— и поддерживать ГКЧС, если еще не ясно, кто кого?
Холодный и чистый, как колодезная вода, майский рассвет застал кордоны 549-го мотострелкового полка на окраинах Москвы против кордонов Таманской дивизии.
Старший лейтенант — таманец Полупанов — выбрался из своего танка на броню, достал из кармана пачку сигарет и чиркнул зажигалкой. Колесико вылетело и, отпрыгнув от брони, укатилось в придорожную траву.
Костя Полупанов выматерился, потом крикнул в сторону заставы противника:
— Эй, ребята! Спички есть?
Из танка вылез офицер с погонами лейтенанта и бросил Косте что-то, тускло блеснувшее в утреннем свете.
Полупанов легко поймал добычу одной рукой — тяжеленькая латунная зажигалка исправно вспыхнула ровным треугольным пламенем и внесла свой вклад в отравление молодого организма никотином.
— Спасибо! — крикнул Костя, бросая зажигалку обратно. Настоящая «Зиппо», отметил он запоздало. И где только взяли…
Костя Полупанов был парнем невеликого ума, да еще и не выспавшимся. Иначе он задал бы себе вопрос: а что это за 549-й полк, и откуда он тут взялся?
Любой из офицеров организационного отдела генштаба рангом повыше сказал бы Косте, что 549-го полка не существует в природе.
Э, нет, господа. Может, 549-го полка и не существует, но зажигалка «Зиппо», от которой прикурил Костя Полупанов, была вполне реальной.
А вот офицер аналитического отдела ГРУ на это ответил бы: правильно, 549-го полка не существует в Советской Армии, а вот в Крымских вооруженных силах он очень даже существует. Только он более широко известен неофициальным названием: это так называемый «Красный полк», организация и вооружение которого в точности повторяют организацию и вооружение советского мотострелкового полка.
Но в эти высокие материи Костя Полупанов совершенно не вдавался. Он надел шлемофон и залез обратно в танк — ожидать дальнейшего поворота событий. Прикажут — он шваркнет из пушки в парня, давшего ему закурить. А тому прикажут — он шваркнет в Костю. А может, никто ни в кого не шваркнет, а они мирно разъедутся…
Такой исход событий устраивал лейтенанта Полупанова больше всего.
К вечеру телефоны в Кремле замолчали. Те, кто еще вчера клялся во всемерной верности хозяевам страны, сегодня наперебой звонили в Шереметьево, передавая Молодому заверения в своей по-гроб-жизни лояльности. Молодой, твердо зная цену этим заверениям оптом и в розницу, тем не менее перестал глотать димедрол. В конце концов, качинцы, держащие аэродром под контролем, как минимум, помогут ему смыться.
Но все же он не решался ехать в Москву, пока ГКЧС не сдастся официально.
Добило ГКЧСовцев известие о том, что командиры военных округов предали. Еще бы они не предали: с падением высшего армейского эшелона, поддержавшего ГКЧС, открывался такой широкий и светлый путь наверх, что у генералов закружились головы.
Власть, еще вчера такая плотная, осязаемая, внезапно рассыпалась в руках и утекла между пальцами, как песок… Да нет — как пепел. Именно это, а не страх ареста, позора или смерти, ранило Портретов больнее всего.
Первым не выдержал Министр Внутренних Дел. Запершись в своем кабинете (оттуда открывался прекрасный вид на перекрывшие улицу «Святогоры»), он достал из сейфа бутылку водки и пистолет. Тридцать пять лет беспорочной службы, дача в Завидове, «кремлевка», загранпоездки — все обернулось дерьмом и ухнуло в ту самую трубу. МВДшник выпил прямо из горла, закусил сосиской из банки. Он не мог пить, не закусывая, его от этого тошнило. То, что им будут шить — это 62-я статья, измена Родине. В лучшем случае — лагерь «Белый Лебедь». Что такое «Белый Лебедь», генерал знал не понаслышке. Поэтому он осушил бутылку до половины. Этого, решил он, пожалуй хватит. Только бы не было осечки… Если будет осечка, силы второй раз нажать на курок он не найдет, сколько ни выпьет.
Но, уже поднося пистолет к виску, он все-таки надеялся и молился, чтобы вышла осечка, а вдруг случится чудо и все пойдет в правильную сторону, и в «Белый Лебедь» запроторят суку Молодого… Надежда трепыхалась в нем до последней секунды, и выплеснулась через здоровенную дыру в башке, потому что осечки не было…
Вот после этого ГКЧСовцы капитулировали.
23. Drumming-out
Командующий армией в своих действиях, успех которых никогда не обеспечен,…не должен бояться судебной ответственности. Он несет совсем иную ответственность перед Богом за жизнь многих тысяч людей и за благо государства. Он теряет нечто большее, чем свободу и состояние.
Мольтке-старший, “Военные поучения”
Неблагодарное это занятие — бить красных.
