.. Надо развить и закрепить, а как это сделать — текст не взял с собой.
Конечно, Рудольф — гений импровизации и приспособляемости к среде. Мне только кажется, консулу и советникам не совсем понравилось, что он всю эту бежавшую публику все время называл «родные», «дорогие», «близкие наши». Это смешно.
Богина — как всегда.
22 октября 1989 г. Воскресенье. Казарма
Время сдвинулось на час. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, как сказали бы мои прабабки. Такой благодарной публики, как русские из Китая, или, вернее, китайские русские, я давно не встречал — ностальгия, интеллигентность, русская речь. На Пушкине («Буря мглою...», «Выпьем, добрая подружка...») все старушки в слезы и за платками. А как они умеют веселиться, сколько жизненной энергии, остроумия, анекдотов, песен! Господи! И мы — унылые, закомплексованные. Ну почему они такие? Два концерта в Русском клубе за столом, когда нас члены правления принимали. Вчера я испытал зависть — не к напиткам, что лились рекой, не к закускам («покушайте пирожки с австралийскими грибками, мы собирали их сами»), а к состоянию душевному, здоровому, естественному. На гавайском вечере, когда они, 60-70-летние, отплясывали без роздыху, разыгрывали лотереи, я подумал: «Ну все, помрут сейчас!» Как же... В кабинете правления портреты Пушкина, Суворова, Ермака и фотопортреты групповые — правление клуба разных лет.
23 октября 1989 г. Понедельник
Мечом Христа я победил вчерашнюю межпуху в ресторане «Черное море». Такого сионистского гнезда никогда не доводилось мне видеть. Толстые, чванливые, обвешанные золотом. Поцеловал я крест Христа Спасителя, осенил себя крестным знамением, крестом отгородил их от себя и пошел работать. Такой победы над дьяволом я не помню на своем веку. Муха не пролетела, как они застыли в едином повороте, взгляде, внимании к точке, где я стоял насмерть во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь. Речь моя не была косноязычна. Бог вложил на эти минуты разум и силу в мозг мой и звучание души, сердца и голоса. Благодарю тебя, Господи!
Я, взмыленный, таскал усилители в машину, маленький, с их точки зрения, пузатых и лупоглазых, а они вчетвером, вертя золотыми цепями-ключами, спускались на меня сверху. Я спросил:
— Ну, не уговорили никого (в гости они приглашали одного-двоих)?
В ответ на свой вежливый вопрос я услышал:
— За свои деньги, да еще уговаривать! Было приглашение. Здесь город свободный...
Да нет, господа! Набить брюхо и карман и состязаться, у кого больше денег в банке — это еще не свобода. Впрочем, каждому свое...
Нет, я не почувствовал себя обос...ным. Я просто удостоверился в чем-то важном для себя. И так я затосковал по духу, что царит в русском нашем, монархическом клубе! По этой Таньке, старушке-разбойнице, острословице и хохотунье, по этому застенчивому ключнику штабс-капитану Грише и др. Россия... «Задерем подол матушке России!» Омерзительный лозунг Кагановича, с которым он взорвал храм Спасителя. Да не будет ему пощады!
Сидней закончился, вернее, выступления в нем. Я в форме. Теперь бы похудеть чуток. Ах, Боже мой! Помоги мне еще в сердечных делах разобраться. Что поделаешь! Люблю Ирбис, жену чужую, и как жалко мне Тамару, и как мне удержаться около нее! Помоги, Господи!
Алеша с Ларисой подарили мне хорошие книги. «Как хорошо, что у вас с собой всегда Евангелие». Я показал им свое, старое, 1875 г. издания — «раненому и больному воину».
В Сингапуре я испугался за свои ноги — они были, как кувалды, на них мне, пьяному, было страшно смотреть. Отчего же такой отек?!
