На ложе из велюра цвета бордо располагались пистолеты и револьверы…
В соседнем помещении был оборудован тир для желающих опробовать покупку прямо на месте. Хозяин магазина, Лука Янаки, признался майору, что и сам не ложится спать, не положив в «яблочко» семь пуль из десяти.
— А если меньше, господин майор, верите — не могу уснуть! Ворочаюсь с боку на бок, мучаюсь, вздыхаю… Бывает, плюну на все, спущусь сюда, повешу свежую мишень, и…
О, майор понимал господина Янаки!
Они провели в этом подвальчике сорок пять минут, пролетевших как одна. Майор упоенно рвал мишень на куски из «кольта»-45. Господин Янаки высказал желание посмотреть на оружие Лебедя, и тот, вспомнив о боевых качествах своего «Макарова», внезапно ощутил себя Золушкой, не успевшей смыться с бала до полуночи. Поползновения господина Янаки он решительно пресек. Более того, объявил содержимое подвальчика конфискованным согласно советским законам. Господин Янаки отнесся с пониманием, на секунду куда-то исчез, а потом снова возник с толстой папкой в руке. Как понял майор, в папке была опись всего имущества лавки «Дюрандаль». Господин Янаки потребовал от майора расписки в том, что все описанное было принято Лебедем под свою ответственность в целости и сохранности.
Лебедь пожал плечами и дал расписку.
Увидев что майор не собирается пересчитывать описанное имущество, господин Янаки пришел в восторг от честности и благородства советского офицера. Подумать только, в таком важном деле ему поверили на слово! Не то, что наши городовые, которые только и ждут от него нарушений правил продажи оружия…
Польщенный майор ощутил острый укол стыда, и тут очень кстати вспомнил, зачем, собственно, спустился в подвал.
— А у вас тут есть… — поинтересовался он.
— Следующая дверь после склада, — любезно сообщил Янаки, пропуская майора в подсобное помещение.
Покинув гостеприимное помещение, отделанное розовым кафелем и благоухающее парфумом, Лебедь наказал господину Янаки уходить поскорее, и, кстати, передать ему код от складского замка.
Дождавшись ухода хозяина, майор быстро запер лавочку, и отправился на улицу — отловить более-менее трезвый взвод и оставить его на часах, собрав тем временем всех офицеров батальона.
Майор был щедр. Такие сокровища, как в той лавочке, не должны пропасть в хищных лапах армейских прапорщиков. Но позволить дуракам из других батальонов разграбить эту пещеру Али-Бабы он не мог. Майор был большим патриотом родного подразделения.
Когда в подвальчик спустился Глеб, пир офицерского духа был горой, а пороховой дым стоял коромыслом.
— «Макар» — говно, — излагал старлей Говоров. — Из «Макара» с пятидесяти даже сигаретную пачку не пробить.
— Херню порешь, — возразил Деев. — Плохому танцору яйца мешают. Я из «Макара» во что угодно попаду, во что ты из самой лучшей здешней пушки промажешь.
— А спорим?
— А спорим! На что?
— На ящик водки!
— Разбивайте, товарищ майор!
— Подождите, товарищ майор! — сказал Деев. — Я спорю, что не только Говоров, а вообще никто здесь, кроме вас, во что я скажу, не попадет.
— А ты попадешь?
— А я попаду!
— Со скольких попыток?
— А хоть обойму пусть расстреляют!
— Разбиваю, — сказал Лебедь. — Говоров, ты наплыл.
— Посмотрим, — нахохлился старлей. — Посмотрим.
— Товарищ майор, а какая пушка самая лучшая?
— Из здешних? Или вообще? — уточнил майор.
— Ну, хотя бы из здешних.
— По мне — «кольт»-сорокопятка. Бьет… — майор не нашел слов для высказывания своих чувств.
