И каждый раз, как нарочно, ровно в пять часов дня, когда артисты находились уже на арене, начинался дождь. Анна Павловна это совпадение принимала с юмором.
Дирижером в этой поездке был Теодор Штайер, австриец, окончивший консерваторию в Вене. До встречи с Павловой в 1910 году он дирижировал лондонским оркестром.
В один из таких дней, когда Штайер стоял уже за своим пюпитром и, как обычно, хлынул дождь, кто-то услужливо поднял над головой дирижера огромный зонт. Под такой «крышей» он и провел увертюру. Ситуация смешная, даже Павлова не могла удержаться от смеха, глядя на своего старого друга.
В Мехико Павлова исполняла и мексиканские национальные танцы. Каждый раз в конце номера к ней на сцену со всех сторон летели широкополые сомбреро, которыми мексиканцы особенно дорожат. Таким способом публика благодарила артистку. Еще более ценили зрители свои шляпы после того, как Павлова бросала их обратно владельцам.
Мексиканские танцы исполняла Павлова не случайно. В каждой стране, где ей приходилось бывать, она брала уроки национальной хореографии. Она никогда не упускала случая чему-нибудь научиться, справедливо полагая, что к тому же, «возвращая» народу его танец, она тем самым благодарила его за гостеприимство. Она требовала, чтобы и члены ее труппы приобщались к искусству страны, где они выступали, и добивалась для них специальных просмотров национальных танцев.
Раздумывая над происхождением танцев у разных народов, Павлова находила, что они рождены природой данного края и связаны с его бытом. Для нее самой природа оказывалась толчком к творчеству, причем «природу» она понимала широко — это и леса, и поля, и реки, и естественность в характере человека. Вот почему балерина так вдохновенно исполняла миниатюры: «Лебедь», «Калифорнийский мак», «Стрекоза», «Осенние листья». Интуиция как дар природы, естественность перевоплощения позволяли Павловой изображать средствами, доступными только ей одной, птиц, стрекоз, бабочек, даже цветы, листья.
Этой естественности и интуиции Павлова обязана своему детству, тому, что с ранних лет она научилась понимать сердцем шум леса, пение птиц, стук дождя, белизну снега, солнце. В каких бы странах она ни бывала, у каких бы народов ни училась, она никогда и нигде не теряла ощущения той природы, среди которой выросла. Воспоминания о России были опорой для художественной натуры Павловой.
Как только закончился контракт с Диллингемом и его контрагентами, Анна Павловна стала готовиться к отъезду и с ближайшим пароходом, направлявшимся в Англию, уехала в Айви-Хауз со всей своей труппой.
Но отдыхали недолго. Заключенные контракты обязывали труппу менять города, и они менялись, словно в калейдоскопе. Сегодня Павлова выступала на лиссабонской сцене, завтра была уже в Мадриде, затем ее видел Париж. В этом вихре передвижений, казалось, некогда было даже свободно вздохнуть. А она успевала еще и почувствовать те изменения, которые неизбежно порождала быстротекущая жизнь. Павлову мучили сомнения — в театр пришел новый зритель, и мысли и вкусы публики стали иными. На европейских сценах танцевали новые сюжеты, по-иному.
Оставаясь классической балериной, Павлова не отвергала искусство Айседоры Дункан. Ей нравились отдельные танцы американской танцовщицы, она восхищалась простым античным костюмом Дункан. Но себя русская балерина не представляла на сцене без трико. Она считала, что оно, плотно облегая ноги, делает их красивыми, в трико легче создать иллюзию легкости, бестелесности, как раз то, без чего не мыслится классический танец.
Многие журналисты добивались встречи с русской балериной, чтобы узнать ее мнение о современной хореографии. Павлова отвечала, что после войны люди стремились поскорее забыть ужасы военного времени, жаждали забвения и веселья, — родились новые танцы, простые, к которым не надо готовить себя физически и духовно, их может танцевать любой. Но, к великому сожалению, упрощенная хореография позволяет исполнителям переходить грань эстетики. Да, нужны танцы новые, но это не значит — некрасивые, вульгарные. Сама она, Павлова, не оправдывает подобное упрощение искусства.
XIV. Сенсация всего цивилизованного мира
Истинный артист через танец или другой вид искусства всегда стремится к красоте.
А. Павлова
Павлова отсутствовала в Европе пять долгих лет. Возвращение после войны из Америки в Айви-Хауз было радостным для труппы — наконец-то они дома.
Кончилась империалистическая война, но мир не наступил. Это видели даже не читавшие газет. В Лондоне и Париже было очень много военных. В печатных изданиях самых разных направлений публиковались заметки и статьи со всевозможными измышлениями о новой России, ее рабоче-крестьянском правительстве. Плодороднейшие украинские земли, несметные богатства бакинских нефтяных промыслов толкали европейских политиков на новые авантюры против Советской России. Анна Павлова с тревогой думала о том, что России еще предстоят трудные времена.