Фильм “Свой среди чужих, чужой среди своих”
Ялта, 21 июля 1980, 1130-1230
Двое генералов сидели по разные стороны длинного дубового стола чиппендейловской работы. У них был усталый вид, как, впрочем, и у всех высших политиков в Крыму и в Союзе. Ночами они участвовали в закрытых совещаниях, где обсуждали условия, выдвинутые сегодня противной стороной и решали, какие из них принять, какие — отклонить, о чем можно торговаться и спорить, а что не подлежит обсуждению. Утром же они возвращались за стол переговоров, и снова нащупывали дорогу к согласию, громоздя компромисс на компромисс и натыкаясь на завалы запретов.
Существование форсиз как части Советской Армии постепенно приобретало таким образом какие-то правовые рамки. Остров Крым надежно швартовался к советскому берегу — то ли трофей, то ли брандер.
Но, кроме вопросов важных, касающихся количества и размещения войск, совместных учений и охраны границ, были и вопросы, неважные на первый взгляд, но имеющие принципиальное, идеологическое значение.
— Что насчет пункта восемнадцать-а? — спросил советский генерал, получивший ночью послабление насчет этого пункта и строгое указание насчет пункта восемнадцать-б.
— Этот вопрос не подлежит обсуждению, — ответил генерал Павлович, получивший строгое указание насчет пункта восемнадцать-а и послабление относительно восемнадцать-б. — Ни один участник проекта «Дон» не будет выдан, ни один крымский офицер, совершивший против советских военнослужащих воинское преступление, не покинет территории Острова. Все они останутся здесь или понесут наказание здесь. Мы согласны на советских наблюдателей, которые могут присутствовать на судебных процессах, на совместные трибуналы, но отсюда наши военные преступники никуда не уедут.
— Но это же несправедливо. Советские военнослужащие, которые совершили воинские преступления, в таком случае тоже должны быть подвергнуты нашему трибуналу на нашей территории.
— При наличии крымских наблюдателей и людей из Гаагского трибунала? — спросил Павлович.
— Мы согласны на присутствие крымских наблюдателей и людей из Гаагского трибунала, — кивнул советский генерал. — Но у вас, кажется, есть кое-какие замечания, так сказать… персонального характера.
— Мы решительно требуем выдачи всех интернированных. Подчеркиваю: всех. Поименно, согласно спискам. Крымские политические деятели должны уже завтра оказаться на территории посольств Великобритании, Франции, США, Швеции и Норвегии.
Советский генерал на несколько секунд опустил веки, словно обсуждая сам с собой требование противной стороны.
— У нас есть свои требования. Некоторые крымские военные преступники… Во всяком случае, виновники этой провокации… Поймите, мы не сможем достигнуть никаких соглашений, если этот человек будет по-прежнему командовать дивизией. Он должен понести ответственность за свои действия. Кто-то должен нести за все это ответственность… СССР ждет от Крыма жеста доброй воли…
— И… насколько широкого жеста?
— Это не такой уж принципиальный вопрос, — сказал советский генерал. — Никто не требует крови… Но продемонcтрировать добрую волю необходимо.
— Согласен.
— Мы можем считать, что достигли соглашения по пункту 18?
— Пожалуй, можем, — кивнул Павлович.

* * *
Аэро-Симфи, 25 июля, 1050 — 1120
— Сигарету, полковник? — предложил подполковник Огилви.
— Спасибо, я не курю.
— Тогда виски?
— В такую жару? — удивился Верещагин.
— А как еще прикажете переносить весь этот балаган? — подполковник с ненавистью одернул парадную форму. — Почетный караул, hell damn this world! Или вы скажете, что вам это нравится?
— Не нравится, сэр.
— О, господи — командир Корниловской Дивизии говорит мне «сэр»! Меня зовут Брайан, господин полковник. Не «сэр», а Брайан… Я так и понял, что это наказание! Самое подлое наказание, которое они смогли придумать — вот этот самый «почетный караул». Стой тут, увешанный аксельбантами, как елка на Xmas… Потей… И еще этот drumming-out.
— Не понял?…
— Drumming-out, я говорю! Вы плохо понимаете английский? Чертов спектакль. Когда из самолета покажется Лучников и эта его команда, мои ребята будут по мере их продвижения выполнять команду «налево-кругом». Знаете, полковник, исходи эта инициатива от них самих, я бы только порадовался. Но когда вонючие штабисты, которые еще два месяца назад хлопали Лучникову так, что у них потом ладони зудели три дня, когда эти buggers приказывают мне устроить «выбарабанивание»… Куда вы?
— Простите, мне нужно поговорить кое с кем из моих людей.
В толпе танкистов Барлоу выделялся в первую очередь ростом. Самый высокий изорлов-алексеевцев мог бы достать ему макушкой до кончика носа, если бы встал на цыпочки.
— Сережа! — окликнул его Арт. — На два слова.
