Надо, надо... Спектакль показался на этой сцене странным — не мог я ни тон верный поймать, ни в пространстве уютно себя чувствовать... Зрители на носу. Не привыкли мы к таким площадкам, особенно после Европы. Откланявшись, обнаружил я Лакшина, сидящего с костыльком на сцене. Поздоровался со мной он за руку. Спектакль они с Паперным не могут принять ни в таком оформлении, ни в таком исполнении. Гаев — еврей, Фирс — еврей и Лопахин — еврей, не говоря о Шарлотте и оркестре. На большом пространстве декорация играет, а тут... падает вся бутафория.
Дьяченко сюжет мне подарил.
Испанист с другом по пришвинскому маршруту, где-то на Севере, потеряли все. Без продуктов и средств передвижения попадают на дебаркадер к мужику Саше. Один как перст и много водки. «Была у меня жена и дочка, теперь нет ни жены, ни дочки». Пил он сильно, а жена говорила: «Саша, я от тебя уйду». И не мог он справиться с этим недугом. Как получка — друзья: «Пошли, Саша». Он шел и напивался, домой являлся без получки и без одежды подчас. Она все говорила: «Я тебя, Сашенька, оставлю — не могу так жить». И вот опять получка и опять друзья: «Пойдем, Саша». — «Нет, не пойду». Нечеловеческого сопротивления оказалась сила его, которую он противопоставил своим соблазнителям — и устоял. Пошел домой, счастливый, и в мечтах, как его жена трезвого встретит, как обрадуется и как им хорошо будет и умилительно до слез. И зашел он в магазин и купил бутылку с мыслью: «Ну, выпью стопку перед обедом для аппетита и снятия стресса». Купил, в карман засунул. Заходит домой, его жена встречает, видит — трезвый. Она заплакала от счастья, кастрюлю борща наварила, суетится около него, а ему эта бутылка мозги-то жжет, куда бы ее деть, не открывать же перед ней, не портить праздник. Отлучилась она от стола зачем-то — он бутылку быстро вынул, зубами пробку сорвал и в кастрюлю всю вылил, пробку в карман, бутылку катнул под кровать куда-то. Приходит жена, наливает, он ест и хмелеет, она понять ничего не может, понюхала кастрюлю, оттуда пары... и заплакала она. Собрала она вещи, дочку, и когда очнулся он — нет никого, а ведь 15 лет прожили.
Сюжет северный, простой. Казаков Юрий мог бы написать.
7 апреля 1988 г. Четверг
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ МАМЫ — МАТРЕНЫ ФЕДОСЕЕВНЫ

К Машке пойду сегодня на день рождения и запомню разговоры — интересно, о чем шеф заботился. Катя просила ее узнать, как распорядился Никита вещами, которые вывез из квартиры. «Фамильные вещи». «Да-да, — говорила Маша, — я сама думала: э-э, нет, я в эти дела влезать не буду ни за какие коврижки». В Париже Маша несколько раз разговаривала с Максимовым и поняла, что «он Петровича держит вот так... Все гастроли, все контракты устраивал ему Максимов, давал дотацию и пр. Страшный человек... Я спросила Ю. П. о письме, он сказал, что подписал не читая».
Волина с Олегом были на комиссии по кооперативным делам, вышли совершенно раздавленные и оплеванные. Никакой пельменной району не нужно — запах, и высокое начальство там живет, — а нужна культура, стриптиз или Театр на Таганке. Все надо начинать сначала. А Федоров уже простер свои щупальца. С Катоменко разговаривал, и последний относится к нему с большим уважением. Наверняка Федоров, зная всю их продажную психологию, пообещал вознаграждение за помещение.
10 апреля 1988 г. Воскресенье. Пасха!
ПРЕДПОЛАГАЕМЫЙ РАЗГОВОР С ДЬЯЧЕНКО

Дорогой Боря! Ваши взаимоотношения с Аллой дошли до физической ненависти, до несовместимости. И тут у тебя — тупик. Защитить мне тебя очень трудно, потому что, по общему мнению, ты играешь плохо, хотя весьма стараешься. Драматизм и подчас трагедия нашей профессии заключаются в том, что словами свой «образ» не защитишь. Аллу не исправишь, и уж коль она кривится (а она — великая), психологически разберись, она же не в пионерском кружке самодеятельности, она чуть ли не каждый год в Париж ездит. А Эфроса нет, и судьба спектакля в ее руках. Новый главный далеко не поклонник спектакля, по всей видимости, он и тебя не «отметил» в своих кадрах. Так, например, Певцова <Певцов Дмитрий — актер театра.> он отметил и Яцко <Яцко Александр — актер театра.>... Что делать? Алла предлагает кандидатуру Беляева, и, если он согласится (а по-моему, он может это сделать), — он убьет тебя. Или два состава. Что делать? Взывать к этике, к человеческим качествам, но ведь она думает прежде всего о спектакле, она надеялась, думала, что ты разыграешься, «наберешь» и т. д. Этого не произошло, к сожалению, по ее словам. Я не могу с нею не согласиться — вот в каком я положении.