В Лондоне жизнь входила в свою прежнюю колею. Магазины уже торговали без перебоев. В театрах давались представления. Встречались на званых обедах знакомые. Анна Павлова волновалась, не имея давно вестей из Петрограда от матери. Дандре торопил с концертами. Уже через неделю после приезда появились афиши, извещавшие о ее выступлениях в «Королевском зале». В кассах, как в былые времена, с вечера занимали очередь, чтобы купить билет «на Павлову». Отдыхать было некогда, балерина одновременно готовилась к очередным гастролям, репетируя новые танцевальные миниатюры, заменяя одних артистов другими, приглашая новых сотрудников.
Как работала Павлова? Дандре пишет в своей книге: «Я никогда не видел Анну Павловну, работающей перед зеркалом. Танец у нее слагался, я сказал бы, в душе, и когда она его чувствовала, она, прослушав несколько раз музыку, как бы постепенно сливая ее с возникшим у нее образом, начинала выражать его сначала движениями рук, которые у нее были необыкновенно выразительны, а затем постепенно воплощала его в танец, словно прислушиваясь к тому, что у нее пело в душе».
Хрупкая маленькая женщина имела, казалось, неисчерпаемый запас сил. Даже больной выходила на сцену и танцевала так, что публика не догадывалась о недомогании артистки. Правда, это давалось непросто, перед спектаклем она занималась экзерсисом до испарины. И тогда говорила себе: «Теперь я могу танцевать». Случалось ей выступать в балетах комедийных, где ее героиня должна быть веселой, игривой, легкой. И Анна Павловна тратила громадное душевное усилие, чтобы побороть вялость, слабость. Она считала недопустимым обмануть публику — раз зритель шел в театр с мыслью увидеть те образы, которые ему обещала театральная афиша, он должен увидеть именно это. Ему нет дела до состояния артиста. Павлова умела настраивать себя так, что и слезы, и боль, и температура на два-три часа отступали, и балерина появлялась на сцене радостная и веселая и проводила весь спектакль идеально.
В высшей степени деловой и предусмотрительный человек Виктор Эммануилович Дандре на маленьких программах «Королевского зала» поместил две едва заметные строчки с адресом импресарио для писем и предложений Анне Павловой.
Одна из таких программок попала в руки восемнадцатилетнего юноши, ученика балетной школы Гаркура Эссекса. Вернувшись домой ночью после концерта, он написал Павловой письмо, исполненное восхищения. Однажды, еще мальчиком, видел он балерину в частном концерте и с тех пор мечтает о вступлении в ее труппу.
Он просил об аудиенции.
Не скоро, но все-таки юноша получил от любимой артистки телеграмму с приглашением приехать в Айви-Хауз, захватив с собой балетный костюм.
В назначенный день и час молодой англичанин нажал кнопку звонка в доме Павловой. Его провели через холл, заставленный готовыми к отправке чемоданами и сундуками, в маленькую комнату, где он переоделся в черное трико и белую рубашку, и прошел в студию с окнами в сад на одной стороне и с палкой для балетных упражнений у противоположной.
Наконец появилась Павлова. Балерина была в бледно-розовом хитоне, трико и балетных туфлях. Черные волосы ее были расчесаны на прямой пробор и закручены сзади на шее в большой узел. Сверкающими темно-карими глазами Павлова оглядела танцовщика и с улыбкой предложила показать любой танец.
Исполняя свой хорошо отработанный помер, молодой человек чувствовал, что его богиня неотрывно следит за каждым движением. Когда он кончил, она спросила:
— Вы умеете танцевать чардаш?
— Немного, мадам!
— Сделайте несколько па!
Волнуясь, юноша выполнил ее просьбу.
— Все! — сказала она. — Вы мне понравились. До скорого свидания.
Дандре провел юношу в свой кабинет, пригласил сесть в кресло и начал деловой разговор.
— Мадам Павлова может предложить вам контракт на исполнение характерных танцев, — сказал он, — если вы сойдетесь с нашей труппой. Мы готовы платить вам десять фунтов в неделю в Англии и пятьдесят долларов в Америке. Вас это устроит?
Молодой англичанин ликовал, был согласен на любые условия. Вскоре его представили труппе под именем Алджеранова. Забегая вперед, скажем, что Алджеранов прошел у Павловой хорошую школу. Когда не стало Анны Павловой, его охотно пригласили в труппу Марковой — Долина, пользовавшуюся успехом. Позже работал он и с Фокиным.