— На слонов собираетесь охотится, товарищ майор? — Глеб оценил обстановку. Небольшой тир с обитыми пробкой стенами был занят четырьмя новоиспеченными ковбоями, поэтому остальные теснились в коридоре «подсобки», используя в качестве мишени связку сплющенных коробок из под патронов, приготовленных бережливым хозяином для отправки в утиль.
— А ну как срикошетит… — предположил Глеб, оглядывая оштукатуренные стены подсобки.
— Да ну, Глеб… — майор в который раз щелкнул чем-то в своем «слонобое». — Ты за кого держишь своих боевых товарищей? За вахлаков, которые в ящик попасть не могут?
Глеб уже совсем собрался ответить, но тут после очередной серии выстрелов раздалось отчаянное «Твою мать!», и в торговый зал ил коридора ввалился белый, как горячка, лейтенант Васюк. Рука его разжалась, пистолет выпал.
Все, кто находился в зале, тут же почти вынесли его обратно в коридор — так им хотелось посмотреть, что же случилось…
Трое бледных офицеров прижимались к стене. У одного была подозрительно темна штанина.
Инцидент исчерпывался следующим: лейтенант не подрассчитал, что в обойме «Беретты» девять патронов, а не семь. После того, как семь выстрелов были сделаны, он хохмы ради еще раз нажал на спуск, направив ствол в сторону друзей…
— Везучий ты, Васюк, — прокомментировал майор. — И ты, Слесаренко, тоже везучий.
Деев глухо зарычал и, сграбастав Васюка за грудки, двинул им об стену.
— Десантура, ешкин хвост, — продолжал майор. — Элитные, едрень, войска! Меня одно интересует Васюк: ты что, не знал, сколько в «Беретте» патронов?
— Забыл, — прохрипел Васюк.
— Отпусти его, Дей, — посоветовал Лебедь. — Пусть живет.
— Убью, гад! — просипел Деев.
— Зачем убивать? Мы ему наказание получше придумаем, — майор улыбнулся, сигарета в углу его рта приподнялась градусов на сорок. — Приказом по батальону лейтенант Васюк лишается права выбирать себе личное оружие. Пусть ходит с табельным.
Соломонов суд майора встретил всеобщее одобрение.
— Советское оружие — самое лучшее оружие в мире! Не дрейфь, Васюк! Советское — значит отличное! Пятилетке качества — рабочую гарантию…
Глеб осмотрел витрины. Конечно, это все отдавало мародерством, но с другой стороны, майор был прав — все равно все разворуют прапорщики из снабжения. Поискав на витринах, он нашел «Смит-Вессон». Оружие, с детства знакомое по книжкам, выглядело впечатляюще, словно специально для него, Глеба, здесь было положено. Видимо, какой-то подарочный вариант — с хорошо отполированной рукоятью из сандалового дерева, с серебряной инкрустацией. Асмоловский понял, что не расстанется с этим револьвером ни за что. Пошарив на другой полке, нашел коробку соответствующих патронов, забил семь их в барабан и направился в тир. Двумя выстрелами он попал в «молочко», третий, уже пристрелявшись, уложил в «восьмерку», и намеревался четвертую пулю послать в «яблочко», когда кто-то похлопал его по плечу.
— Ну что, товарищ ковбой? — справа от него скалился капитан Деев. — Выбрал себе игрушечку? В тире по мишеням сажать всякий может. Пошли на улицу, постреляем хотя бы с пятидесяти метров.
— Ты спятил? — спросил Глеб. — На улице стрелять?
— Да тут, на заднем дворе, и нет никого… Все наши пошли. Ты что, здесь будешь торчать?
— Буду. Не говори мне под руку.
— Ну и хрен с тобой. Сиди тут, рак-отшельник.
Глеб сделал еще один выстрел и опять попал в «молочко». Тогда он разозлился и вообразил на том месте, где краснел кружок «яблочка», физиономию Деева.