13 апреля 1988 г. Среда, мой день
Полтора часа сидел у Катоменко. Крепкий, молодой красивый комиссар, никакая ему пельменная не нужна, ссылается на дедов-пенсионеров микрорайона — они не дадут сделать ничего, а вот литературный салон — это интересно. Я ему про пельменную, он мне про Пугачеву, разный взгляд на перестройку. Такая тоска. Выхода я не вижу. Остановились на том, что я должен встретиться с народом, поговорить с дедами, с жителями этого микрорайона. Контингент очень тяжелый, все руководители жалуются.
14 апреля 1988 г. Четверг
Любимов, говорят, заявил, что ни по каким частным приглашениям он не поедет, что он не мальчик. Пока не будет официального приглашения, что он едет работать, восстанавливать свой запрещенный спектакль, пока там Демичев у руля... Быть может, все это и не так, но уж очень похожа версия на его характер и всегдашние заявления. Оформление может утонуть, погрязнуть в среднем звене. Горбачев, по словам Губенко, дал указание Захарову этот вопрос решить, а министр лег в больницу и поручил это Грибанову, тому, что флаги нам и знамена за перевыполнение плана всегда присуждал при Эфросе, поздравлял с победами на БИТЭФе и в Париже, в установленном порядке на Таганке после отъезда Любимова. Кто будет нам помогать?! Сроки у Любимова зависят от контрактов его, если не 8-го, то, считай, никогда. Западная пресса поднимет вой — Любимова не пустили на родину!!! Это удар по авторитету Горбачева и перестройки, по демократизации и гласности. А чиновники могут затянуть, и виноватого не сыщешь. Что делать? Обратиться к Ульянову? Но интересно, как он настроен, и более того — он может на словах посочувствовать, пообещать, но внутренне ведь он обижен на Любимова, что тот просто впутывает его в свои дела. Тут еще генеральные обязательства перед покойным Эфросом, и он, конечно, помнит.
15 апреля 1988 г. Пятница
Любимов. Жукова говорила с ним, интересовался про меня, «как этот оболтус пьет...». Так про всех — про Феликса, про Ваньку... Ходил в посольство, поставил все печати и т. д. Он абсолютно уверен, что его впустят. Оказывается, после него Рейган должен появиться в СССР. Думаю, испугаются функционеры западного воя. Затаимся — будем ждать.
19 апреля 1988 г.
Неверные версии весьма опасны, потому что невероятно живучи и, как правило, отвечают низменным качествам общественного темперамента. Так общественный темперамент долго и активно изыскивал виновника ранней гибели Высоцкого и этого виновника с великой помощью Э. Рязанова обнаружил в лице Театра на Таганке и Золотухина, который смел претендовать на роль Гамлета, хотя бы и по приказу начальства. Что любопытно, после почти четырехлетнего перерыва, когда я уже давно расстался с мыслью сыграть Гамлета на сцене Театра на Таганке, в Польше, на гастролях в городе Вроцлаве, куда В. В. прилететь не смог по причине великого нездоровья (в это время он лежал в парижском госпитале), Любимов вызвал меня и спросил:
— Знаешь ты текст Гамлета?
— Ну и что? — ответил я вопросом на вопрос.
— Давай попробуем: ночью порепетируем, а завтра вечером сыграешь.
— Это самоубийство, Ю. П., даже если я расскажу весь текст. Мы же не в Рязани (почему-то я привел именно этот резон), где я на худой конец, если не Гамлет, то хоть «хозяин тайги». А здесь Высоцкого ждут.
Мне не хотелось бы каждую из версий в отдельности брать и перетолковывать из той же самой осторожности, что моя версия кому-то покажется более правдивой, чем версия Смехова. Я вообще хочу в этом смысле предостеречь нынешних летописцев от поспешных выводов, осуждающих актов и протоколов, даже если эту версию распространяет и поддерживает всяческими правдами и неправдами главный герой, и виновник в надежде превратить ее со временем в легенду. Летописец или присяжный писарь? Это две большие разницы, как говорят в Одессе. Чтоб в стремлении прослыть летописцем мы не оказались в роли присяжного писаря того или иного деятеля, так как добру и злу внимать равнодушно мы не научены, не то воспитание. Мы всегда более корысть личную блюдем, даже пиша как бы и кровью. Оттого мы с такой легкостью моральные традиции человечества обзываем «ветхозаветными пословицами» — да будет еще раз нехристям известно, что ни в Ветхом, ни в Новом завете пословиц нет, а есть заповеди, которые даже Заратустра повергнуть не смог.