…Начались репетиции спектаклей, дивертисментов, входивших в репертуар для нового турне по Америке. Рабочий день длился с десяти утра до одиннадцати ночи: в час назначался обед, а затем продолжалась отработка номеров с двухчасовым перерывом для отдыха. Высокая оплата в труппе Павловой не приносила молодым артистам особого удовольствия, так как времени, чтобы расходовать деньги, почти не оставалось.
Отплыли из Англии на старомодном французском пароходе. На следующее утро, когда шли вдоль берегов Ирландии, Алджи, как называли в труппе нового сотрудника, завтракал в полном одиночестве: остальные не могли покинуть своих кают из-за плохого самочувствия. Даже Павлова, обычно хорошо переносившая море, не выходила к обеду, не прогуливалась на палубе.
Первые спектакли дали в Канаде, в городах Квебеке и Монреале. А затем гастроли продолжались в Соединенных Штатах Америки.
В Нью-Йорке на сцене «Манхеттен опера Хауз» Павлова показала новый репертуар.
Основным в репертуаре считался одноактный балет Шеншина «Дионис», поставленный Хлюстиным, все годы первой мировой войны проведшим в труппе Павловой. Почитатель классического балета на этот раз уступил новым веяниям и пригласил оформить спектакль художников братьев Липских. Их стиль оформления многих удивил. Например, расписывая декорации, они держали перед глазами то красный, то синий светофильтры, так как предполагалось менять освещение для каждой новой сцены. Писали декорации на подрамниках, растягивая их над сценой, и очень мешали репетициям.
Художники не забыли и артистов: и девушкам и юношам предстояло наносить грим по-новому. Так, губы, к примеру, красили черной краской, чтобы при красном свете они были видны зрителям.
…Молодая жрица после празднества, посвященного Дионису, остается охранять статую бога и засыпает у его ног. Ей снится, будто храм — священная роща, в которой Дионис и она исполняют древнегреческие религиозные танцы. Наступает рассвет, приходят старшие жрицы и служители. Они видят девушку, прильнувшую к статуе. Она в одном хитоне и сандалиях, а покрывала лежат возле, на земле… Танцев в балете было мало, на сцене в основном шла «игра» световыми эффектами.
В карусели танцевальных сцен порой случались и происшествия. Шел старинный одноактный балет Россини «Волшебная лавка» под названием «Волшебная кукла». Он требовал множества быстрых переодеваний. Расторопный опытный Кузьма Савельев раздевал и одевал артистов с невероятной ловкостью и быстротой. На одном из представлений «Волшебной куклы» он упал в люк, никем и ничем не огражденный. С двумя сломанными ребрами его отправили в больницу, и какое-то время Павлова боялась совсем лишиться преданного работника. Но все обошлось.
Павлова ценила в людях высокий ум, энергичность и талант, способствующие пользе человечества, и тянулась к таким людям. Во время гастролей в Нью-Йорке американские друзья спросили Анну Павловну, не хочет ли она познакомиться с Эдисоном. Не раздумывая она согласилась и с нетерпением ожидала этой встречи.
Эдисон, которым гордилась вся Америка, жил в городке Вест-Оранж. Анна Павловна посетила дом известного изобретателя, его лабораторию и рабочий кабинет.
Помощники ученого рассказали ей, как трудолюбив он, как, решая поставленную задачу, проделывает десятки, иногда сотни опытов. Порой дни и ночи проводит в своем кабинете.
Павлова удивлялась настойчивости Эдисона.
— О, вот вы какой! — говорила она, обращаясь к изобретателю. — Завидую вашей воле! Чтобы достигнуть цели, вы жертвуете всеми привычными удобствами жизни.
Эдисон, восхищенно глядя на русскую балерину, ответил просто:
— А разве вы для ваших достижений не делаете того же самого?! Ведь вы, как мне известно, почти всегда в пути. И все для того, чтобы как можно больше людей приобщить к красоте, которую выражаете своими танцами. Я преклоняюсь перед вашей энергией и талантом.
По плану Дандре предполагалось посетить семьдесят городов за четыре месяца! Сейчас ни одна балерина не согласилась бы работать в таком бешеном темпе.
Разъезжая с труппой по Европе и Америке, Анна Павлова слышала советы антрепренеров распустить труппу и давать свои вечера только с несколькими партнерами. Они утверждали, что так не будет риска «прогореть». Дело в том, что двадцатые, послевоенные, годы ознаменовались сильнейшим экономическим кризисом. Люди не интересовались более классическим балетом. Особенно ярко это проявилось в Америке. Мода на «тап-дансинг» (выколачивание такта пятками) завладела американцами. И если бы не громкое имя Павловой, представления ее труппы собирали бы мало публики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43