Капитана Деева он не любил. Он вообще мало к кому из сослуживцев испытывал приязнь — на интеллигента, погруженного в армейскую среду, действует выталкивающая сила, какая и не снилась Архимеду. Виталий Деев был воплощением этой армейской Среды. Есть такая работа — Родину защищать. Для кого работа, а для кого и призвание. Похоже, Дей на полном серьезе считал, что его предназначение — делать из юношей настоящих мужчин путем выколачивания из них всего человеческого и вбивания всего армейского.
Асмоловский разозлился, вообразил на месте «яблочка» физиономию коллеги-ротного и положил все оставшиеся пули в пределах восьмерки.
На душе было все так же мутновато. Глеб сорвал с себя наушники и вышел в разгромленный торговый зал. Суки, грабите — грабьте, так не бейте же стекла!
С внутреннего двора доносились хлопки выстрелов, и он все-таки пошел туда.
Товарищи офицеры стреляли по голубю, чистившему перышки на верхушке трубы, торчавшей с соседнего двора. Спокойствие голубя, не соотносившего странные хлопки со своей персоной, говорило о качестве стрельбы красноречивей всяких слов. Когда все, кто был во дворе, расстреляли патроны, Деев обернулся к майору.
— Ну что, Сан Иваныч? Моя взяла?
— Подожди, — сказал майор. — Мы как спорили? Что все не попадут, а ты попадешь. Давай, выполняй. Не сможешь — боевая ничья.
— Я не смогу? — усмехнулся Деев. — Я из «Макара» эту пташку завалю, как обещал!
Он поднял пистолет, прицелился. Глеб посмотрел на обреченную глупую птицу, на хищный прищур Виталия, и ощутил почти непреодолимое искушение что есть силы врезать по этому прищуру. И непреодолимое отвращение к себе — знал, что не врежет.
Бичом ударил выстрел. Голубь вскинулся, завалился на спину и, планируя, как кленовое семечко, медленно упал в соседний двор.
— Класс! — выдохнул кто-то. Благоговейная тишина не была больше нарушена ничем. Деев, самодовольно улыбаясь, отсалютовал Говорову пистолетом.
— Ты промазал, — внезпано сказал Глеб.
— Что? — не понял Деев.
— Ты промазал.
— А чего голубь свалился? — удивился наивный Васюк.
— У него шок.
Смех, который рассыпался вслед его словам, обескураженная физия Деева — все это немного его утешило. Немного.

* * *
Ретрансляционный центр на горе Роман-Кош, тот же день, 1330 — 1345
— Мы не можем брать пленных, Гия…
— О, черт! — простонал сквозь зубы Козырев… — Ой, да что ж ты делаешь!
Хикс делал то, что был должен делать: срезал с него брюки, чтобы как следует наложить повязку на рану, которую Верещагин по причине спешки просто прижал перевязочным пакетом. Голая спина штабс-капитана блестела от пота, как и побелевший лоб Володьки. Анальгетик, видимо, еще не подействовал, ничего не попишешь — кровь нужно остановить, каких бы мучений это Володьке ни стоило. А кровь течет, как будто губку выжимают, и перевязочный пакет уже пропитался насквозь, и руки Хикса в ней по самые запястья…
Здесь все делали то, что должны были делать. Один Георгий не знал, что ему делать со взятым в плен спецназовцем.
Вслед за Артемом он вошел в здание административного корпуса.
— Помоги мне притащить это кресло в генераторную, — сказал ему Верещагин.
— Ты что… — не понял Георгий, — Ты собираешься положить Володьку ТАМ?
— Есть другие предложения?
— Здесь! В комнате отдыха! В любом из кабинетов!
— И как ты объяснишь советским, почему он ранен? С кем, по-твоему, мы перестреливались?
— Ты что, хочешь сказать, здесь еще кто-то будет?
— Может быть, и нет. А может быть, да.
— Из-за твоего «может быть» Козырев должен провести оставшийся день в одной каморке с трупами?
