– Может, той ночью в Виорне?
– Но ведь он же отрицал, будто они встречались… А если выбирать между ними, то я бы скорее поверил ему, чем ей. А теперь можно, я тоже задам вам пару вопросов?
– Разумеется.
– Что нового узнали вы из моего рассказа об этом преступлении?
– О самом преступлении – ничего нового, разве что еще больше укрепился в уверенности, что вы разделяете те же самые сомнения насчет виновности Клер, что и я сам. А вот что касается самой Клер, тут вы сообщили мне одну очень важную вещь, а именно, что она была в Виорне не так уж одинока, как можно было подумать поначалу, ведь ее здесь оберегал не только Альфонсо, но и вы тоже.
– И все-таки она была очень одинока – как одинока всякая сумасшедшая, где бы они ни жила.
– Все это так, но ведь безумие ее было не того сорта, чтобы полностью изолировать ее от людей, сделать равнодушной ко всему на свете…
– Знаете, я-то лично пришел сюда, в основном, ради Альфонсо. Если бы речь шла только о ней, я бы и отвечать-то вам не стал. У нас ведь не было с ней никаких отношений. Ну, заходила она в кафе, что правда, то правда, частенько, как и многие другие, так что со временем начинало казаться, будто все знают друг друга, но это все очень по-разному… Вот Альфонсо, Пьера – тех я, и правда, знал, а ее – нет. Признаться, как женщина она никогда мне особенно не нравилась.
– А вам случалось когда-нибудь говорить с Альфонсо о ней как о женщине, у которой не все дома?
– Нет, скорее как просто о женщине, пусть со странностями, но все равно прежде всего как о женщине, а не как о сумасшедшей. Говоря о ней, мы никогда не произносили вслух этого слова. Это было все равно что приговорить ее, что ли… Уж скорее мы могли бы обозвать сумасшедшим кого-то другого, вполне нормального, но не ее…
Второй вопрос, который мне хотелось бы задать вам, вот какой: почему вас так интересует, знал ли Альфонсо о преступлении, которое совершила Клер?
– Я пытаюсь понять, что за женщина эта Клер Ланн и почему она утверждает, что совершила это преступление. Сама она никак не объясняет мотивов убийства. Поэтому мне хотелось бы доискаться до них самому вместо нее. И, по-моему, если есть на свете человек, который хоть что-то об этом знает, то это Альфонсо…
Если, конечно, предположить, что она действительно виновна, я задаю себе вопрос: либо Альфонсо все знал, и тогда (если уж он допустил, чтобы ее арестовали, стало быть, у него не оставалось никакой надежды, что она когда-нибудь образумится, справится со своим безумием) он счел, что лучше уж ей быть за решеткой, – либо Альфонсо не был уверен, что же произошло на самом деле, может, у него и были какие-то догадки, подозрения, но и в этом случае, если уж, повторяю, он допустил, чтобы ее арестовали, стало быть, тоже хотел положить чему-то конец.
– Чему же?
– Ну, скажем, общей обстановке, в которой жила Клер.
– Кажется, я немного догадываюсь, что вы имеете в виду.
– Может, он допустил, чтобы она попала в руки полиции, по той же самой причине, которая довела ее до убийства. В таком случае, если разобраться, оба они сделали одно и то же – она, совершив убийство, он, допустив, чтобы она попала в руки полиции…
– А может, это и есть любовь?
– Каким словом назвать такую огромную привязанность? Конечно, она могла превратиться в любовь, но могла обрести и другие формы…
– И что, думаете, они так ни разу и не говорили об этом?
– Уверен, что нет. А что было у Альфонсо с Марией-Терезой Буске?
– Да ничего такого, разве что переспят когда, вот и все дела. Он не из тех мужчин, у кого могла бы вызвать отвращение немота Марии-Терезы.
– Или безумие Клер?
– Да, или безумие Клер.
– А вам никогда не случалось слышать об одном мужчине, который сыграл важную роль в жизни Клер, когда она была еще молодой, некоем полицейском из Кагора?
– Нет, никогда. А вы, стали бы вы расспрашивать Альфонсо, останься он здесь, в Виорне?
– Нет, не стал бы. Он бы все равно ничего не сказал. Даже на следствии и то от него ничего не удалось добиться, разве что насчет этих ее ночных прогулок.
– Да, что правда, то правда, он все равно бы ничего не сказал. А вы сами, ведь вы-то уверены, что он что-то знал, разве не так?
– Да, уверен. Только не знаю, что именно. А вы что об этом думаете?
– Думаю, он знал что-то очень важное о сути, о причинах случившегося, но не о том, что произошло на самом деле. А рассказать об этом, пусть бы даже он и захотел, – это уже другой вопрос… Вы намерены встречаться с Пьером и Клер?
– Да.
– А у вас лично есть какие-нибудь соображения относительно мотивов этого убийства?
– Издалека всегда что-то видится, да только невозможно сказать, что именно.
– Вы так говорите, будто действительно считаете Клер виновной.
