Здесь мнения расходятся. Все же явной критики по адресу гитлеровской стратегии не слышно, резкое замечание — чаще всего со стороны генерала Сикста фон Армина — быстро подавляет критику. В таких дискуссиях Паулюс всегда высказывается последним и приходит к выводу, что в этой войне безус ловно возможна «ничья».
Лишь постепенно вырисовываются расхождения между верными Гитлеру людьми и только внешне лояльной ему группой; в то время критика и сомнения, а также и дальнейшие поражения в войне объединяют в одну группу некоторых экстремистов.
Все же, когда в ноябре 1943 года Зейдлиц с четырьмя другими генералами вернулся из Москвы и заявил, что они примкнули к Национальному комитету, это произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Затем был создан «Союз немецких офицеров». В состав делегации входят еще некоторые офицеры, являющиеся членами Национального комитета.
Дом снова преобразился. В атмосферу солдатского этикета ворвались политические выкрики: «неслыханно» и «изменники родины». Зейдлиц чувствует, что обращается к глухим, хотя пытается говорить спокойно. В нем чувствовали агитатора. Когда он сказал, что нужно объединиться против Гитлера и что дальнейшее продолжение войны является преступлением по отношению к немецкому народу, его слова потонули в криках и шуме. Все разошлись. В противоположность этим сценам Паулюс в ходе всех своих переговоров с Зейдлицем и другими офицерами остается спокойным. В заключение всех переговоров он говорит своим несколько усталым голосом: «Господа, в первую очередь, я солдат и, как таковой, остаюсь верен своей присяге». Делегация уезжает ни с чем.
Штатское платье.
Проходят месяцы. Германский фронт отходит все далее на запад. Жизнь в генеральском лагере не изменилась. Конечно, прибытие новых пленных оказывает известное влияние на настроение. Паулюс все чаще и чаще стоит задумавшись, у большой географической карты, на которой ежедневно точно отмечается линия фронта на всем Восточном фронте, согласно русским сводкам. Он все реже разговаривает с людьми. Только некоторым близким лицам он выражает свой все растущий скептицизм.
Однажды весной 1944 года Паулюса и нескольких других генералов русский полковник увозит на виллу, которая расположена под Москвой и раньше служила домом отдыха для русских генералов. Там он встречается с двумя генералами, взятыми в плен при разгроме немцев на Центральном фронте. Они рисуют ему потрясающую картину развала этого фронта. Уютно и с комфортом построенный дом расположен у большого озера. Огромный парк не окружен колючей проволокой. Часовых и сторожевых башен не видно. Русская девушка накрывает на стол, подавая обильные блюда, среди которых есть и водка. Паулюсу шьют элегантный костюм и обещают посещение театра в Москве. Эта идиллическая обстановка, ничем не напоминающая жизнь военнопленного, становится ареной горячих дебатов и длительных переговоров. Часто приезжают Зейдлиц и другие генералы — из Национального комитета. Здесь же Паулюс впервые беседует с Вильгельмом Пиком.
В разгар этих дебатов поступает известие о 20 июля. Это событие оттесняет все сомнения на задний план — относительно военной присяги и границы, отделяющей солдата от политика. И, наконец, опасения, возникающие у всякого о своих близких на родине. В тот день, когда в Берлине был повешен фельдмаршал фон Вицлебен, фельдмаршал выпустил воззвание к народу и армии, призывающее к устранению Гитлера и немедленному окончанию войны. Одновременно Паулюс заявил о своем вступлении в «Союз немецких офицеров».
Если бы я действовал иначе…
Вслед за этим Паулюс приходил в дом Национального комитета. Члены и работники комитета живут в бывшем доме отдыха московской милиции, расположенном у речки, примерно в 40 километрах от Москвы. Парк окружен колючей проволокой, и у ворот стоят часовые. Прогулки вне парка могут совершать только в сопровождении русских офицеров. Дом производит впечатление казармы. В столовой, в которой стоят покрытые белыми скатертями столы для четырех человек, обслуживают немецкие вестовые. У первого стола сидит генерал Зейдлиц. Теперь там занимает место и Паулюс. Если посмотреть в столовую во время еды, то не сразу поймешь, что видишь перед собой военнопленных, потому что каждый постарался придать своей военной одежде возможно более штатский вид. Знаки различия, как и во всех лагерях, больше не носятся. Обращение по чину уже больше не принято. С середины 1945 года Паулюс больше не носит знаков различия. Но по отношению к нему делается исключение. Ему говорят «господин фельдмаршал».
