Котыша вернулся за прилавок, вытащил откуда-то снизу ящик и лихорадочно рассовал по карманам, вынимая из ящика, мятые купюры. Потом затянул ремень, так что перехватило дыхание, наклонил ящик и, пригоршней зачерпывая мелочь, высыпал ее за пазуху.
Когда содержимое ящика исчезло в Котышиной рубахе, он юркнул к печи, просунул голову и руки в веревочную петлю, затем опустил руки — и веревка оказалась под мышками. Сверху веревку потянули. И Котыша, упираясь ногами в кладку, начал подниматься к пролому печи.
Вовка Шалавый — новый участник дела, — плечистый рослый парень, тащил на спине сразу два мешка, за ним, рассекая ветки и кустики, спешили Котыша с Сидором. Шли скоро, почти бегом, трещали сухие сучья под ногами, мягко шуршал мох. Не останавливаясь, компания меняла затекшие руки, вцепившиеся в мешки на спине, смахивала струи пота со лбов...
Какой-то странный звенящий звук впитался в шорох шагов.
Вовка Шалавый, шедший впереди, остановился.
— Что это?
Котыша и Сидор сбросили мешки.
— Понятия не имею, — пожал плечами Котыша.
Шалавый включил фонарь и пошел назад по собственным следам, освещая поросшую мхом землю.
В свете фонаря блестели монетки — одна, вторая, третья...
Вовка вернулся и подошел вплотную к Котыше.
— Выверни карманы!
— Не при на меня! — взвизгнул Котыша.
— Выверни! — И Вовка сам вывернул карманы подельщика.
Вывалились мятые купюры.
— Отвали! — пытался сопротивляться Котыша.
Но Вовка Шалавый рванул его ремень — из-под рубашки к ногам Котыши высыпалась куча монет.
— Ты же говорил, что денег в сельмаге нет!
Вовка саданул ему поддых. Потом еще. Котыша упал на колени. Шалавый ударил ногой.
— Хочешь его защитить? — спросил Вовка Сидора.
Тот отрицательно помотал головой.
— Мое! — Котыша открыл карты и сгреб мелочь и мятые рублевки со стола.
Картежники — парни с Ленькиного двора — уныло ставили в кон.
За спиной Котыши появился Ленька.
— Играю, — заявил он. — Почем?
— По полтиннику, — ответил Котыша, и Ленька заметил, что он хорошо «датый». Да и окружение Котыши не уступало своему предводителю. Появление Леньки почему-то вызвало у них гадливые ухмылки.
Ленька сел играть под последнюю руку. Котыша хотел было переместить его на первую («садись туда, там места больше»), но парнишка отказался:
— Мне и здесь хорошо!
Парни поднимали карты и делали ставки.
— Рубль!
— Прошел!
— Прошел!
— Бросил.
— Три!
— Пять! — заявил Ленька.
Охотников на эту ставку не нашлось и он, не открыв карты, взял кон, ссыпав деньги себе за пазуху.
Теперь сдавал он. И опять выиграл, здорово повысив ставку.
В третий раз ему пришлось предъявить карты и Котыша, рискнувший пойти на десять рублей, охнул:
— Да. Ему кобыла прет!
На руках у Леньки были три туза.
Деньги со стола переместились к Леньке за пазуху.
— Ставьте! — предложил он, тасуя колоду.
— Сдавай — я отвечаю! — зло потребовал Котыша — денег у него больше не было.
— Без денег я не играю. Кто ставит?
Картежники молчали.
— Тогда я пошел. — Ленька положил колоду на стол.
— Стой! — схватил его за руку Котыша. — Отыграйся!
— В дрынку не отыгрываются. — Ленька выдернул руку и шагнул от стола.
— Стой, ты, сука, жидовская морда! — Котыша вскочил и сорвал с пояса матросский ремень с залитой свинцом бляхой.
Этого терпеть было нельзя. Ленька остановился и, стиснув кулаки, приготовился к драке.
Котыша шел на него, зажав в руке конец ремня. Бляха покачивалась у его щиколотки в такт шагам.