– Да нет, скорее как если бы Клер была виновна в убийстве, которое себе приписывает. Ведь совершила она его на самом деле или просто хочет уверить всех, будто так оно и было, – какая, в сущности, разница… Уверен, мотивы все равно одни и те же – если бы только она была способна объяснить их… Вы не заметили, что мы с вами все время умалчиваем об одном событии того вечера?
– Да, заметил.
– Вы вот тут сказали, что, по-вашему, Пьер должен был весь вечер бояться, как бы Клер не заговорила об отъезде Марии-Терезы.
– Да, помнится, так я и говорил.
– «Боялся» – это именно то слово, какое вы имели в виду?
– Не знаю.
– Если предположить, что кто-то отдал Клер в руки полиции, то кто это? Пьер или Альфонсо?
– Если бы я не знал, то подумал бы, что это скорее Пьер.
– А зная?
– А зная, могу сказать, что в тот вечер у него было такое настроение, что он мог швырнуть в лапы полиции всех обитателей Виорна без остатка…
– А как вы думаете, кого убил бы Пьер Ланн с помощью той адской машины, о которой тогда говорил?
– Себя самого.
– А если мое мнение насчет настроения Пьера Ланна в тот вечер не совпадает с вашим, хотелось бы вам узнать, что я об этом думаю?
– Нет.
II
– Я пригласил вас, чтобы задать несколько вопросов о вашей жене, Клер Ланн.
– Зачем?
– Я собираюсь написать книгу об убийстве, которое совершено недавно в Виорне.
– И как же вы намерены это сделать?
– С помощью магнитофона. Он сейчас включен. Я уже говорил с Робером Лами. Вы можете отвечать на мои вопросы или нет, выбор за вами.
– Я согласен.
– В таком случае, соблаговолите представиться.
– Меня зовут Пьер Ланн. Родом из Кагора. Мне пятьдесят семь лет. Служу в министерстве финансов.
– Вы поселились в Виорне в сорок четвертом, иначе говоря, живете там уже двадцать два года, не так ли?
– Да, это так. Кроме двух лет, проведенных после свадьбы в Париже, мы все время жили здесь.
– Вы женились на Клер Буске в Кагоре в сорок втором году?
– Да.
– Вам, вероятно, известно из материалов следствия, что она показала, будто действовала в одиночку и вы ничего не знали о преступлении.
– Это чистая правда.
– Вы узнали обо всем одновременно с полицией?
– Да, я узнал обо всем, когда она сама призналась вечером тринадцатого апреля в кафе «Балто».
– И что же, неужели до того вечера, целых пять дней после убийства, у вас ни разу не возникло ни малейшего подозрения?
– Нет. Ни малейшего.
– Повторите, пожалуйста, что она говорила вам, объясняя отсутствие своей кузины Марии-Терезы Буске.
– Она сказала: «Представляешь, сегодня рано утром Мария-Тереза вдруг взяла и уехала в Кагор». Было часов семь утра, я как раз только что встал.
– И вы поверили?
– Не то чтобы поверил, будто она сказала мне всю правду, но подумал, что в этом была хотя бы доля правды. Мне и в голову не пришло, что она солгала.
– Вы всегда верили тому, что она вам говорила?
– Да, верил. Ей верили все, кто знал ее. Мне казалось, что если когда-то она и солгала мне насчет кое-каких фактов своего прошлого, то с тех пор уже больше никогда не говорила мне неправды.
– О каком прошлом?
– Да еще до того, как мы с ней познакомились. Это было давным-давно и не имеет никакого отношения к убийству.
– А вас не удивил внезапный отъезд кузины?
– Еще бы, удивил, конечно. Но, признаться, прежде всего я подумал о доме, во что он превратится, пока она будет в отъезде, это был бы полный кошмар. Я попытался расспросить ее поподробней. Она рассказала мне историю, которая звучала вполне правдоподобно, будто Мария-Тереза поехала повидаться с отцом, захотелось увидеть его перед смертью, и вернется через пару дней.
– А когда миновала эта пара дней, неужели вы так ни разу и не заговорили об этом снова, не напомнили ей, что она вам тогда сказала?
– Само собой. Но на это она ответила: «Знаешь, нам так хорошо без нее, я написала, чтобы она больше не возвращалась». И я промолчал.
– Вы все еще ей верили?
– У меня было такое ощущение, будто она чего-то недоговаривает, но мне не показалось, будто она лжет, тогда еще нет. Впрочем, я не особенно-то и пытался докопаться до истины. Отъезд Марии-Терезы Буске и так совсем выбил меня из колеи.
– Но ведь были же у вас хоть какие-то предположения?
– Конечно, были. Единственное, что осталось у меня в памяти, это что Мария-Тереза уехала, потому что ей вдруг стало невмоготу, просто устала от всего – от нас, от Виорна, от дома, но не решилась сказать нам это прямо в лицо. И желание повидаться перед смертью со своим отцом показалось мне просто деликатным предлогом, чтобы дать нам понять, что она покидает нас навсегда.
– А какие еще предположения могли у вас возникнуть, вы ведь так хорошо знали Марию-Терезу?