В доме издается газета. Здесь же записывается текст выступлений по радио. В этой работе Паулюс не принимает участия. И в новом кругу он не сбросил с себя обычной сдержанности. Ближе сходится он лишь с немногими. Они принадлежат, главным образом, к левому крылу комитета. Правда, раз в неделю он делает исключение и играет с находящимся в доме гессенцем в карточную игру «Двойная игра».
Здесь он впервые в плену начинает писать о Сталинграде. Так я видел Паулюса в третий раз: он шел рядом со мной по парку, несколько наклонившись вперед, с тросточкой в руке. На рейтузах его светлые полосы по бокам, там когда-то были красные лампасы. Мы беседовали о Сталинграде, и он меня расспрашивал о подробностях, которые должны были быть мне известны по занимавшейся мною тогда должности. По окончании разговора он остановился и, рисуя тросточкой крестики в песке, сказал очень тихо: «Да, теперь я знаю — мне надо было тогда действовать иначе».
Среди офицеров часто обсуждалось отношение бывшего командующего к своим солдатам. Паулюс, несомненно, потерял свой авторитет среди немногих оставшихся еще в живых «сталинградцев». Однако Паулюс мог бы теперь без всякого риска посетить любой лагерь военнопленных. Другой находящийся в России пленный фельдмаршал Шернер — улетевший на самолете к американцам и выданный русским — был в лагере встречен камнями, когда его узнали, несмотря на его спортивный костюм. Вооруженная автоматами русская охрана, поспешившая к месту действия, с трудом предотвратила суд Линча.
Вскоре Паулюс поехал в Германию на Нюрнбергский процесс. В противовес систематически появляющимся в немецкой и иностранной печати слухам, я могу только констатировать, что до того момента не был речи об армии Паулюса. И. фон П.
Приложение 10
6 ноября 1947 года. 4-74. «Дер Курир».
Дом в Луневе (Национальный комитет «Свободная Германия»).
12 июля 1943 года колонна шестиместных легковых машин ЗИС двигалась по шоссе, ведущему из Москвы в направлении промышленного городка Красногорск. Машины остановились перед бараками, за оградой которых помещались немецкие военнопленные еще во время Первой мировой войны. Пик, руководитель делегации, еще раз проверяет в зале, как проведена подготовка. Рядом с ним Ульбрихт, сбривший в эмиграции свою ленинскую бороду.
«За народ и отечество» — написано на красном полотнище, висящем на левой стороне, а напротив — «За немедленный мир», «Против Гитлера и его войны», «За независимую, свободную Германию».
Ульбрихт удовлетворен. Напротив входа висят портреты Ленина и Сталина. Медленно собираются немецкие офицеры и солдаты, содержащиеся в лагере.
В течение этого и следующего дня произносится целый ряд речей и производятся голосования, в ходе которых рождается Национальный комитет. Эрих Вайнерт, элегантный костюм которого особенно резко бросается в глаза рядом с офицерами, одетыми в потрепанную форму, поднимается на трибуну: «Товарищи, я ставлю манифест на голосование». Подают праздничный обед. На середину зала выдвигают большой рояль. Выступает известная певица.
Затем артист Большого театра — бас Михайлов — поет русские романсы. Затем на чистом немецком языке раздается песня Шуберта «У колодца»… Эффект огромный!
Антифашистская школа.
Ее основание имеет свою историю. Уже в 1941 году русские создавали антифашистские группы среди рядовых военнопленных, которые проходили специальное обучение и образовали так называемый «актив». В феврале 1942 года в его среде появились первые офицеры: антифашистская школа была основана в этом же 27-м лагере в Красногорске. Основным предметом, изучавшимся в ней, была марксистско-ленинская философия. Кроме нее, разъяснялись и другие вопросы: техника проведения собраний, большевистская самокритика, Великая Отечественная война и т.д.
Питание там было несколько лучше. Обычно офицеры посещали эту первую высшую политическую школу. Некоторые побывали уже в Сталинграде за линией русского фронта.
Когда из приволжских снежных полей тысячами стали прибывать немецкие солдаты, антифашисты были распределены по лагерям. Но чисто марксистская работа не имела под собой почвы. Было трудно привлечь к ней офицеров. Были еще в силе присяга, страх людей с совершенно иными европейскими традициями. Тут эмигрантами-коммунистами, особенно Вальтером Ульбрихтом и одним русским специалистом, выступавшим под псевдонимом профессор Арнольд, была предложена более широкая платформа национальной оппозиции. Надеялись, что она будет иметь большой успех.
В Москву, видимо, поступали сведения о том, что в лагерях союзников имеют место подобные же мероприятия. Поэтому неожиданно и несколько поспешно в июне было созвано учредительное собрание, в подготовке которого принимали участие трое старших офицеров: майор Хоман и инженеры в чине майора Гец и Штесляйн.