24 октября 1989 г. Вторник
Разговор у Ирины о коммерческом киноискусстве — Тарковский был зануда, делал занудные фильмы, в которых гениально выразил свое занудство. Зашел разговор о «Таганке», Любимове. Возникла тема молодой жены, и тут ее глаза заблестели. Она долго говорила о маразме Феллини, который женился на девочке или девушке, на 35 лет моложе, она йог. Своими токами, посылами она как бы навевала ему прошедшие сны, и он стал лепить такой маразм! Молодость — всегда другие скорости, другая энергия, другие цели. Микитченко пытался привести резон Чаплина: и он три фильма последних снял, которых никто не видел, полный провал, фиаско...
Я думаю, Любимов — такой же случай. Почему, думаю, она с таким упорством и такой отработанной, накатанной аргументацией так нервно-болезненно и яростно отвергает благотворность для художника соседство молоденькой жены. Сомов открыл мне глаза — он с ней на кухне кофе готовил и посуду очищал от цыплят обглоданных.
«Ночь в Византии». Это что такое? Я не читал этого романа. Но то, что эта проблема стоит и в «зеленой тетради», совершенно очевидно.
25 октября 1989 г. Среда
Наши грабят благотворительный магазин — выброшенные, почищенные и постиранные вещи. Продаются нашим за 1-2 доллара. И мы туда же. Боже! Какой стыд — наши копаются в этом нафталине! Я повторил текст Дон Гуана. Кажется, помню. Ем сегодня мало.
26 октября 1989 г. Четверг. Мельбурн
Живем в гетто. Уже не в казарме, а в гетто. Рудольф в одной постели с Беном. Доехали с горем пополам, хотя горя, если разобраться, особенного не было. Ну, сломали Веньке колесо, ну, литр бензина остался, но ведь заправились. Бен влил мне в кофе женьшеневого состава, с ноготок, и я запел про черного ворона, и славно. Все равно хорошо. Ну где ты еще увидишь гуляющих по тракту попугаев, на манер наших воробьев выклевывающих корм из лошадиных говен? Ну где? Нигде, кроме как в Австралии. Много и с добром вспоминали с Рудольфом Театр им. Моссовета и людей.
Так что накапливаются положительные эмоции. А поля? Чернильно-фиолетовые квадраты! Краски нашего цветного телевизора! Это что?! Нигде не видел.
Концерт. В зале 60 человек. И даже то, что не приехала Ротару, нас не спасло. Но принимают хорошо, зал весьма приличный. Пошли по новому графику, с антрактом. Я закончил первое отделение под «браво!».
29 октября 1989 г. Воскресенье — отдай Богу. Сидней
Потряс меня совершенно Рудольф знанием и умением петь дворовые, жестокие, послевоенные песни. Это что-то феноменальное, сколько он их помнит и с каким вкусом поет. Я на «Коломбине» прослезился просто. Может быть, это самое сильное впечатление от Австралии.
30 октября 1989 г. Понедельник. Сидней. Апартаменты
Сижу на балконе, в поле зрения бассейн с Аленой и Рудольфом. Время раннее. И еще в Мельбурне я продал-таки один экземпляр книги Михаилу Миронику за 20 долларов.
31 октября 1989 г. Вторник. Сидней
Прощай, Сидней! Какой был бал, какую встречу организовали нам русские китайцы! Антон и Анна, Лена и Наталия Алексеевна!
13 ноября 1989 г. Понедельник
В театре страшные события грядут.
1) Губенко, очевидно, — министр культуры.
2) Любимов ищет скандала с труппой.
20 ноября 1989 г. Понедельник, вечер
Как хочется, чтоб скорее минуло это 22-е. В «Московском комсомольце» мерзопакостная статья про нашего министра — все припомнили, «в чем был и не был виноват». Сегодня отвез пригласительные на ужин в «Славянский базар». Встречался с композитором, помял машину — задел меня немного грузовик. Взял декабрьский репертуар.
23 ноября 1989 г. Четверг
Как закончилась «величальная» беседа, я не помню, но как будто все прошло хорошо.
