Великолепно магазин Водолей ру 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 





Эдуард Анатольевич Хруцкий: «МЧК Сообщает…»

Эдуард Анатольевич Хруцкий
МЧК Сообщает…


ОББ-1 – 1


OCR & SpellCheck: Vager (vagertxt@inbox.ru)
«Хруцкий Э. А. ОББ-1: Роман-хроника в 2-х книгах. Книга первая.»: Изд-во «Надежда-1»; Москва; 1994

ISBN 5-86150-006-1 Эдуард ХруцкийМЧК Сообщает… ОББ-1Роман-хроникаМосква. 1918-й годПовесть первая К читателям Многие читали мой роман-хронику «Четвертый эшелон». В него вошли четыре части. Перед вами первая книга нового издания из восьми частей, поэтому и иное название: «ОББ (Отдел Борьбы с Бандитизмом)».Первую часть романа-хроники, «Комендантский час», я начал писать, не зная еще, что появятся и другие повести. Но вот написана еще одна история, и ты думаешь, что это конец. Но встречается человек, служивший в ОББ в те далекие годы, и мне удается раздобыть интересный архивный документ, и снова возвращаешься к старым героям.В новом издании вы, дорогие читатели, узнаете о том, как Иван Данилов попал на работу в Уголовный отдел МЧК, прочтете повесть «Страх», действие которой развертывается летом 1944 года, а в заключительной повести «Сто первый километр» я расскажу о последних годах страшного сталинского правления.И это все. Роман-хроника об Иване Данилове, его друзьях и врагах завершен. Я начал писать его двадцать два года назад и, наконец, закончил.Ну, что из этого вышло — судить вам, читателям. Екатеринодар. 10 сентября 1918 года За окном играла музыка. Торжествующе, звонко вели трубы марш «Под двуглавым орлом». Пел над осенними улицами Екатеринодара альт. Это был голос победы, славы, надменности.И кабинет, вернее номер гостиницы «Кубань», был залит солнцем. По-южному ярким и еще теплым.— А дома-то, наверное, дожди, грязь, мокрые лошади, пар из дверей чайных на улицу вылетает… — полковник Прилуков, начальник контрразведки Добровольческой армии, отошел от окна. — Так как же, Сергей Николаевич, домой тянет? Вы ведь тоже москвич?Подполковник Незнанский — элегантный, с точным пробором, с усиками, подстриженными по-английски, молчал, постукивая по столешнице в такт маршу.— Так как же, Сергей Николаевич? — повторил Прилуков.— Конечно, домой хочется, — Незнанский встал, придерживая шашку, подошел к окну.Прилуков оглядел его. Высокого, молодого, подтянутого, со значком Академии генерального штаба на левом кармане кителя, под отливающим эмалью офицерским «Георгием» и рубиново-золотым «Владимиром» с мечами под воротником кителя.— Вы нашли человека, Сергей Николаевич?— Да. Есть офицер. Достаточно отважный. Я бы даже сказал — дерзкий, но у него несколько смещены понятия о чести и нравственности.— А где он служит?— У капитана Симбирцева.— Он согласен?— Да, Андрей Георгиевич.— Я вижу, Сергей Николаевич, вам не по душе эта операция?— Если хотите, господин полковник, то да.— Понимаю. Вы специалист по разведке, работали в тылу у австрийцев, но сейчас другая война. Учебники о ней будут изучать наши внуки в новой русской Академии генштаба. А пока… Где этот… бандит, который повезет его в Москву?.. Как его?..— Лапшин? В тюрьме. Где же еще?— Вам, Сергей Николаевич, придется поговорить с ним.— Слушаюсь, — Незнанский поморщился. Но что делать, служба есть служба. — Я могу идти?— Идите.