Однако эксперимент удался. Вечером 18 июля в числе других имен, вошедших в состав комитета лиц, было уже громкое имя Зейдлица и имена четырех других генералов.
«Дезертиры мне не нужны».
На Ленинградском шоссе находится дом отдыха Лунево.
Скромное здание, представляющее собой нечто среднее между отелем и казармой. Генералы и высшие офицеры имели отдельные комнаты, остальные имели комнату на двоих. Здание охранялось русскими солдатами. На первом этаже помещалась русская комендатура, во главе с русским полковником. В состав ее входил офицер по политработе.
Только в конференц-залах имелись репродукторы, но приемников, с помощью которых можно было бы поддерживать контакт с внешним миром, не было нигде.
Три переводчицы были единственными женщинами в этой полусвободной, полуподозрительной, однако благосклонно охраняемой мужской республике, которая была включена как передаточная станция восстания между Москвой и ослабевшим германским фронтом. «Штатские», как их назы вали, то есть Вайнерт, Пливье, Аккерман и другие члены комитета — коммунисты, все еще находились в своем бюро в Москве. Но они приезжали часто, почти ежедневно.
Когда происходят собрания, дом напоминает развороченный муравейник.
Подъезжает «Даккарт», кто-то думает, что приехал с визитом член ЦК. Или входит русский генерал. Зейдлиц узнал, что перебежчики, бывшие члены коммунистического союза молодежи, приняты в комитет.
Он стучит кулаком по столу. Через закрытые двери слышен в коридоре командирский голос: «Я не сяду за один стол с дезертирами».
Он садится, однако.
На второй неделе сентября в Луневе создается организация для приманки широких масс немецких офицеров — «Союз немецких офицеров». На этот раз столовая несколько меньше украшена красным.
Национальный комитет расширяется. Зейдлиц разражается словами: «Господа, шаг, который я сделал сегодня, имеет прецедент в прусской истории — шаг генерала Йорка под Тоурогеном».
До монархиста?
Мотивы, которыми руководствовались эти генералы, следует расценивать по-разному: воспоминания о дипломатии, о союзе между Пруссией и Россией, надежды на сохранение армии и офицерского корпуса после военной катастрофы, неприкрытая ненависть к кровавым делам горе-стратега в Германии, ужас плена и бездеятельность на чужбине и, наконец, целая школа политических оттенков: от настоящих марксистов до монархистов, — все это перемешивалось в этом доме и у этих людей, одно с другим.
С точки зрения «штатских» из Москвы, это был образец политики блока, в котором движущий мотор находился на левом фланге. Что касается генералов, то для них это был, в конце концов, шанс на реставрацию.
Что знали они о России? Что знали они о заключенных в лагерях, занимающихся добычей торфа, немецких солдатах? Что знали они, наконец, о войне?
Из Москвы поступали русские газеты и радиокоммюнике иностранных радиостанций, но именно только из Москвы.
С фронта поступали сообщения офицеров и солдат, обслуживавших там, за линией фронта, свои микрофоны и репродукторы. Вновь поступившие члены Комитета из разгромленных в районе Черкасс и Минска частей часто до этого срока находились в изоляции в оперативных лагерях или на Лубянке и были месяцами оторваны от внешнего мира.
Не будучи марксистски настроенным, этот пленный Генштаб германской оппозиции имел все же положительное представление о своих бывших противниках.
Наряду с разрушительной работой войны, продолжавшейся автоматически за линией фронта и в лагерях военнопленных, существовала также более спокойная атмосфера, и там прислушивались к политическим аргументам.
И в эти лагеря — а не только через линию фронта и на коротких волнах в Германию — проникали обращения по радио, распространившиеся из Лунева. Туда поступала также газета «Свободная Германия», с черно-бело-красной каймой, печатавшаяся на хорошей бумаге и имевшая формат обыкновенной ежедневной газеты, хотя это и делалось лишь для того, чтобы при сбрасывании ее перед линией фронта противника ее было хорошо видно и чтобы она не пострадала от погоды.
Этот дом был, в общем, шикарной газетной редакцией; идеи развивались частично самими пленными, частично же зарождались в московском филиале. Кто не становится «фронтовым уполномоченным», тот не имел шансов на расширение контакта с внешним миром, даже с жизнью в Москве.
Это был мозговой трест, хотя и за закрытыми ставнями. И.ф.П.
Приложение 11
Фридрих Паулюс,
генерал-фельдмаршал
бывшей германской армии
Советскому правительству, г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41