склонен превышать свои полномочия. Его мнение — это ни в коей мере не мнение Политбюро. Политбюро, в свою очередь, настаивает, чтобы вы перенесли штурм на двенадцатое.
Ага, подумал Маршал.
Одиннадцатого были назначены выборы в Генеральные Секретари.
Пренеприятнейшему не светило…

* * *
Севастополь, 8 мая, 0811
— Мальчишка, — сквозь зубы сказал полковник Казаков, увидев, что они остались в штабной каюте одни.
Арт виновато развел руками и взял с тарелки второй сэндвич.
У сэндвича был привкус свежескошенной травы. В радиусе ста метров вокруг корабля все провоняло «гриффином».
Ждали известий из Главштаба. Медленно тянулся последний час, в течение которого еще можно было сдать назад. Если не прилетели самолеты из Греции… Если аэродромы не восстановлены… Если красные сумели прорвать оборону на Парпачском перешейке… Тридцать три «если»…
Арт вытер руки салфеткой и бросил ее в корзину для бумаг.
— Вы почти убедили меня в том, что годитесь для командования, — продолжал Казаков. — Ваша работа всю эту неделю была настоящей. И вдруг вы срываетесь в Качу, как… сексуально озабоченный подросток.
— Сэр, я подвел вас? Вам пришлось всю ночь делать какую-то работу, от которой я сбежал?
— Нет.
— Тогда я не готов принять ваши претензии.
— Сэр! — в каюту вошел поручик Гусаров. — Главштаб на связи.
Артем взял протянутые наушники, непослушными руками нацепил их на голову. Микрофон на стальной ленте оказался прямо под носом.
— Дрейк слушает.
— Елизавета на связи. Код для Дрейка: V-I-V-A.
— Вас понял, сэр.
— Конец связи.
— Подтверждаю.
Он почувствовал, как лицу становится жарко.
— Связь со всеми подразделениями группы "Золотая лань.
— Слушаюсь, сэр — отозвался невидимый связист.
— Группа «Дрейк»!
— Готов, — отозвался с парома “Армянск” полковник Ровенский.
— Группа «Ингленд».
— Готов, — подполковник Шлыков находился совсем рядом, на ролкере “Бельбек”.
— Группа «Морган».
— Готовы, — далекий голос полковника Краснова.
— Группа «Кидд».
— Готовы, сэр.
— Группа «Сильвер»…
— Готова.
— Группа «Бонней»…
— Готовы, — женский голос.
— Группа «Флинт».
— Есть, сэр…
— Группа «Дэвис»…
— Готовы, сэр.
— Внимание всем. Код VIVA. Повторяю — код VIVA. Пятиминутная готовность для всех. Группам «Сильвер» и «Ингленд» — начинать погрузку… Подтвердить получение приказа…
Он слушал подтвеждение приказа и видел, как оживает оцепеневший в ожидании порт.
Да, подумал он, стаскивая наушники на шею, это будет славная охота. И все, что им сейчас нужно — это немного дурной удачи. Вернее, очень много дурной удачи.
И — странно — почему-то верилось, что удача будет с ними. С ним персонально — и на этот раз тоже.
Он не радовался этому. Во-первых, было еще рано. Во-вторых, своей удаче Арт уже знал цену…
21. Одесса
Двенадцатой кав. дивизии — умереть! Умирать не сразу, а до вечера.
Приказ генерала Брусилова 12-й кавалерийской дивизии.
Одесса, 9 мая 1980 г, 1825-1835
— Господин полковник, как вы себя чувствуете?
— Что нужно?
Полковника Казакова за глаза называли Друпи. Во-первых, потому что именно глаза полковника — карие, влажные, треугольные, с тяжелыми печальными веками — придавали ему сходство с персонажем мультфильмов Тэкса Эвери. Во-вторых, естественно, в глаза никто так называть полковника не смел.
Кроме глаз, Говард Генрихович Казаков походил на Друпи небольшим ростом и общей невозмутимостью. Казалось, ничто не может заставить его веки дрогнуть и удивленно приподняться либо же гневно сойтись в прищуре. Ничто — даже такая пилюля, как назначение начальником штаба к выскочке-парвеню, вчерашнему ротному командиру.
Сейчас полковник выглядел далеко не таким невозмутимым, как обычно. Он вел не то сражение, ради которого плыл сюда. Он дрался один на один с болью, слабостью и беспамятством. Так получилось. Ракетный обстрел Одесского аэродрома не причинил вреда ни самолетам, которые были в воздухе, ни ВПП, но одна особенно дурная ракета взорвалась во внутренних помещениях аэропорта и Казаков с двумя другими офицерами штаба угодили под ударную волну. Очевидцы рассказывали, что “Друпи” ударило об стену со страшной силой. Если бы не кевларовый командирский шлем, мозг штаба Корниловской дивизии весь оказался бы на одесском бетоне. Но и шлем не спас от контузии: большую часть времени Говард Генрихович находился без сознания, а, приходя в память, страдал от боли.
Верещагин готов был отдать свою правую руку, лишь бы вернуть Казакова в строй. Но предложить такой обмен было некому.