— …Тот, кто был зачат непалкой и непальцем, — объяснил танкистам поручик, выбираясь из их толпы.
Танкисты захохотали, их вахмистр хлопнул Барлоу по плечу.
— Слушаю, ваше высокоблагородие! — Сергей вытянулся перед Верещагиным.
— Подполковник Огилви поведал мне о любопытных планах командования, — тихо сказал Верещагин. — Кто-то из устроителей нашего маленького праздника хочет учинить Лучникову «выбарабанивание». Ты случайно не в курсе?
Сергей смутился. По лицу было видно, что он в курсе.
— Так. — Верещагин расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и ослабил узел галстука. — Тогда вопрос: почему не в курсе я?
— Его благородие… — Барлоу слегка покраснел, — велел, чтобы… Ну, одним словом, он не велел вам говорить.
— Подполковник Ровенский не велел говорить мне о своих планах?
— Это не его планы.
— Добро… — Верещагин задумался на миг, — Сергей, я хочу видеть батальон до последнего человека. Через пять минут.
— Слушаюсь, сэр!
Мгновенное движение в толпе, серия окликов, и вот измассы разнородных мундиров выделились и выстроились четыре шеренги в хаки с черным — корниловские горные егеря.
Но, позвольте, где же полковник, который так хотел сказать своим подчиненным что-то важное? Вместо него как из-под земли вырос поручик-распорядитель.
— Очень хорошо, поручик, очень хорошо, — сказал он. Следуйте за мной… Не беспокойтесь о своем командире, беспокойтесь о том, как встать на разметке…
Кругом уже шли построения, суета, крики сержантов, пробовал голос военный оркестр, на балконе для провожающих пенилась букетами толпа гражданских, спотыкаясь о кабели, носились телевизионщики, щелкали затворы фотокамер, звезды фотовспышек за доли секунд проживали свою краткую жизнь…
Тяжеловесный и изящный, как лебедь, «Боинг» заходил на посадку.
Верещагина же тремя минутами раньше отозвал другой штабной офицер, поручик.
— Главнокомандующий убедительно просит вас подойти к нему.
Что сделаешь, когда такие люди убедительно просят, это значит, что они требуют. Верещагин пошел за своим сопровождающим.
Главнокомандующего, сиречь полковника Адамса, здесь не было. Вообще никого из командования не было — секундой позже Верещагин различил на летном поле четыре черных лимузина «руссо-балт» с флагами дивизий. Здесь же наблюдались люди в немалых чинах, но все — порученческого сословия.
— Быстро изложите мне суть дела, господа, — краем глаза он видел, как строится на летном поле четвертый батальон, как напротив выстраивается полк Огилви, а «Боинг» уже тормозит на взлетной полосе… — Построение идет, мне нужно успеть сказать ребятам два слова.
— Вы останетесь здесь, полковник, — адъютант Адамса смотрел словно сквозь него.
— Зачем?
— Какая вам разница? Cтойте спокойно, потом вернитесь. Все.
Верещагин развернулся и поспешил на летное поле, к батальону.
— Стойте! — заорал ему вслед адъютант. — Стойте, сэр! Это приказ командующего, остановитесь!
Метров через десять адъютанту удалось его догнать.
— Послушайте, вы что, с ума сошли? Немедленно вернитесь!
Арт продолжал движение. «Если он попробует остановить меня, я его ударю».
— Да что за безобразие, в самом деле! — адъютант его высокоблагородия ухватил егеря за рукав.
В толчее и мельтешении последних приготовлений никто не заметил, как щеголеватый поручик отчего-то согнулся пополам и сел на темно-желтую плитку. Никто не обратил внимания и на хамское поведение командира дивизии, который, вместо того, чтобы протянуть руку адъютанту главнокомандующего, ускорил шаг, потом бегом догнал аэро-симфовский кар, на котором телевизионщики катили к месту встречи и подскочил на подножку машинки.
— If you want something done, do it yourself, — сказал он, соскакивая с подножки. Очень своевременная мысль и очень своевременное действие. Он снова побежал. Там, кажется, уже началось…

* * *
Они ожидали увидеть супермена, победителя «Антика-Ралли», плейбоя, лидера, повелителя умов и сердец…
Они увидели полупомешанного, израненного, испепеленного человека…
…Верещагин успел в самый последний момент и остановился в нерешительности за шеренгой спин. То, что он задумал, казалось идиотизмом — как и все задуманное в последнюю минуту перед осуществлением, когда еще не пройдена, как говорят пилоты, «точка возврата». По большому счету, Лучников заработал то, что ему собирались выдать. И месяц назад Арт с удовольствием возглавил бы строй и скомандовал «Батальон, кру-гом!». Но то было месяц назад…
Он осматривался, переводя дыхание. «Боинг» подруливал к трапу, никто особенно не обращал внимания на Артема — мундир среди мундиров, лист в лесу. Журналисты выцеливали объективами дверь самолета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96