Ленька прыгнул вперед, упреждая удар бляхой, выхватил ремень и стеганул им Котышу по голове.
Тот, согнувшись вдвое, качаясь то ли от водки, то ли от удара, пошел прочь. Сквозь пальцы, прижатые ко лбу, сочилась кровь.
А Ленька, не выпуская трофейного ремня из побелевшей от напряжения пятерни, нарочито медленно, чтобы картежники не посчитали его трухнувшим, брел к подъезду.
Он лежал на кровати поверх покрывала лицом к стене, подтянув ноги к животу.
Репродуктор слюнявил песню:
Есть у нас агроном,
Ой да косы длинные,
А глаза, друг,
Бирюза, друг,
И зовут Галиною...
От удара камешка задребезжало оконное стекло.
Ленька выглянул во двор.
Внизу с перевязанной головой — бинт на лбу и под челюстью — стоял Котыша и манил его к себе.
В темной комнате, под светом фотоувеличителя, он вытащил из черного пакета «вальтер», проверил обойму и сунул пистолет в карман шаровар.
Бабушка, чистившая картошку на пустой в этот дневной час кухне, угадав по выражению лица внука что-то недоброе, кинулась наперерез и загородила выход из кухни, раскинув руки.
— Ты шо? Ты шо, скаженный? — успокаивала она.
Ленька стоял перед старухой бледный, не разжимая губ.
— Не пущу! — выкрикнула бабушка.
Внук резко нагнулся и проскочил мимо бабки под ее рукой.
Сжимая в кармане «вальтер», он стоял у подъезда и оглядывал двор. Котыши во дворе не было. Ленька понял, что ждут его за балаганами, где происходили все драки и толковища.
Узкая, в ширину человеческого корпуса, щель между балаганами — так называли самостроенные сараи — вела к этому известному в округе месту.
Ленька появился из щели и тут же прижался спиной к стене балагана.
Потом он много раз пытался понять: что толкнуло его к стене? Спасло от ударов сзади? И приходил к выводу — судьба или Господь. В разные периоды его жизни ответы менялись.
Но сейчас он прилип к стене.
А против него, шагах в пяти, топталась ватага пьяных парней и в центре — перевязанный Котыша. Почти никого из ватаги Ленька не знал или не узнал теперь.
Кто-то сунул Котыше в руки большой, похоже кухонный, нож, и тот, выставив его перед собой, двинулся к Леньке.
Шаг, второй, третий...
Вжимаясь в стенку, Ленька с трудом — рука не слушалась — вытащил «вальтер» из кармана и поднял его на уровень живота. Снял с предохранителя.
Дальнейшее выглядело невероятно. И Котыша, и его кореша рассосались, растворились в пространстве пустыря.
Ленька попытался шагнуть, повернуться — ноги не слушались. С усилием переставляя ступни, он двинулся в щель между балаганами и только на половине пути заметил, что держит пистолет перед собой. «Вальтер» не попадал в карман шаровар; он остановился и, оттянув клапан левой рукой, затолкал его.
У подъезда, в который он вошел, сгрудились невесть откуда взявшиеся соседки по квартире.
Находиться дома ему пришлось совсем недолго.
Камешек ударил в окно.
Ленька приник к стеклу.
Снизу, со двора, его манил к себе парень на велосипеде — Эдик Трекало.
Ленька, кивнув — мол, понял, — исчез от окна. Его место заняла бабушка, с тревогой взиравшая на неизвестного велосипедиста.
Трекало остановил велосипед у раскрытой двери сарая. Ленька сполз с багажника, и Трекало моментально укатил.
Костя Коновалов в майке, обнаруживающей скромные по его блатному положению татуировки, расположился в прохладном полумраке сарая, оклеенного старыми газетами, на кровати, опершись о спинку с никелированными шарами. Вплотную к кровати стоял стол, покрытый чистой скатертью, на котором в изобилии разместились яркая летняя снедь и бутылки лимонада. За столом, затылком к двери, сидела девица, демонстрируя Ленькиному взгляду узкую, тощую спину с пунктиром позвонков.