— Сэр, только что со мной связывался Симферополь. Третья попытка провалилась. Они не прорвались к Белой Церкви.
— И что?
— План строился в расчете на это. Погрузка уже идет… Четыре корабля отправлены… Я не знаю, что делать. Наши уже не могут удерживать господство в небе…
— Вы думаете… знаю я?
Верещагин не ответил. Не имело смысла отвечать: а зачем бы ему сюда приходить? Побалакать с полуживым Казаковым “за жизнь”?
— Чего вы ждете, Арт? Совета? Приказа?
Как все, кому доводилось говорить сквозь слабость и муку, Казаков посылал каждое слово с отдельным выдохом, как с попутным транспортом. Длинные промежутки оставляли в неуверенности: закончена фраза или нет?
— Совета.
— Мы все это обсуждали еще на корабле…
Артем помнил.
— Сэр, Траубе настаивает на том, чтобы вывести конвой в море. В расчете на авиационное прикрытие и поддержку из Крыма… И на то, что всех потопить не успеют.
Казаков на это даже ничего не ответил — только прикрыл глаза и слегка скривил губы. В Белой Церкви, куда не пробились крымские штурмовики, стояли полсотни Ту-16, которым совершенно не обязательно было подставляться: ракетами они могли ударить из безопасной зоны. На то, чтобы потопить конвой “Золотая лань” — даже если несколько ракет будет сбито — с головой хватит одного, от силы — двух вылетов.
— Я понимаю, сэр, что это шаг отчаяния… Но несколько кораблей уже в море. Вернуть я успею далеко не все… Я должен принять решение, и принять его быстро.
— Дальше… — сквозь зубы процедил Казаков.
— Симферополь считает, что нам лучше закрепиться в Одессе и держаться. Сегодня ночью по воздушному мосту перебросят еще тридцать самолетов… Они попробуют еще раз.
— А если у них не получится?
“Скорее всего”, — Артем сжал переплетенные пальцы. Красные давно поняли, чего хотят крымцы. Белую Церковь будут защищать всеми силами. Не дать уйти белогвардейскому десанту — уже вопрос принципа. Но даже это не главное. Главное — что вряд ли они продержатся еще ночь и день. Запас патронов, снарядов, мин и ракет конечен. И уж тем более конечна человеческая жизнь…
— Мне представляется самым лучшим… Вернее, наименее худшим… Пробиваться в Скадовск.
— Это будет Дюнкерк.
— Если мы останемся здесь, будет Сталинград.
— Обсуждайте это в штабе, а не со мной.
— Вы — начальник штаба.
— У меня болит голова…
— Пробиться можно у Березовки. Там против нас всего три полка из разных дивизий, в основном — танковые. “Бовы” пройдут через болото и выйдут к ним в тыл. Танки и “Воеводы” прорвутся…
— А дальше?
— Снимаем оборону у Коблево, морская пехота грузится прямо там на корабли и следует в Скадовск. Горная пехота форсирует лиман в районе Калиновки — там никого нет… А дальше мы просто бежим. До самого Николаева.
— Вы знаете, каковы силы красных в Николаеве?
— Один полк. По данным разведки, остальные — здесь.
— Им достаточно просто взорвать мост.
— Я знаю. Поэтому аэромобильный батальон вышлем впереди всех — захватить мост.
— Это такая же ересь, как и решение Траубе.
— Я знаю.
— Почему вам не нравится мнение командования?
— Потому что командование знает о ситуации понаслышке. И потому что отсюда до Севастополя — 360 километров, а из Скадовска — 80. Если мы начнем переправляться там, мы дадим красным гораздо меньше времени…
— Дюнкерк…
— У нас не хватит боеприпасов, чтобы продержаться день и ночь. И на одесских дивизионных складах недостаточно оружия, чтобы выдать всем “калаши”.
— Скажите все это в штабе. Оставьте меня, я сейчас не командир и не советчик… Думайте своей головой.
— Я думаю, сэр… Но я же могу ошибаться…
— И я тоже… Оставьте меня, Арт, моя голова разламывается… Если вам так неймется получить совет… попросите Голдберг погадать на картах Таро…
— Капитан Голдберг погибла час назад.
— Жаль… Тогда подбросьте монетку.
— Сэр!
— А чего вы хотели? Чтобы я принял решение за вас? Я бы этого не сделал, даже не будь проклятой контузии. Командир — вы… Уходите…
Артем встал, неловко откозырял и вышел. Врач со шприцем обезболивающего смотрел на него волком. Гусаров протянул командирский шлем.
— Готовьте Говарда Генриховича к отправке вместе с другими ранеными, — сказал Арт.
Не оглядываясь, он прошел по коридору в фойе аэропорта, по лестнице поднялся на балкон для провожающих… Внизу, в зале ожидания, собирали и готовили к отправке тяжелых раненых. Пожалуй, только этим людям он мог бы посмотреть в глаза спокойно…Для них, по крайней мере, все закончилось. Их эвакуируют одним из последних воздушных транспортов, и, если не собьют по дороге, те, кто выживет, узнают, что мы сыграли вничью. Выполнили миссию и погибли, пытаясь вернуться.
