Я ему написал: «Ваш приказ будет выполнен! Да здравствует Германия! Пусть живет Германия!» В эту фразу я вложил особый смысл: пусть живет Германия, а не погибнет, как мы. Гитлер это, конечно, понял.
Сталинградская битва имеет три периода: наступление, оборона и преступление. Сколько этому человеку ни делай, он все говорит: мало, достань луну с неба! Между любовью и ненавистью расстояние невелико. Теперь моей ненависти нет пределов.
Вечером, в беседе с генералами, снова затронули эту тему. Я сказал, что до последнего момента все думал, что у Гитлера самые лучшие намерения, что правительство все же перестроится каким-либо образом и отступится от своей политики. Сегодня мы можем оставить эту мысль, как совершенно бесполезную.
Признаваясь откровенно, я должен сказать, что верил в национал-социализм. Все генералы не должны забывать, что были под его влиянием, так как перед нами стояла большая сила, которая, казалось, была способна достичь поставленных целей, а цели эти были прекрасные…
Никто из генералов не мог предполагать, что таков будет исход, так как нельзя же требовать, чтобы человек был пророком — ведь все могло сложиться совершенно иначе. Я был убежден в том, что не должен примыкать к движению.
Я говорил себе: положение таково, что со спокойной совестью я не могу участвовать в этом движении, так как не знаю, как обстоят дела на родине. Однако настоящее положение вещей доказывает, что я глубоко ошибался.
Убедительным моментом явилось открытие второго фронта, а также мысль, на которую меня навели генералы — просто невозможно в настоящее время действовать в соответствии с чисто военными законами. Все эти моменты побудили меня с тяжелым сердцем отойти от прежнего убеждения и прийти к другому.
Если уж я вступаю в борьбу, то я не могу играть роль, которую мне предписывают, иначе я не что иное, как объект, который используется организацией. Я сказал, что полностью включился в движение, но нужно же иметь какую-то точку опоры, за которую можно было бы держаться, так как я не могу так просто выставлять свое имя, как если бы поставили во главе лейтенанта или ефрейтора — это было бы совсем другое дело.
Здесь дело не в формальностях, а в моем отношении к «Офицерскому союзу», в моем положении.
23 сентября 1944 года. Сегодня господин полковник кратко проинформировал меня, что мое вступление в «Союз не мецких офицеров» и воззвание к германскому народу произвели на военнопленных лагеря № 97 большое впечатление.
Профашистски настроенная часть немецких офицеров с возмущением встретила мое воззвание, тогда как раньше (до воззвания) эта часть офицеров всегда ставила меня в пример.
В то же время, как только стало известно о моем вступлении в СНО и воззвании к немецкому народу, эта профашистски настроенная часть изменила свою точку зрения и начала меня характеризовать как плохого командующего, называя «изменником». Таковы уж реалии нашего времени. Впрочем, их мнение меня волнует мало.
14 октября 1944 года. Сегодня беседовали с генералом Штреккером насчет того, чтобы новые генералы в прямой и ясной форме просили об их вступлении в Союз. Они должны и уже готовы сделать, наконец, решительный шаг во имя спасения Германии, так как настоящие события требуют этого, ждать больше нельзя и колебаться тоже.
Поговорив с каждым из генералов в отдельности, я убедился, что они так и поступят.
После разговора с новыми генералами я еще раз пришел к выводу о том, что война для Германии окончательно проиграна, что правительство бессовестно обходится с народом и старается выгородить себя. Несостоятельность гитлеровского правительства очевидна. Факт повешения фельдмаршалов возмутителен — это переходит всякие границы. Безумное руководство — трезво мыслящий человек даже представить себе не может подобного безумия.
Кроме всего, зверства. В Белоруссии нашими истреблено 800 000 евреев. В этом виноват прежде всего Гитлер, потому, что именно он в войне с Россией сделал виновным весь свой народ.
26 октября 1944 года. Сегодня я дал согласие господину полковнику выступить по радио с ответом на гитлеровскую пропаганду, обвиняющую «Союз немецких офицеров» и его президента — генерала фон Зейдлица в предательстве. Через два дня это выступление многократно передавалось по радио.
7 ноября 1944 года. Сегодня в беседе с генералами Штреккером, Лейзером и полковником Болье затронули румынскую тему.
Я сказал, что румыны очень непостоянные люди: они то за одних, то за других. Сначала были врагами русских, теперь друзья. Умеют нравиться, если им нужно. Вежливы, приятны, но и хитры.