— Руфка, выйди, — спокойно приказал Костя.
Руфка оглянулась на Леньку, сунула руки в рукава ситцевого халата, до того лежавшего под ней, на табуретке, запахнулась и встала.
— Выйди, выйди! — недовольно заявила она. — То я нужна, то — выйди.
— Скоро позову, — успокоил ее Костя. — Ну как? — вяло улыбнулся он Леньке.
Тот стоял за витой спинкой кровати у Костиных ног.
— Я вышел во двор, они играли в карты...
— Я уже все знаю. И чо тебе сказали, и как ты ответил, — прервал Костя, спустил ноги с кровати, открыл крышку подпола и какой-то проволокой выудил оттуда бутылку запотевшей «Московской». Повертел ее в руках.
— Они пьяные. Ждут тебя возле дома. Говорить сейчас с ними без пользы... Ты домой сегодня ночевать не ходи... Может быть много крови...
Где-то в глубине души после приезда Трекало Ленька рассчитывал на Костину защиту и теперь после ленивых Костиных слов почувствовал себя очень неуютно и в этом сарае, и в этом мире.
Но Костя, не отрываясь от манипуляций с бутылкой, слегка успокоил:
— Так что где-нибудь покантуйся до завтра, до вечера. А вечером приходи в лес к холодильнику. Часов в шесть.
Ленька не отходил от спинки кровати, хоть и понимал, что разговор окончен.
— Ты мне Руфку позови, — повернулся к нему Костя. — Она сейчас, верняк, у крыльца сидит... Позови.
Руфка Ляляка — так звали эту свободную девицу — действительно сидела на скамейке у крыльца казармы, вытянув длинные, совсем не такие уж костлявые, ноги и курила «Норд».
— Тебя Костя, — сказал Ленька подойдя.
— А ты что, ему шестеришь? — оценивающе окинула его взглядом Руфка.
— Просто попросил.
— А ты ништяк, я бы с тобой страданула! Ты приходи, когда я не занята буду.
— Может быть, — ответил Ленька, чтобы как-то вывернуться.
Руфка по-своему поняла его неуверенность и хохотнула:
— А ты, наверно, еще целка? Ты не тушуйся — я тебе ее сломаю.
И ушла, затягиваясь папироской.
Ноги сами вели его к казарме, где жила Рита. По дороге он соображал, кого из подруг попросит вызвать ее, если она дома, а может, и постучится сам — Ленька знал ее окно: четвертое от крыльца на первом этаже. Идти к Ритиной комнате через весь коридор под взглядами обитателей многолюдной казармы он стеснялся — казалось, все узнают их отношения...
Но идти пришлось — подруг Риты в сквере не было, а под самым окном расположилась компания незнакомых парней.
Ближнее к Ритиной комнате крыльцо было заколочено свежими досками-сороковками, и он прошел с кухни мимо галдарейки, так называли галерейку возле огромной русской печи, мимо свободных, на его счастье, скамеек в пересечении коридоров, где дремала одна безучастная ко всему старуха. Разглядывая номера на дверях, остановился около нужной. Постучал.
Дверь приоткрылась.
— Риту позовите, пожалуйста, — попросил он простоволосую с одутловатым пористым лицом, лет сорока женщину, появившуюся на пороге.
— А зачем? — зло спросила та.
За спиной женщины показалась Рита.
— Мама!
— Что «мама»? А мама потом слушай всякое... — Женщина резко повернулась и исчезла в комнате, а Рита, прикрыв за собой дверь, вышла в коридор.
— Твоя мама приходила — искала тебя.
— Что говорила? — Он затравленно оглядывал коридор.
Рита пожала плечами.
— Не знаю. Меня дома не было. Она с моей, — девушка повела головой в сторону двери, — разговаривала... После этого моя как с цепи сорвалась... Что случилось?
Он молчал.
Где-то хлопнула дверь, и мимо прошла женщина с кастрюлей, потом провезли плачущего ребенка в плетеной коляске.