Начальства не было, но и Бог с ним; ни Фролова, ни Карелина, последний вызван был к Бондареву на дачу... Приехала ленинградская делегация. А его, говорят, ослушаться нельзя.
25 ноября 1989 г. Суббота
В понедельник 27-го ноября меня будут в члены СП принимать. Но что-то волнуется Дурова, подкрепиться бы надо, а кем...
Сегодня приезжает Любимов, что-то будет на нашем горизонте. Как-то они с министром уживутся. Говорят, нас вчера в программе «Время» казали, министр на гитаре играл, а мы подпевали.
26 ноября 1989 г.
Итак, Любимов прилетел, будет к спектаклю. Надо не огорчить его своей игрой. Но придираться он будет все равно. К этому надо быть готовым.
30 ноября 1989 г. Четверг
Из Киева-града возвратясь. Нет, не с того я начну дневник, не с жалобы, что 27-го меня «прокатили» или, как Скарятина сказала, «зарубили, черти», что не стал я официально писателем. «Но мы что-нибудь придумаем», — сказала почему-то она. Что она может придумать?
А с того я начну, в какое змеиное логово еврейства попал я в Киеве и как мне впервые стало страшно, потому что выброс из меня энергетический был сильный в Москве и мне трудно было противостоять этим антихристам, поющим, быть может, про меня — был бы бисер, а свиньи найдутся... Бисер у них есть, и я тут как тут. Вот с чего начну я воскрешать свои забубенные, загубленные ноябрьские дни.
Завтра я приглашен на встречу с Викой Федоровой, Кузнецкий Мост, 11, Дом художника. В свое время она выехала в Америку к отцу, а здесь была убита ее мать, Зоя Федорова. Убийство не раскрыто.
В 18.00 Любимов собирает для беседы артистов-»умников». Что-то серьезное он хочет сказать.
1 декабря 1989 г. Пятница
Неприемка моя в СП, быть может, — результат смычки с «Московскими новостями». Умер Натан Эйдельман. Любимов рассказывает: когда покидали зал Бондарев, Астафьев, Распутин, Белов, все смеялись. Один Эйдельман был мрачен и сказал: «Так же вначале смеялись над фашистами. Вы смеетесь, а мне не смешно. Это моя смерть...» Последние его слова, и вот результат.
Любимов, как всегда, все перепутал. Вышли из зала «апрелевцы», а перечисленные им товарищи к московской партийной организации никакого отношения не имеют, а потому присутствовать на сем сборище не могли.
Достал стиральную машину Денискиному капитану. Как бы Дениску от такой дурной, негодной замашки отучить?! Обидно, что избрал он меня на роль блатного доставалы. Это Нинкина наводка — обращаться с этими делами к отцу, а Леню не надо этими пустяками отвлекать от творчества и высоких дум.
2 декабря 1989 г. Суббота
«Ничего, мы что-нибудь придумаем...» — эти слова Скарятиной Кондакова расшифровала так: очевидно, она хочет написать апелляцию от бюро в секретариат. Ничего не понимаю, но опять какая-то надежда. От Надежды.
21 декабря 1989 г. Четверг
Ужасающе тяжелый день. Эта показуха Любимова, бесконечные заявления: «я был изгнан», «я живу в Иерусалиме», «у меня израильский паспорт, советский мне не нужен...» И как не хочется с ним ссориться, и как не хочется работать. Может быть, это сегодняшнее настроение?
23 декабря 1989 г. Суббота
Вчера Любимов, в шубе голубой, в запарке и суете уехал. До Рождества, и даже до конца февраля. Сунул мне букетик гвоздик.
— В новой работе будешь участвовать?
— Обязательно.
— Ну, ты понял, как строится композиция?
То, что Любимов пытался с Михаилом Карловичем Левитиным объяснить труппе о контрактной системе некой «Ассоциации», я записал на магнитофон, хотя делаю это зря, трачу пленку, а расшифровывать ее некому. Надо вернуться к дневниковым записям, это хоть и не так подробно, но верно.