Потом поговорили о демократии. Сошлись во мнении, что Англия и Америка хотят создать в Германии демократическое правительство, но они себе мыслят иную демократию, нежели Национальный комитет. Германии нужна своя демократия, немецкая задача Национального комитета — помочь народу преобразовать Германию, растолковать ему все прежние ошибки.
16 ноября 1944 года. Сегодня посетили объект № 20. Да, время мы провели хорошо. Но, как и везде, на 20-м объекте говорят об одном и том же. Все о демократии. Но не все имеют ясное представление о том, что значит демократия. Если перестроить государство и создать там демократическое правительство, то здесь возникает вопрос — какая демократия будет? Буржуазная или пролетарская?
Никто этого вопроса пока не разрешил. А вообще на 20-м хорошо. Тут приятное общество. Мне генералы сразу же сказали: «Вам, фельдмаршал, мы во всем доверяем». Правда приятные люди.
Русские правильно распределяют пайки — генеральские, офицерские и солдатские. Что же, генералу и солдату давать одно и то же? Каждый получает по чину, и это правильно.
28 ноября 1944 года. Во время прогулки ко мне подошел генерал Латтман, и мы вновь говорили о личной ответственности перед народом и перспективах нашей работы. Когда же я подписываю листовку, я должен знать, к кому я обращаюсь, нужно быть убежденным и уверенным в том, что ты предлагаешь.
Я говорю: «Долой Гитлера!» Но это нереально. Почему? Потому, что я ничего не предлагаю реального для осуществления этого лозунга. Народные комиссии? Они делу не помогут, следовательно, предлагаемое мной нереально.
Я говорю: «Переходите!» Но как могут переходить генералы? Это же нереально. Этот лозунг ни в коем случае не подходит к генералам. Генералы не могут сделать этого.
Мы должны знать точное положение вещей у нас на родине, а отсюда мы этого не видим. А поэтому с нашими знаниями обстановки на родине мы создадим такое настроение, которое, кроме вреда, ничего не принесет. Эти народные комиссии вообще нереальны.
Офицеры и солдаты должны сплотиться и, обратясь к народу, сказать ему: вот к чему мы пришли, благодаря национал-социализму. А все эти дороги должны найти люди, которые хорошо знают положение вещей на родине. Мы же внесли в это дело свою лепту тем, что открыто заявим свое мнение. Что может сделать маленький человек? Ему ничего не остается, как добросовестно выполнять свой долг…
Сегодня в очередной раз выяснилось, что я совершенно не могу говорить экспромтом. Со мной это было и прежде, но теперь я особенно остро это чувствую. У меня фразы противоречат одна другой…
Ночами я не сплю…
1 декабря 1944 года. Опять с генералами Латтманом, Лейзером и полковником Болье рассуждали о будущем Германии. Все сошлись во мнении, что Германия будет оккупирована, а мы должны будем там работать на службе у русских или англичан.
Предположим, что мы принимаем это предложение. Будут говорить, что вы — оплачиваемый агент. Оккупация продлится, ну скажем, три года. Войска покинут Германию. Будет новое правительство. Те, которые имели дело с русскими, останутся. Как на нас будут смотреть?
Но мы должны взять на себя всю тяжесть этого положения. Может так случиться, что, несмотря на все мои желания, я не смогу помочь моему народу. Я помогу тем, что в моих силах, но потом я буду выброшен, как использованный человек. А может быть, нет? Как говорят русские, «поживем — увидим».
20 декабря 1944 года. Я получил письмо, которое меня весьма порадовало. Я даже переписал его содержание в дневник полностью. Итак:
«Господину генерал-фельдмаршалу Паулюсу.
Москва, п/я 11.
Господин фельдмаршал!
Ваше решение бороться против Гитлера вызвало среди нас, солдат Вашего прежнего местопребывания, большую радость. Всем солдатам известно, насколько труден был для Вас, господин фельдмаршал, этот шаг. Теперь вы узнаете, насколько необходимо было поднять кулак против Гитлера— этого предателя народа — чтобы освободить Германию от войны, террора и нищеты.
Мы все приветствуем Ваше решение и верно стоим на Вашей стороне. Ваши солдаты из лагеря 48 от всего сердца желают Вам, господин фельдмаршал, наилучшего здоровья и успеха в борьбе за будущее Германии.
Когда настанет время освобождения Германии, мы просим включить нас в ряды борцов. Мы все готовы и ждем Вашего зова.
Хайне Альфред, 1-я рота, 255-й саперный батальон, и еще 38 человек (солдаты, ефрейторы и унтер-офицеры)».
Это мои солдаты, солдаты Сталинграда! Значит то, что я и другие генералы делают, кому-то, кроме русских, все-таки нужно!

