодный, расчетливый, интеллигентный.Данилов отвернулся, а когда повернулся вновь — на Бахтина глядел уже совсем другой человек: холодный, нагловатый, уверенный в себе.— Вот это другое дело. Теперь, — Бахтин достал саквояж, расстегнул, положил на стол две толстые пачки денег, золотые украшения.— Берите деньги, надевайте украшения и с богом. Помните, Иван Александрович, там будут наши люди, если что — они помогут.В кафе было накурено и холодно. На небольшой эстраде в углу играл на пианино тапер. Звук пианино был неестественно чужим в слоистом от дыма воздухе и гуле голосов.Почти все столики были заняты, люди сидели прямо в пальто и шинелях, спорили, размахивали руками.Данилов увидел столик в углу у окна и пропустил вперед Нину:— Прошу.Они уселись.Пробегавший мимо официант в черном фраке, натянутом поверх ватной куртки, сразу же увидел дорогое пальто на молодом человеке и котиковую шубку на красивой молодой даме. И руку с массивным золотым перстнем увидел, лежавшую на грязной скатерти барски небрежно.Официант на ходу затормозил, развернулся и к столику:— Чего господам угодно?— А что есть?— Извините-с, время такое, могу-с подать кофе желудевый-с, пирожные на сахарине-с.— Ликер?— Время такое, господин.— Послушайте, милейший, — Данилов достал толстую пачку кредиток, сунул ассигнацию в карман фрака, — а на лошадках у вас покататься можно?Официант осклабился, оглянулся воровато:— Отчего же-с. Таким господам… Прошу-с за мной.Они прошли мимо стойки со скучающим буфетчиком, вошли в узкую дверь и очутились на лестничной клетке.— Прошу-с.Из темноты выросла здоровая мужская фигура.— На лошадок-с, — тихо сказал официант.— Валяй.Они поднялись по ступенькам, остановились возле закрытой двери. Официант постучал. Дверь раскрылась, оттуда полился свет, раздались людские голоса, переборы гитары. Здесь был даже швейцар в ливрее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10