И еще вчера звали меня Шацкие-Филатовы в бар на коньяк за показ удачной сцены «у фонтана». Любимов произнес такие слова: «Играть... работать... выручить... даже в таком виде она лучше (имеется в виду Сидоренко)...»
Нинка праздновала победу, и я искренне рад за нее. Она переступила, преодолела страх... это ей нужно было сделать для себя. А я, глупец, накануне отговаривал ее под влиянием своего настроения...
24 декабря 1989 г. Воскресенье
Ах ты, Боже мой, какие пироги!
Рождество Христово празднует весь мир, а в Румынии переворот, а литовская компартия из КПСС вышла. Эту же политику и тактику Белоруссия затевает. Что-то будет в СССР? Раскол. Ну, туда и дорога, доигрались коммунисты.
26 декабря 1989 г. Вторник
Потом Дом актера, благотворительный фонд. Читал стишки, два петуха пустил, но объяснил актерской братии, что вот, дескать, с министром культуры играл «Годунова», видимо, перестарался и охрип. Что же будет, когда мы с членами Политбюро начнем играть? А в Румынии казнили Чаушеску и жену его Елену... Я живу будущей книгой, будущими «Дребезгами». Шампанское не тронуто. Надо найти письмо Гоголя. — Я совершу.
ВОТ И БАСЬКА УШЛА ИЗ ДОМА... 1990
19 января 1990 г. Пятница
Теперь я буду выпивать с сотрудниками журнала «Литературное обозрение», членом редколлегии которого я утвержден секретариатом.
1 января нового 1990 года был плакучий, слезный день. Я звонил в Уфу и просил, чтоб меня немедленно забирали отсюда, чтоб она приехала с матерью и к чертовой матери...
Тамара долго разговаривала с Ирбис. Вообще черт-те что... паноптикум, маразм... Сначала Тамара согласилась меня отдать, но потом передумала: «Зачем это я буду тебя отдавать?»
13-го отлет в Новокузнецк. Встреча старого Нового года.
На Антонину смотреть страшно. Хочется отвести глаза в сторону и заговорить о чем-то, не относящемся к жизни. Жалко невыносимо... кажется, она еле держит пальто на плечах... Из банки лосося она съела ложку «собственного соку». В полрюмки водки — до краев воды, четверть отпила. «Я за сестру тебя молю...» Матрена выбрала себе место для могилы. Тетя Люся вообще не решилась повидаться. А мать выбрала место, чтоб гораздо ближе к дому быть. Какие-то обыденные, страшные вещи. Вот и съездил я, выполнил нравственный долг, выпили с Вовкой всю материну брагу, проспали все на свете... и все равно я не жалею, что слетал. «Может, последний раз видимся», — сказала Матрена.
Я видел сон: меня приговорили и расстреляли. Я упал и думаю, куда же пуля вошла, где больно?.. Наверное, в печень. Врач прощупал пульс, проверил дыхание. Велел вколоть инсулин. Потом еще. «Странный у вас организм, никак не может умереть». Когда мне сестра всадила в руку иглу в третий раз, чтоб я скорее умер, — я проснулся.
25 января 1990 г. Четверг
Вчера какое-то странное мероприятие у нас было в театре — «Таганские среды».
Вел Вознесенский. Я какие-то слова произнес. В его защиту. Он целовал меня. Были мы с Сережей. А Сережа у Шацкой был, кассеты брал и... «Она меня так хорошо накормила... первое, второе...»
27 января 1990 г. Суббота
А Досталю спектакль понравился. «Вас Любимов погрузил в какую-то атмосферу... И стол, и костюмы, и решение персонажей... Нет, это все очень хорошо... И ты прекрасен, и ваш тандем с Аллой... Это уже больше, чем простое партнерство... Рядом с таким Сальери такой хилый Моцарт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86