1945
1 января 1945 года. Сегодня, в первый день Нового года, я написал (наконец-то) письмо моей дорогой Надеж. Я сообщил ей, что в течение истекшего года некоторые сведения о Коке получал только через генералов, попавших в плен. Таким же образом я узнал, что мой старший сын убит осенью 1943 года в Италии, а дочурка Пусси умерла.
Последняя весточка, полученная от Надеж, была датирова на 22 ноября 1943 года. Она, наверное, тоже уже не имеет связи с Кокой. Я написал, что живу на даче, неподалеку от Москвы, и, судя по общей обстановке, хорошо. Почти все генералы, находящиеся здесь в плену, работают вместе со мной над тем, чтобы свергнуть существующее в Германии правительство, причинившее так много вреда.
Естественно, в конце письма — обязательные рождественские и новогодние поздравления! Может быть, ей удастся получить новые известия от Коки?
21 апреля 1945 года. Вот уже в течении почти четырех месяцев у меня не было возможности продолжить свои записи. Непонятно почему, но я как-то охладел к их ведению. Хотя вполне может быть, что это явление временное.
В связи с последними событиями в Германии у нас было много работы. Так, мной был поставлен вопрос о дальнейшей деятельности «Союза немецких офицеров» и Национального комитета.
Сегодня я разговаривал с генералом Латтманом и проинформировал его, что я собираюсь говорить на эту тему с генералом Кобуловым. Я должен предпринять определенный политический шаг, но прежде нужно обсудить это по-товарищески.
Позднее состоялась беседа с генерал-полковником Штреккером, в которой я высказал мысль о том, что мы должны сохранить движение, а Национальный комитет может послужить базой для создания правительства. Национальный комитет должен продолжать свое существование или как центр движения «Свободная Германия», или как правительственный орган. В таком случае он должен находиться в Восточной Пруссии.
6 августа 1945 года. Сегодня состоялась встреча с с генералом Кривенко. Мы беседовали о послевоенном устройстве Германии.
Генерал спросил меня, чем я интересуюсь в настоящее время. Я ответил, что меня интересует дальнейшая судьба моей родины и хотел бы знать, будет ли связь между отдельными зонами. Я сказал, что понимаю, что решения конференции будут общими для всей Германии, но мне кажется, что каждая зона будет представлять собой отдельную страну.
Зоны будут строго разграничены между собой — как отдельные государства, скажем Бельгия, Франция и т.д. Переезд из одной зоны в другую, мне кажется, будет связан с такими же затруднениями, как отъезд за границу. Может быть, будет существовать общее административное управление, но тем не менее зоны будут отделены друг от друга. Это осложнит переписку с родными.
Генерал ответил вопросом: «Все ли вопросы в решении конференции понятны?»
Я ответил, что да, решения конференции именно такие, как я и ожидал, не более. Но вопросы, по-моему, решены не все. Например, вопрос о границах не решен окончательно и, очевидно, будет решаться после. Ничего не упомянуто о военнопленных. В отношении военнопленных, по-моему, могут быть два решения: либо этот вопрос отложат и он будет решаться позднее всеми союзниками, либо его сейчас будет решать каждый из союзников самостоятельно.
И третий вопрос — относительно министерства культуры. Установлено 5 министерств: финансов, связи, экономики, промышленности… а как же будет с министерством по делам культуры?
Генерал ответил, что министерство по делам культуры будет подчинено министерству просвещения, и в свою очередь спросил, что нужно было бы сказать по вопросу о военнопленных. Этот вопрос действительно занимает всех находящихся здесь с утра до вечера.
Я ответил, что это — само собой разумеется. Чем дольше длится пребывание в плену, тем больше повышается психоз среди военнопленных. Вопросы, которые не были решены конференцией, были очень сложными вопросами; если бы в Германии была только одна оккупационная власть, то разрешить все было бы относительно легче.
Потом снова вернулись к вопросу о новом правительстве Германии. Генерал сказал, что если бы Германия имела возможность создать такое правительство, при котором Германия, хотя и побежденная, могла бы существовать как единое государство, тогда все вопросы решались бы с этим правительством.
Я ответил, что если бы Германия после окончания войны была в состоянии создать такое правительство, которому больше доверяли бы, то не нужно было бы предпринимать никаких мер по обеспечению безопасности. Что я не могу себе представить, чтобы хоть один немец равнодушно отнесся к решению вопроса о восточной границе.
Надо полагать, что это еще не последнее слово — все будет зависеть от того, как немецкий народ сумеет поставить себя. Насколько я знаю, люди довольны общим ходом развития событий в Германии.
Генерал поинтересовался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41