Незнанский четко повернулся и вышел, позванивая шпорами. Прилуков, прищурившись, глядел ему вслед. Ах уж эти чистоплюи, разведка, шпионство. Нет, дорогой подполковник. Академию вы окончили, а понять ничего не можете. Прилуков был опытным контрразведчиком. Почти всю войну проработал в комиссии генерала Батюшева. Чего он только не насмотрелся за три года! Он видел фрейлин двора, поставлявших сведения немцам, министров, берущих взятки у банкира Рубинштейна. Видел новую российскую мессию, безграмотного мужика, вершившего судьбы фронтов и людей. Именно тогда он понял истину иезуитов: «Цель оправдывает средства». А для борьбы с большевиками хороши все средства. Прилуков, как человек умный, со склонностью к анализу, не верил в надежность временных побед.Уж больно климат тыла Доброармии напоминал ему времена Гришки Распутина.Конечно, полковник прекрасно понимал, что активизация уголовного подполья — шаг, продиктованный отчаянием. Но это хоть на время позволит собраться с силами политическому подполью, которое, впрочем, как и царский двор, и штаб Доброармии, раздирали интриги и склоки.Полковник подошел к окну. По улице, четко печатая шаг, шла рота юнкеров. Поблескивали над погонами острые жала штыков.Гремела музыка. И вдруг, осторожно, в нем начало зарождаться ощущение чуда. Ведь бывает же цепь случайностей, которую предвидеть невозможно. А вдруг она и сложится, цепь эта. И победа. Господи, как хорошо было думать об этом, слушая музыку маршей.
Ах ты, камера, камера, дом родной. Лапшин потрогал заплывший синяком глаз. Как же влип-то глупо. И наводка была точная, и в квартиру вошли, и дело сделали.Грека и жену по горлышку, золотишко и деньги в сумку. Да не учли, что в другой половине дома офицер на постой стал. Всего за два часа до дела. А у него двое товарищей были в гостях.Только Лапшин с напарником за порог, а они тут как тут. Чего-чего, а воевать научились господа офицеры, Степку кокнули, а его скрутили и сюда.А контрразведка — не сыскное. Два офицерика, прапоры сопливые, за час из него все выбили и в камеру бросили. Мол, сиди, завтра шлепнем.А жить-то как хочется. Дважды с каторги бегал. Налеты совершал в Москве да Петрограде. Кассу взял на Нижегородской ярмарке.Дурак… Лох слюнявый… В Москву надо было рвать. К своим ребятам. А теперь все.И жалко стало Лапшину себя. Господи, за что? Годков-то ему всего тридцать пять.Как все люди его профессии, Лапшин, когда надо, в бога верил. Считал, что невидимая сила, призванная защищать его, убережет от смерти. И в такие минуты верил он искренне, и становилось ему благостно и грустно. Лапшин забывал о тех, кого убивал сам.Тюремный коридор освещали большие керосиновые лампы, висевшие под потолком через каждые десять шагов. Свет их, зыбкий и призрачный, причудливо ломал на стене человеческие тени.Подполковник Незнанский шел мимо вытягивающихся в струнку унтер-офицеров — надзирателей. Стена коридора, щербатая от пуль, со смытой краской лозунгов, точно выражала политические катаклизмы времени.— Где? — спросил Незнанский молоденького прапорщика в форме корниловского полка.— В седьмой, господин подполковник.У дверей камеры с написанной прямо на дверях зеленой краской семеркой подполковник остановился.Надзиратель отодвинул задвижку, открыл дверь.— Вы останетесь здесь, — скомандовал Незнанский и шагнул в камеру.С дощатых нар поднялся плотный человек среднего роста, с разбитым лицом, одетый в некогда щеголеватую визитку с оторванным лацканом и в порванные на коленях полосатые брюки. Рубашки под визиткой не было.Незнанский достал часы и щелкнул крышкой:— Вас, Лапшин, расстреляют через час.Человек молчал, изучающе глядя на подполковника. Он оставался так же невозмутимо спокоен.— Но есть шанс, — продолжал подполковник.— Ну?