Но мельницкого Гашек даже на кончик языка не попробовал: во-первых, после полуночи его именины уже кончились, и, во-вторых, он вообще не имел права ни на какие подарки, поскольку не заплатил мне обещанные 10 крон! Когда я сказал Кудею, что Гашек праздновал именины в долг, тот загорелся справедливым гневом и тут же конфисковал все оставшиеся подарки. Напрасно предлагал мне Гашек 10 крон: я не пожелал их взять, потребовал назад открытки, кулич и все поздравления, которые он с утра до полуночи принял. Пришлось ему повторять мне их текст, а я внимательно следил, чтобы он чего не пропустил, — конечно, насколько я сам помнил. Теперь мне кажется, что мы тогда еще не были по-настоящему взрослыми“.«Большое удовольствие Гашеку доставляла стряпня. В начале мировой войны мы обедали в каком-то трактире на улице Каролины Светлой. В супе плавало так мало рису, что можно было сосчитать зернышки; когда же при подсчете Гашек выяснил, что в его тарелке на несколько зернышек меньше, чем в моей, он возмутился и заявил, что отныне мы будем готовить сами. По пути домой в магазине „У Мартина в стене“ мы накупили бракованной кухонной посуды — жестяных кастрюль и мисок, ибо Гашек пожелал, чтобы у нас был полный набор домашней утвари, как в приданом хорошей невесты.Из наших карманов свисали поварешки, торчали мутовки — и так мы шествовали домой по проспекту Фердинанда в ту самую пору, когда там больше всего фланирующей публики. По пути закупали продукты: тут мозги, шлеп — в кастрюлю! Там почки — айда за мозгами! Рассортируем и вымоем дома. А сверху навалом все остальное, что необходимо для ведения домашнего хозяйства. Не забыли и традиционного полотенца, которое вешают над плитой. На нем было вышито: «Коль мечтаешь об обеде, не жалей кухарке снеди!» Впрочем, стихи Гашека не удовлетворяли, он ворчал, что смысл призыва выражен недостаточно ясно, мол, нужно как-то скомбинировать этот лозунг с поговоркой: «Молоко у коровы на языке», — тогда надпись станет ясней и выразительней. По дороге мы еще зашли к угольщику, заказали угля и дров. Я охотно участвовал в расходах и не поддавался сомнениям в поварском искусстве Гашека. Он так ловко делал закупки, что это убеждало меня: должно быть, он и впрямь умеет готовить… Готовил он отменно! К мясу у нас были кнедлики, тесто Гашек раскатывал на старой чертежной доске. Разумеется, перед этим он старательно протер ее полой пиджака да еще проверил на ощупь — не торчит ли где щепка… Мы так объелись первым домашним ужином, что не могли сдвинуться с места и свалились на пол прямо возле стола. И только немного проспавшись, отправились в трактир. В тот вечер пиво казалось нам каким-то особенно вкусным, потому что Гашек не пожалел в соус острых специй. Но долго мы на этот раз не задерживались. Гашек сам раньше обычного заторопился домой, что меня несказанно удивило… По дороге он объяснил мне: порядочный повар ходит за покупками спозаранку, иначе ему достанутся одни ошметки…»«Однажды он объявил, что к обеду будет суп „Мадам Ниэль“ и рисовая каша на молоке. Эта каша, вероятно, единственное блюдо, которое вызывает у меня отвращение. Я сказал Гашеку, что рисовую кашу есть не буду. Он в ответ ни звука — и ушел. Я уж было обрадовался, что он приготовит что-нибудь получше, раз не стал спорить, но в тот день я его вообще не дождался… Не явился Гашек ни на второй, ни на третий, ни на четвертый день, и я уже решил, что его сманила в повара какая-нибудь живущая по соседству богатая дама. Только этак через неделю, примерно в ту же пору, когда он ушел, дверь в мою комнату приоткрылась, Гашек просунул голову и сухо спросил: „Ну что, будешь есть кашу?“Этот рассказ позволяет понять, что делало Гашека подлинным художником жизни. Он целиком отдавался моменту, человеческий удел был для него мозаикой острых и радостных ощущений, доставляемых самыми малыми, простыми вещами. Фоном безжалостных шуток Гашека, его анекдотов и розыгрышей было незавидное положение бродяги. Он никогда не жаловался на материальный недостаток. А ведь в его корреспонденции той поры мы встречаем сигналы настоящего бедствия: «Пан редактор! Будьте добры сообщить пану Опоченскому, подсчитан ли уже гонорар. Я опять в большой нужде».Только со стороны Гашек казался беззаботным юмористом и мистификатором. Спасаясь от нужды, он часто предпринимал различные поездки. Послушаем рассказ о его пребывании в Гавличковом Броде, где осенью 1912 года он посетил родителей редактора Юлиуса Шмидта. (Эти события воспроизведены и в юмореске «Гость на порог, бог на порог».)