Остальные еще не знают, что обречены.
Артем облокотился на перила. Под грудину надавил пистолет, здоровенный “кольт” 41-го года выпуска, вполне исправный: Верещагин содержал его так, как положено содержать оружие, имеющее для тебя особое значение. Посмотрел на часы — дешевенькие “Сейко”, купленные на днях в первом же мелочном магазине взамен украденной каким-то красным бойцом “Омеги”. На рефлексию времени не осталось.
За спиной маячил Гусаров. Это раздражало.
— Чего вы на меня уставились, поручик? Чего ждете? Что я сейчас свистну в два пальца — и нам на помощь прискачет войско мертвых?
Гусаров дрогнул лицом, но голос у него остался прежним — ровным и корректным.
— Это было бы неплохо, сэр. Мертвых в этих степях просто до черта.
“Получил, игрушечный командир? Попробовал бы он так с Басмановым разговаривать, а?”
Реплика адъютанта вывела его из апатии. Внутри поднималась великолепная, холодная белая злость.
Какого, в самом деле, хрена? — подумал он. Командир я или кто? Плевать, что они мне скажут. Если никто ничего умнее не придумает — будет по-моему.

* * *
“Прошло четыре часа пути, а нас все еще не утопили. Полковник Казаков сказал, что это можно рассматривать как частичный успех.
Странное дело, но я не боялся, что нас утопят этой ночью. Следующей — да, может быть. Но не этой. Ощущение успеха было почти мистическим.
Я не сомневался в успехе — я сомневался в его необходимости. Как и тогда, вечером двадцать девятого апреля на горе Роман-Кош, появилась неуверенность. Но тогда она была минутной, нахлынула — и пропала. Теперь же она занимала все мысли — и, к несчастью, не на что было отвлечься. Я не мог думать об операции — за последние дни я думал о ней столько, что эти мысли достигли какой-то предельной концентрации и выпали в осадок. Когда настанет момент — я сделаю свою работу, и сделаю правильно, с тем въедливым занудством, с каким делал все, за что брался до сих пор. Не в этом проблема. Проблема в практической пользе от операции “Морская звезда”. Да, если Корниловская дивизия добьется цели, Крым получит передышку длиной в месяцы. Которые можно будет успешно использовать для поиска путей к мирному соглашению. Но будет ли мирное соглашение возможно после такой оплеухи? И не оттолкнем ли мы потенциальных союзников? Одно дело — когда мы отбились от высадившегося на Острове десанта. В глазах мировой общественности мы были героями и борцами за свою свободу. Теперь мы рискуем показаться агрессорами в глазах этой самой общественности. И начхать бы на нее, но тогда мы можем лишиться того, что принадлежит нам по праву: купленного год назад оружия. Мировая общественность проявляет удивительную гибкость в принципах, когда речь заходит о ее кровных интересах. Особенно — финансовых.
В плане было два узких места: доплыть и вернуться. Если мы выполним задание и не вернемся, весь морально-пропагандистский эффект сойдет на нет. Останется чисто практический выигрыш, который мало что даст: на неизбежных мирных переговорах Крым должен выступать с позиции силы. Что вряд ли возможно, если четверть армии будет положена в приморских степях.
Мы стали заложниками военного правила: имеющий преимущество должен атаковать под угрозой его потери.
На руке у одного из рядовых моей роты, Ивана Кассиди, была татуировка “Я прав!”. Полезная для самовнушения надпись — в большинстве случаев ты вынужден действовать, не зная — и никогда не узнаешь! — прав ты или нет…
Кассиди погиб 9 мая на перешейке у Коблево.”
Арт Верещагин
“The Trigger: a Battle for Island of Crimea”

* * *
Одесса, штаб Крымского Фронта, ночь с 8 на 9 мая 1980 года
— Это десант, — твердо сказал Маршал. — Последняя судорога. Флоту — боевая тревога. Морской авиации — боевая тревога. Береговой артиллерии — боевая тревога…
— Больше тысячи кораблей… — командующий Черноморский флотом Адмирал Н. покачал головой. — Ложные цели… Похоже, они даже корыта, в которых белье стирают, в море вывели… (Адмирал по иронии судьбы почти повторил фразу, сказанную капером фон Траубе на последнем заседании штаба: “В десантной операции из всего, что плавает, не задействованы только жестянки от “Кока-Колы”. Но эксперты думали и над этим…”).
— Торпед хватит на всех, — ободрил Маршал.
Настроение было шапкозакидательское. Белякам могло казаться, что они имеют себе пару-тройку военных хитростей, но все их хитрости были видны как на ладони: собранная с бору по сосенке белогвардейская десантная флотилия тянулась в Керчь. Та ее часть, что отплыла из Севастополя, Судака и Феодосии, была уже на подходе к Керченскому полуострову. Логика подсказывала Маршалу, что это не основной десант, а отвлекающий, вроде тарханкутского. Основной идет в обход, мимо Альма-Тархана, используя тощенький шанс пройти в зоне прикрытия своих береговых батарей и избежать сокрушительного удара Краснознаменного Черноморского Флота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96