– Что она могла сбежать с каким-нибудь мужчиной, с одним из португальцев – ведь португальцам наплевать, что она глухонемая, они все равно не говорят по-французски.
– А с Альфонсо, как, по-вашему, могла она уехать с Альфонсо?
– Ну, нет, это бы мне даже в голову не пришло, между Марией-Терезой и Альфонсо никогда не было никаких сантиментов. Просто обоим было удобно, и больше ничего, вы ведь понимаете, что я имею в виду, не так ли… Вот чего у меня даже и в мыслях не было, так это чтобы они, эти две женщины, могли перессориться между собой.
– И что же вы собирались предпринять?
– Я собирался устроить Клер в какой-нибудь дом отдыха, а уж потом отправиться в Кагор за Марией-Терезой. Тогда мне было бы легче убедить Марию-Терезу вернуться, я смог бы сказать ей, что теперь я один и у нее будет меньше хлопот по дому.
– Иными словами, ее отъезд оказался для вас удобным поводом расстаться с Клер, я прав?
– Да, пожалуй. Весьма прискорбным, но, вероятно, именно поводом. Я бы даже сказал, неожиданным предлогом, о котором я и мечтать-то не смел.
– А если бы Мария-Тереза Буске заупрямилась и не согласилась вернуться, даже несмотря на то, что в доме уже не было бы Клер? Об этом вы подумали?
– Да, подумал. В таком случае, пришлось бы нанять кого-нибудь другого. У меня не было другого выхода. Сами посудите, не мог же я поддерживать порядок в доме без посторонней помощи.
– Но независимо от того, удалось ли бы вам уговорить Марию-Терезу или пришлось бы нанять другую женщину – все это при одном условии, избавившись от Клер, не так ли?
– Да, и даже, если можно так сказать, во втором случае у меня было бы еще больше оснований избавиться от Клер, ведь новому человеку вообще бы ни за что не выдержать присутствия Клер в доме.
– Вот почему вы и не настаивали, не попытались узнать поподробней насчет отъезда Марии-Терезы, ведь так?
– Возможно… Но не только. Дело в том, что все эти пять дней я ее почти не видел. Погода стояла прекрасная, и она целыми днями сидела в саду. Это я по пути с работы заходил в магазины и делал все покупки по хозяйству.
– А что, разве она ничего не ела?
– Нет, ей не хотелось. Думаю, она ела по ночам. Ведь должна же она была хоть чем-то питаться. Однажды утром я заметил, что хлеба стало меньше, чем накануне.
– Скажите, все эти пять дней она выглядела очень подавленной?
– Когда я уходил на работу, она была уже в саду. Когда возвращался, она все еще была там. Я почти ее не видел. Но не думаю, чтобы она была так уж подавлена. Я имею в виду те пять дней после убийства. Я немного теряюсь в датах. Так вот, в один из тех пяти дней, сразу после убийства или около этого, я как-то застал ее спящей в саду, на лавочке, вид у нее был совсем измученный. На другой день она ездила в Париж. Я увидел ее часа в два дня, она уже была совсем одета, в порядке… Сказала, что едет в Париж. Вернулась поздно, часам к десяти. Похоже, это было с неделю назад, дней за пять до того вечера в «Балто», в субботу.
– Иными словами, накануне последней ночи, что она провела в погребе?
– Если мне не изменяет память, да, так оно и есть.
– Она ведь нечасто ездила в Париж?
– Да, последние годы довольно редко. Если не считать этой поездки в Париж, в день убийства или сразу после него, насколько мне известно, все остальное время она провела в саду.
– Но, похоже, она и раньше проводила много времени в саду. Что же, в таком случае, изменилось?
– Да нет, в общем-то, ничего… разве что с тех пор, как в доме не стало Марии-Терезы, мы уже больше не собирались в определенные часы все вместе за столом, так что она могла сидеть в саду сколько душе угодно, хоть до самой ночи.
– И вы не пытались позвать ее в дом?
– У меня уже не осталось никакого желания звать ее. Признаться, с некоторых пор она внушала мне страх, после того как выбросила в колодец транзистор. У меня было такое ощущение, будто это конец.
– А тот страх, не означал ли он также и подозрения?
– Если это и было подозрение, то, во всяком случае, оно никак не было связано с тем, что случилось на самом деле. Сами посудите, могло ли мне прийти в голову такое?
– А вы виделись с ней после того, как ее арестовали?
– Да, на другой день я ходил в тюрьму, мне разрешили свидание.
– И какое же она на вас произвела впечатление?
– Знаете, теперь я уже ничего не понимаю, даже в себе самом.
– Чего вы боялись?
– С тех пор как исчезла Мария-Тереза, я боялся всего.
– Она за ней присматривала?
– Да, само собой. Без этого было не обойтись. Нет-нет, не подумайте, она делала это очень деликатно. Я боялся, как бы она не устроила какого скандала или, еще хуже, не наложила на себя руки… Знаете, после таких событий вспоминаешь вещи, о которых прежде никогда и не задумывался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15