«Гашек ехал откуда-то с храмового праздника, куда его позвал Гамлет (знакомый кельнер. — Р. П. ) из «Монмартра». Пока Гамлет покупал билеты на пражский скорый, Гашек встретился с братом своего приятеля, который пригласил его погостить денек-другой. Гашек тут же за полцены продал билет в Прагу какому-то крестьянину и устроился в семье гостеприимного знакомого. Ходил с ним на охоту, а потом шатался по трактирам и всюду предлагал купить подстреленных куропаток. Не прошло и недели, как весь городок уже знал, что тот пан, который приехал из Праги, ходит в распивочные и ведет там беседы с пьяницами. Его хозяев такое поведение шокировало. Гашеку намекнули, что пора бы ему и честь знать, но он намека не понял. Купили билет — Гашек его продал. Объявили, что уезжают куда-то в гости, — Гашек тут же с радостью согласился их сопровождать, ему, дескать, и так в Броде надоело. Заметив, что на него начинает обращать внимание полиция, он остановил на площади полицейского инспектора, заявил ему, что потерял портмоне с крупной суммой, и обещал, если портмоне найдется, пожертвовать 200 крон в пользу местных бедняков. Полицейские сразу стали его почтительно приветствовать. Наконец Гашека увез в Прагу сам Шмидт, срочно вызванный родными. Больше его не приглашали».Когда Гашек вернулся в Прагу, в его судьбу вновь вмешался Ладислав Гаек. За это время он успел жениться и после смерти тестя стал совладельцем фирмы и редактором журнала. Обеспеченный и преуспевающий литератор в рождественские дни 1912 года решает протянуть руку помощи другу своей молодости. Встречу с ним он описывает с трогательностью рождественского рассказа: «Я был примерно два месяца как женат, когда в начале зимы 1912 года ко мне пришел поэт Опоченский: „Послушай, мы не можем оставить так Ярду, возьми его к себе, сделай это незаметно, он тебя послушает. Используешь его в журнале, и было бы лучше всего, если бы он мог где-нибудь у вас жить и столоваться. Только будь к нему строг, никуда не отпускай“. Я посоветовался с женой. Она любила Гашека, который успел снискать ее симпатию, когда жил в вилле „Света звиржат“, и сама стала меня уговаривать. В ту пору у нас была только приходящая служанка. Комнатка для прислуги пустовала.Мы договорились, что к ночи я за ним зайду. И вот поздно вечером мы с женой заглянули в «Монмартр». Гашек сидел за длинным столом и произносил какую-то импровизированную речь. Сразу подбежал к нам. Мы обрадовались встрече. «Пожалуй, я пойду сегодня с вами, пересплю где-нибудь у вас, хоть на полу». Мы взяли Гашека к себе. Бедняга ко всему еще страдал в это время ревматизмом.Уложили его в заранее разостланную постель в маленькой комнатке. К утру жена уже приготовила для Гашека один из моих костюмов. В некоторых отношениях он был как малое дитя и, переодеваясь, блаженно улыбался. «У вас тут хорошо!» — «Не хочешь у нас остаться?» Он посмотрел на меня, не шучу ли. Уже начинались холода, зиму Гашек не любил. «Будешь спать в этой комнатке, есть вместе с нами, да я бы тебе еще кое-что платил». — «И ты бы это для меня сделал? Ведь я испорчу вам медовый месяц!» Мы засмеялись. «Оставляем тебе здесь — но с одним условием! Если хочешь у нас жить, ты должен бросить замашки бродяги. Выходить в одиночку тебе не разрешается. Можешь писать, делай что угодно, но как только начнешь слоняться по трактирам — больше к нам не возвращайся. Всюду будешь ходить с нами. Идет?» Гашек пришел в восторг, пообещал вести себя добродетельно, никуда самостоятельно не отлучаться и вслух радовался, что у него снова будет крыша над головой».За работу в редакции «Света звиржат» новый редактор принялся с жаром, который проявлял еще при старом шефе. Гаек тоже подражал покровительственной манере покойного тестя; нахваливал трогательные «зоологические» юморески Гашека (о них еще пойдет речь) и позволял ему выпить немного пива в приличном кругу «У Брейшков» или в «Копманке».Очевидно, к этой поре относится веселая фотография, на которой Гашек осуществляет свою «ледовую операцию» «У Брейшков». Во время одного из трактирных споров он побился об заклад с ресторатором, что докажет свою выдержку и всю вторую половину дня будет скалывать на улице лед. Работая, он обращался к собравшимся зевакам: «Смотрите, хорошенько смотрите, чем нынче приходится зарабатывать на хлеб чешскому писателю!» Фотография была напечатана в «Светозоре».Весной 1913 года они с Гаеком чаще всего ходили в старинный малостранский трактирчик «У короля брабантского», а когда выдавалась теплая погода, сиживали на террасе «Золотого колодца», где тенор Лейтцер пел под гитару старопражские песенки.