— Говорите вежливее, вы не в сыскной полиции, а в контрразведке.Лапшин усмехнулся разбитыми губами:— Я это сразу почувствовал, как первый раз мне в рожу заехали. В сыскной остерегались бы. Там я человеком известным был.— Слушайте меня, Лапшин. Вы убили греческого коммерсанта Костаки, убили зверски…— Так я и не упираюсь, ваше высокоблагородие, взяли на деле, куда попрешь. Вы мне про шанс шепните. Ежели это нужно, — Лапшин потер большой палец указательным, — так выпустите. Через день принесу. Мое слово — печать.— Не нужно этого. Вы сегодня же подпишете документ и станете агентом контрразведки Доброармии. Это первое. Второе. Мы направим вас в Москву.— Так я же политикой не занимаюсь.— Вы будете работать по специальности. Вы на сыскном жаргоне мокрушник?— Случалось, брал грех на душу.— Вот и занимайтесь этим в Москве. А мы попросим архимандрита, чтобы он вам грехи отпустил, прошлые и будущие.— Так зачем тогда меня крестить? Я и без ксивенки этой своим делом займусь.— Вы поедете не один. Повезете нашего человека.— А это зачем?— Нужно, Лапшин. Сведете его с вашими друзьями, представите как налетчика из Ростова.— А он крови не забоится? Людишек резать тяжелее, чем воевать, к этому привычка нужна.— Это наша забота, Лапшин.— Значит, я теперь вроде идейный борец. Вроде как эсер.Незнанский молча посмотрел на Лапшина и усмехнулся.— Деньги дадите? Путь неблизкий, — Лапшин потянулся.— Дадим. И помните, если что… У нас везде люди.— А вот пугать ни к чему. Наняли, так я работать буду. Дело-то знакомое. Москва. Октябрь 1918 года Данилов открыл глаза и увидел огромное пятно на потолке. Оно было похоже на контур Африки, только значительно больше, чем на самой крупной карте.— Ну, слава богу. Очнулся, — раздался веселый голос. Иван попробовал повернуться, но горячая боль мгновенно пронзила тело, и он застонал.— Ты лежи, лежи, — сосед по палате, держась за стену, подошел к его кровати и сел: — Не узнаешь?Лицо было знакомое. Но оно осталось там, в другой жизни, границей которой была боль, нестерпимая и жгучая.— Отдыхай, браток.Иван закрыл глаза, вспоминая. Обрывки прошлого возвращались фрагментарно и беспорядочно, как перепутанные детские кубики с азбукой.И он мысленно пытался выстроить их в единую систему, собрать слово, ведомое ему одному. А кубики рассыпались, не складывались буквы. И словно далекий свет лампы появился в воспоминаниях Брянск и летний театр. Даже запах каких-то цветов появился. И лицо Олечки Богулевич. И снова он ее услышал: «Настоящий человек должен стать сельским учителем».А кубики падали и падали и постепенно сложились в единственное нужное слово.
Из окна второго этажа бил пулемет. Пули, рикошетируя по мостовой, выбивали длинные беловатые искры. Теперь он вспомнил лицо человека, склонившегося над ним.Он лежал рядом с ним за поваленной трубой. Потом они бежали мимо каких-то деревьев… Потом узкий проулок… Кирпичная стенка, осыпающаяся под ногами… Сараи… И бесконечный треск выстрелов… Потом он только видел тупое пулеметное рыло, кашляющее огнем… Оно было совсем близко… Надо было сделать всего десять шагов и бросить гранату. Пулемет замолчал на секунду, видимо меняли ленту, и тогда он выскочил из-за сарая…— Куда? — кричал кто-то. — Убьют!Он пересек двор и бросил тяжелую бомбу в окно… Потом что-то ударило его, и закружились деревья, дом, сараи и чье-то лицо.И Данилов словно нырнул в темную горячую реку…А теперь он вспомнил это лицо и засмеялся.— Вы матрос? — спросил он.— Натурально матрос, — засмеялся сосед. — Козлов Степан Федорович, комиссар ВЧК. А ты, браток, молодец, есть в тебе живой дух. Как не забоялся-то?