— Гия, мне это решение нравится не больше, чем тебе. Но другого выхода у нас нет.
— Спрячь его в аппаратной, если тебе так хочется его спрятать.
— Тратим время, — Верещагин снял с кресла матрас, оставив голый никелированный каркас.
— Почему? — Крикнул Георгий. — Чтобы не нервировать твоего осваговца?
— Нет, — Верещагин обернулся. — Но если советские здесь появятся, офицеры захотят получить доступ в аппаратную. И я дам этот доступ. И хватит трепаться, в конце концов!
Берлиани выругался по-грузински и подхватил никелированный мебельный скелет. В коридоре он встретил Сидорука, разматывающего пожарную «кишку». Нужно отовсюду смыть следы крови. Чтобы никто не узнал про маленькую комнатку в замке Синей Бороды. Пятнадцать трупов и один раненый. Пятнадцать человек на сундук мертвеца…
Пригнувшись, он вошел в дверь генераторной, бухнул железку в угол. Рядом Артем разложил матрас. Удобное ложе для Володьки. На трупы, в конце концов, можно не обращать внимания. Володьке, прямо скажем, будет не до них…
Он уже не стонал, притих. То ли вошел в ступор от боли, то ли подействовал морфин, который вколол Верещагин.
Вколол не раньше, чем разделся. Правда, разделся он довольно быстро. Не запачкать одежду кровью чертовски важно, потому что в ближайшее время действительно Бог знает, кто на них может свалиться, и все следы нужно как можно быстрее уничтожить — но КЕМ ДОЛЖЕН БЫТЬ ЧЕЛОВЕК, который способен помнить об этом, видя, как от боли корчится его товарищ?
О, нет, он очень умело ввел морфин, у него была легкая рука, и в его глазах темнела отраженная боль, но Георгий знал: кто бы из них ни упал раненый, Арт действовал бы точно так же: он все равно сначала вспомнил бы о том, что следы необходимо уничтожить, а концы — спрятать в воду…
— Нести его? — спросил Хикс. Томилин стоял на подхвате…
— Погодите, — сказал Верещагин. — Мы ничего не забыли?
Забыли, подумал Георгий. Ничего, сейчас он вспомнит…
— Твой пленный, Гия. Где он?
— Здесь, — Князь кивнул на дверь в генераторную.
Спецназовец был связан и еще не пришел в себя — Берлиани очень крепко гвазданул его по голове…
— Это хорошо, — сказал Арт. — Хорошо, что он здесь…
— Ты что, — Берлиани сглотнул, — И впрямь собираешься…
— Мы не можем брать пленных, Князь.
«Лучше бы я его убил, — подумал Берлиани. — Лучше я сам, в бою, чем Арт — вот так, сейчас, полуобморочного, как барана…»
— Ты не можешь так поступить, — прошептал Георгий.
Артем снял свой «Стечкин» с предохранителя. Поднял голову, посмотрел на Берлиани. Показал на распростертое у стены тело Даничева.
— Могу.
— Это подло.
— Сейчас идет подлая игра. И я буду самым подлым человеком на свете, если это поможет мне выиграть.
«А все-таки ты болтаешь. Тянешь время».
— Ты не должен этого делать! Мы солдаты, шени деда, а не шкуродеры! Есть Конвенция и мы должны ее соблюдать!
Верещагин наклонился к сброшенной одежде, вытащил из кармана своих брюк «Беретту» и протянул ее Георгию рукоятью вперед.
— Останови меня.
Не оглядываясь, он вернулся к пленному, связанному по рукам и ногам, приходящему в себя и пытающемуся поднять разбитую голову.
Пленный был, наверное, их ровесником, рыжим парнем с вытянутым крестьянским лицом, на высоком лбу выписан наследственный авитаминоз…
…осторожно, даже как-то нежно Арт прижал его голову к полу, к каменной плитке, приставил дуло «Стечкина» к затылочной впадине, задрал куртку спецназовца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96