В остальном же у Гашека в «Свете звиржат» был жесткий режим. Если Ладе нужна была юмореска для «Карикатур», он мог «одолжить» его, но обычно не более чем на три часа. Столько времени требовалось, чтобы Гашек успел дойти с Ладой до ресторана Флашнера «Копманка», здесь, в уютной обстановке, написать рассказ, выпить две-три кружки пива и вернуться в свою редакцию.Но однажды он не стал спешить с возвращением, «Я прорвал блокаду», — говорил он, улыбаясь, и опять поселился у Лады. Гаеку он подстроил очередную каверзу: взял в его отсутствие новые жокейские штаны и сапоги и стал в них прогуливаться по пражскому «корсо». Гашека тяготила редакционная поденщина и необходимость быть благодарным за то, что его снова хотят сделать «добропорядочным» человеком.Летом 1913 года он возвращается к старой бродяжнической жизни. Уход из семьи, богемное существование, официально оправданное пребыванием в психиатрической больнице, избавляют его от всех запретов и обязательств. Гашек снова вдыхает пьянящий запах свободы. А поскольку в ту пору он уже известный писатель и юморист, его летние странствия по средней Чехии превращаются в поистине дадаистские похождения, за которыми с интересом следит широкая общественность. Передряги совместных скитаний позже описал З.М. Кудей в книгах «Вдвоем бродяжничать лучше» и «Вдвоем бродяжничать лучше, втроем — хуже». Эти книги превращают жизнь Гашека в собрание веселых анекдотов, лишенных глубокого смысла… Однажды был жаркий летний день. И оба друга для увеселения присутствовавших выкупались в пруду, надев дамские купальные костюмы. Документальный снимок друзья послали Йозефу Стивину Стивин Йозеф (псевдоним — Фолтин) (1879—1941) — чешский журналист, политический деятель, один из лидеров чехословацкой социал-демократической партии; первоначально примыкал к левому крылу, но затем перебежал в правооппортунистический лагерь, стал главным редактором органа социал-реформистов «Право лиду», заместителем председателя парламента и представлял чехословацкую социал-демократию во II Интернационале.

в «Право лиду». Позже он был напечатан также в журналах «Свет» («Мир») и «Светозор». Текст под изображением гласит: «Два опустившихся индивидуума оживляют в сем уборе поэзию еще не исследованных дебрей Подебрадского края. Приятные контакты с органами охраны порядка поддерживаются ежедневно». Рукой Гашека на обороте фотографии приписано: «Таковы последствия воспитания по системе Свойсика» Свойсик Антонин Б. (1876—1938) — организатор движения чешских бойскаутов.

.Целью путешествия был город Пльзень, где они хотели навестить редактора Пеланта. (Карел Педант, один из приверженцев партии умеренного прогресса, напечатал в пльзенском «Смере» («Направлении») статью о Ярославе Гашеке. Тот с ним поначалу и только для виду полемизирует, на самом же деле это лишь предлог, чтобы воскресить атмосферу лучших дней партии умеренного прогресса, — а затем посылает в Пльзень написанные в юмористическом духе «Письма из Праги».) Однако Педант принял друзей против ожидания сдержанно. Почтенный редактор испугался дикого вида двух бродят и после нескольких кутежей отрекся от них. (Этот случай описан в новелле Гашека «Об искренней дружбе».) В Прагу от Кудея приходит известие: «Из Пльзени мы были постыдным образом выдворены и теперь в беспорядке отступаем к Рокицанам».В следующем году два друга предпринимают новое странствие по средней Чехии. На сей раз они направляются в Посазавье, где собираются навестить певца Дрвоту, члена кабаре Лонгена. Приключения, имевшие место во время этого странствия, Гашек описал в новелле «Чешский Бедекер», а Кудей посвятил им второй том воспоминаний «Вдвоем бродяжничать лучше, втроем — хуже». По описаниям Кудея, это было не бродяжничество в буквальном смысле слова, а скорее какая-то озорная летняя прогулка с целью посещения друзей.Стихийная жизнерадостность Гашека, выходящая за рамки искусства, связана со способностью свободно видеть и свободно жить. Конечно, это оказало глубокое влияние и на его творчество. Его литературный стиль формируется под воздействием непосредственной жизненной ситуации, естественных свойств материала действительности, лишь по-новому претворенного и освещенного.В Чехии тогда еще не сложились предпосылки для такого понимания жизни и творчества. Поэтому Гашека и не воспринимали как художественного творца в истинном смысле этого слова.В разгар войны, на развалинах буржуазной цивилизации, швейцарские дадаисты заявят, что искусство должно подчиняться риску непредвиденных случайностей, скрытых в игре жизненных сил, будут прославлять волшебство неведения и отрицать груз памяти. Однако непосредственный, освобождающий юмор Гашека заключал в себе нечто большее, чем дадаистское всеотрицание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47