В Испании, когда труппа предстала перед своим императором с потрепанными знаменами, но, как старая гвардия, готовая к любому сражению, самому безрассудному (да простят меня мои коллеги), я вспомнил слова Смоктуновского о том, что Эфрос спас честь «Таганки». И если есть по определению Смоктуновского школа «Таганки», так она в ее монолитности в трудные моменты, но отнюдь не в хамстве и попирании чужих авторитетов. Парадокс — так осуждаемый С. поступок Эфроса, что он принял руководство театром, сохранил для Любимова (для советского театра) его труппу. Одних он удержал властью гл. режиссера (а почему, собственно, нет?), других завоевал работой. Честь и хвала ему за это! Так нет, мы в угоду одному создаем неприглядную, порочащую версию поступков другого. Зачем? Одним из активнейших противников идеи, что после Любимова «Таганка» должна была бы превратиться в кладбище, был Эфрос, как художник забывающий о своих личных амбициях, если дело касалось спасения культурных ценностей. Так давайте же и мы свои личные обиды оставим при себе и не станем выдавать их за всенародную скорбь, за серебро всенародной слезы. Редколлегия «Театра» — это кружковое сознание, команда со своим цветом масок, со своим списком хвалимых и хулимых имен, по определению С. С. Аверинцева. Иначе как понять — Смелянский предпринимал робкие попытки ревизовать творческое наследие Эфроса, но тут подвернулся Смехов, елейными ссылками на прошлые спектакли Эфроса прячущий свою ненависть. Как понять — подписчики журнала еще не получили, а им уже разжевывается смысл подвига Смехова. Ну как же не кружок! Кружок ведь не один же Смелянский, там Шуб и Швыдкой, а за всеми — Салынский, какие все звонкие фамилии.
20 апреля 1988 г. Среда, мой день
Посвящен он был кладбищу. «Березка» на том же самом месте. Я как-то был приятно удивлен, что, оказывается, написал правду в эпизоде с валютным магазином. Все давно позабылось. Полтора часа ходили по кладбищу, нашли камень Булгакова, что, по преданию, с могилы Гоголя — «учителя» по той же линии. Напротив цель нашего посещения — к Шаляпину и Папанову. У Папанова прослезился я, Тамара попросила цветочек возложить, чем-то шибко запал мне в душу этот человек, так мне его жалко стало, так он был мне симпатичен и люб. Царство ему небесное.
Получил писульку от Алексухина <Алексухин — сосед по даче.> — распорядителя: навоз завезен, теща «унавожена». Хочется лето растратить на дачу — подвергнуть себя изгнанию, законопатить в Посеево свою жизнь, может быть, и дневники туда забрать.
23 апреля 1988 г. Суббота
«Борис Годунов» — вчера дошли до конца вчерне. Теперь будем гнать сначала и «делать роли».
24 апреля 1988 г. Воскресенье
Вечером я был на потрясающем действе: 14-15-летние дети играли Сталина, Берию, Тухачевского, рассказывали о зверствах сталинского времени и лагерей. Это дети, это в школе. Боже мой, есть надежда, что страна выживет. Окуджава — такое впечатление, что мы в белоэмигрантском клубе.
А сегодня опять репетиция «Высоцкого» — театр растерял свои гражданские позиции, театр не помогает Горбачеву. Если победят иные силы, для многих из нас найдется место в лагерях. «Духовность, духовность!» — кричит и взывает Николай. Он в ужасе от «Доброго» <Спектакль «Добрый человек из Сезуана» по Б. Брехту.>. Нервничает, ожидая Любимова. «Я не Юрий Петрович! Если так будет продолжаться — самоустранение первых исполнителей, болезнь ног-рук, срывание голосов, — я напишу записку, что ушел туда, откуда пришел... Если вам не дорого то направление, что завоевано этим театром, который значением своим перекрыл Станиславского, Мейерхольда, если вы этого не понимаете, не видите со стороны...»
27 апреля 1988 г. Среда, мой день
Прогон «Годунова». Голос порвал и ногу потянул. В сцене у фонтана задохнулся, но физически вытяну я и эту роль. Не ослаблять тренировок. Даже на день-два развязывать нельзя ни в коем случае и не поддаваться уговорам Ваньки и голосу хандры. Любимов мне снился сегодня, а вчера — Тамаре. Может быть, оттого, что я много вчера говорил о театре, Любимове и Эфросе. Снилась мне его встреча в СССР, где-то уже в театре... Ликование, крики «ура!». Я подбежал.
— Здравствуйте, Юрий Петрович.
Улыбка вмиг сошла с его лица, и холодно-угрюмо он ответил:
— Здравствуйте! — Именно «те», а не «уй». Я сильно расстроился и подумал во сне: «А я вас брошу к е... матери, и с „Годуновым“ зачем мне калечиться?»
В институте рефлексотерапии тоже помнят Любимова, главврач говорит, что он льняную простыню унес. Так, может, нечаянно? Нечаянно можно хлопчатобумажную прихватить, а лен... Это человек разбирается. Тогда дефицит с постельным бельем был. А он ушел от Целиковской. Как вы думаете, снабдила она его постельным бельем перед его уходом к молодой жене?
Шацкая просит порепетировать с ней «Фонтан». «Зачем, Нинка, тебе это надо?»
А Ванька вчера с Астафьевым виделся. К Полоке его не впустили. «Они поняли, что я поддатенький. Они правы, в общем-то, хотя могли просто сказать: „Не приезжай“. Астафьев меня, оказывается, знает, видел „Родню“. Я напоминаю ему его деда. В общем, было замечательно. Жаль, что я был зело борзой. Сегодня мы увидимся с ним в 19 часов в Белом зале Дома кино, так что вот такие дела».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86