— У тебя есть ключ от сарая? — спросил он, переждав прохожих.
Рита не успела ответить — открылась дверь, и мать приказала:
— Иди домой!
— Мам! — Рита закрыла перед матерью дверь, но она снова распахнулась.
— Ты у меня дождешься! — пригрозила мать и грохнула так, что из дверной рамы посыпалась штукатурка.
Рита, дав Леньке прийти в себя после этого демарша, напомнила:
— Ты спрашивал...
— Да, насчет ключа… — Они и раньше говорили тихо, а теперь — свистящим шепотом.
— Нету... Но я сейчас возьму у сестры. Как только мать выйдет... — торопливо ответила девушка.
— А тебе что? Ключ не доверяют? — подозрительно спросил он.
Рита отвернулась от него и ответила:
— Мать...
Снова открылась дверь, мать вышла с ведром и, проходя, угрожающе предупредила:
— Я вернусь сейчас — чтобы была дома!
Когда шаги ее стихли, Ленька подытожил потухшим голосом:
— Значит, с сараем ничего не вышло.
— Почему не вышло? Вышло. — И Рита взялась за дверную ручку.
— Подожди, я могу там переночевать?
— Конечно. Но можно и к нам прийти — мать эту неделю с ночи до обеда работает.
Ленька решал.
— А сестра матери не скажет. — И добавила: — Про тебя...
— Нет, лучше в сарае, — ответил Ленька, представив, как пойдет вечером по заполненному любопытному коридору.
— Ладно, — согласилась Рита.
Донесенный сюда, в сарай, сотней-другой домашних репродукторов, звучал утренний гимн Советского Союза. Восходный слабый солнечный луч высветил прядь рыжеватых Ритиных волос, пересекшую чуть скуластую щеку, обрисовал курносый нос и засветился в глазах, ослепив. Девушка, лежавшая на худой Ленькиной груди, пошевелилась. Ленька подтянул лоскутное одеяло и прикрыл голое плечо девушки. Она благодарно улыбнулась и, когда улыбка сошла с ее лица, сказала:
— Мать пересказала мне разговор с твоей.
Ленька ждал продолжения.
— Твоя мать считает, что с тех пор, как мы с тобой ходим... ты стал другим. Что у тебя появились друзья из казармы. Шпана и воры. Что ты стал выпивать... Что ты скоро сам станешь вором...
— Я уже, — вырвалось у него.
— Я знаю, — скорбно подтвердила Рита.
Вот это было для Леньки полной неожиданностью — он прокручивал в памяти их встречи после дел на красильной фабрике, пытаясь понять, когда Рита догадалась.
— Мне ребята сказали. Витька, его зовут Хитрый.
— Я его знаю?
— Он подходил к нам в сквере.
Значит, она узнала это не вчера и даже не попыталась его остановить. Ленька сел на скрипнувшей койке, поискал трусы, надел их.
— Ты уходишь? — Рита приподнялась на локтях.
— Да. — Он встал, худой и подчеркнуто нескладный в черных длинных трусах. — Ты знала и ничего мне не сказала?
— Я боялась.
— Чего?
— Боялась, что если буду уговаривать тебя бросить это, ты уйдешь.
— А для тебя... важно, чтобы, — поискал слова, — мы... были вместе?
— Да. Важно. Я всегда одна. Мать — ты ее видел. Отца я не знаю. Сестра живет своей семьей. А с тобой...
Он стоял в нерешительности.
— Не уходи, — попросила Рита, и ему показалось, что глаза ее полны слез.
Ленька сел на кровать, взял ее за плечи и, глядя в глаза, сказал:
— Я от тебя не уйду.
Станционная столовая гордо называлась рестораном, но еда была типично столовская, а выпивка — универсальной: портвейн «Три семерки», «Горный дубняк» и водка с пробкой, залитой сургучом.
Ленька уныло жевал холодную котлету, не обращая внимания ни на хрипы станционной дикторши, ни на шум ранней компании, делившей деньги на грязном столе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44