— Не знаю, — честно ответил Иван.И потекли длинные, как несбывшиеся сны, дни. Через неделю Иван уже вставал, и они играли с Козловым в самодельные шашки: вместо белых — гильзы от нагана, вместо черных — винтовочные.Они уже все знали друг о друге. А что, собственно, мог рассказать о себе восемнадцатилетний Иван Данилов?Родился в Москве, учился в гимназии, потом отца перевели на службу в Брянск, там закончил реальное училище. Потом Союз молодежи, военная подготовка, Красная Армия. Их рота прибыла в Москву, и ее сразу из вагонов бросили на помощь чекистам.— Ну а дальше что? — спросил Козлов.— Заходил комиссар госпиталя, хочет на курсы краскомов отправить.— Ты согласился?— Конечно.— Погоди, Ваня, я тут кое с кем поговорю, может, другое дело тебе найдется.— Какое?— Погоди, — загадочно ответил Козлов.Однажды в палате появился высокий черноволосый человек.— Здорово, увечные, — белозубо засмеялся он.— Федор, Мартынов! — Козлов соскочил с койки, и они обнялись.— А ты как, друг, — спросил Мартынов Ивана, — ожил малость? Очень мы перепугались, когда ты с гранатой выскочил.— Да так… — смутился Иван.— Ты не смущайся, только помни всегда: жизнь у нас одна. Другую на базаре не купишь. Так что беречь ее надо.Мартынов положил на тумбочку сверток:— Это вам ребята собрали сахар, хлеба, колбасы даже, так что поправляйтесь. Пойдем, Степа, поговорим о разных разностях и покурим заодно.Они вышли, а Данилов взял растрепанный томик Гюго, который ему принесла медсестра, и заново, вместе с Жаном Вальжаном, пошел по улице старого Парижа.Когда-то, мальчишкой, он, начитавшись Дюма, мечтал попасть в этот таинственный Париж. Город красивых и веселых женщин и беспечных и смелых мужчин. Позже, когда вслед за Дюма пришел суровый Гюго, Париж открылся перед ним другим. Мрачным, суровым, таким же, как Петербург Достоевского.И сейчас, заново перечитывая «Отверженных», Иван открывал все новое в давно знакомой книге.Он просто взрослел, поэтому читал книгу совершенно иначе.Из коридора вернулись Козлов и Мартынов. Взяли стулья, сели у кровати Данилова.— Слушай, Иван, — наклонился к нему Мартынов, — я говорил с комиссаром госпиталя, ты, значит, на курсы краскомов собрался?Иван кивнул, поправил рубашку.Мартынов смотрел на него улыбаясь. Уж слишком по-мальчишески тонкая шея была у будущего краскома. Он помолчал и сказал:— Мы тут с товарищами умом пораскинули и решили, что ты для нашего дела очень нужный человек. Во-первых, молодой, во-вторых, образованный, а в-третьих, смелый.— Для какого дела? — с недоумением спросил Иван.— Партийная ячейка твоей роты да и товарищ Козлов рекомендовали тебя для работы в ВЧК.Иван растерянно молчал.— Ну, чего молчишь?— Так я не умею…— А ты думаешь, я очень умею или Козлов? Учиться будем. Главное у тебя есть, ты задачи партии нашей понимаешь.— Так я же беспартийный.— Ты член Союза рабочей молодежи. Поработаешь у нас, станешь большевиком. Завтра принесу тебе опросный лист. Заполнишь, прошение напишешь и из госпиталя прямо к нам. Москва. 3 ноября 1918 года Василий Николаевич Манцев вернулся с совещания.Вопрос обсуждали важный — положение в столице республики.Что и говорить, радостного было мало, несмотря на ликвидацию левоэсеровского мятежа и разгром анархистов. Политический враг полностью сменил фракционную борьбу на вооруженную. Одна за другой, как пузыри газа на болоте, возникали самые различные контрреволюционные организации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10


А-П

П-Я