— Козырев заглянул в железный ящик. — Килограмма три. И взрыватели к ней. Вибрационные, радиоуправляемые, контактные, часовые…
— Bay! Пулемет!
— Гранат советских я здесь что-то не вижу…
Кашук воздел глаза к потолку. Эти мужланы и солдафоны, окружавшие его, явно не способны были оценить доставшиеся им блага.
— Вы хоть представляете себе, как было сложно обеспечить хотя бы это? — осведомился он.
— По гроб жизни будем благодарны ОСВАГ и вам лично… — елейным голосом сказал Князь.
— Быстрее переодеваемся, — перебил его Верещагин. — Если мы их опередим, возможно, удастся обойтись без драки.
— А мне как раз хочется подраться, — вздохнул Даничев.
— Капитан…— обиженно сказал Кашук.
— Старший лейтенант, с вашего позволения. В чем дело, прапорщик Кашук?
ОСВАГовец открыл рот, но забыл, что хотел сказать.
— Быстрее надевайте форму, прапорщик, — Верещагин снял рубашку. — У нас очень мало времени. Ваши трения с сержантом Берлиани должны закончиться здесь и сейчас. С этого момента вы — лучшие друзья. И называете друг друга «братишка».
— Это обязательно? — сдавленным голосом спросил Берлиани.
— Да, Гия. Обязательно. Давай порепетируем. Попроси прапорщика Кашука передать тебе твой подсумок.
— Я тебе… вам это припомню… товарищ старший лейтенант, — сказал Берлиани.
— Если будем живы, — согласился Верещагин. — Я жду.
Берлиани прочистил горло, смерил Кашука убийственным взглядом.
— Братишка… — процедил он сквозь зубы. — Подкинь мне патрончики.
— Всегда пожалуйста, — ехидно улыбнулся Кашук, протягивая сумку.
— Плохо, — покачал головой Артем. — Будем тренироваться.
5. Казус белли
Оккупация может потрясти и нас, и вас,
может привести к самому невероятному… к войне…
В. Аксенов, «Остров Крым»
Чтобы понять, как подействовала на Крым гибель Чернока, нужно понять, что Чернок означал для крымцев вообще и именно для армейцев.
«Арабы верят людям, а не социальным институтам». Русские, в общем, тоже. Социальная система или политический лозунг не существовали в отрыве от людей. Монархия была Николаем и Александрой, военный коммунизм — Лениным, индустриализация — Сталиным, изоляционизм и крымская реакция — Врангелем, демократия и парламент — Лучниковым-старшим, ИДЕЯ ОБЩЕЙ СУДЬБЫ — Лучниковым-младшим, покойным графом Новосильцевым и полковником Черноком.
Герой Турецкой Кампании, безупречный джентльмен, интеллектуал, Чернок был эталоном офицера. То, что делал он, не могло быть плохо или безнравственно в глазах армейца. То, что он примкнул к Общей Судьбе, реабилитировало Общую Судьбу для форсиз.
Смерть Чернока была для них смертью Идеи Общей Судьбы.
Крым был так потрясен произошедшим, что поначалу просто не знал, как реагировать. Новость передавалась из уст в уста. Ей не верили. Зачем убивать человека, открывшего вам двери и пригласившего в дом? Можно, конечно, сказать, что это случайное убийство. Но кто же ходит в гости с пистолетом — заряженным и снятым с предохранителя?

* * *
Крым, 29 апреля, 0630 — 1330
Расположение 1-го танкового полка 1-й мобильной бригады Алексеевской дивизии.
Если капитан Верещагин был склонен к некоторой рефлексии, что, в общем-то, свойственно русскому человеку, получившему хоть какое-то образование, то подполковник Брайан Огилви, командир 1-го танкового полка 1-й мобильной бригады Алексеевской дивизии был в первую очередь человеком действия. Его реакции частенько опережали мысль.
Была ли причиной тому его горячая ирландская кровь, разбавленная кровью украинских предков матери, но не ставшая от этого холоднее, или, может статься, виски «Лэфройг», составлявшее ему компанию на протяжении последних трех дней, но подполковник воспринимал реальность в масштабах локальных: есть лично он, Брайан Огилви, есть ребята из его полка — солдаты и офицеры, хорошие, но глупые, есть печальная перспектива провести остаток жизни за Полярным Кругом, и есть виски «Лэфройг», которое делает эту перспективу немного более размытой, а потому — не такой страшной.
Но, коротая вечера с «Лэфройг», подполковник забыл о подрывных свойствах этого напитка. До некоторого момента украинские гены, неторопливые и рассудительные, справлялись с ирландскими — горячими и решительными. Но чем больше подполковник пил, тем больше украинские гены вспоминали о предках-казаках, погибших, но не принявших крепостного права, введенного матушкой-Екатериной. В конце концов украинские гены утратили роль сдерживающего фактора и заключили с ирландскими генами союз.
Произошло это как раз в тот день, когда денщик, разбудив подполковника, уведомил его об открытии военно-спортивного праздника «Весна».
— Началось, — подполковник сел на кровати и тут же закрыл глаза. Казалось, что правое полушарие мозга объявило левому войну, и обе стороны перешли в наступление. Немного подумав, он крикнул:
— Кузьмук!
В дверях появился денщик — вахмистр Кузьмук. Огилви напряг интеллект, пытаясь вспомнить, зачем он задержал денщика.
— Кузьмук! — подполковник принял решение, — «Blow-up» со льдом, чистую рубашку, полевую форму, чашку кофе.
Подполковник никогда не признал бы себя алкоголиком, но без утренного «воскресительного» коктейля он был в последнее время недееспособен. Ледяной «Blow-up» оживил его ровно настолько, чтобы нашлись силы поднять себя с кровати, втащить в душ и врубить холодную воду. После двух минут стояния под ледяной россыпью струй подполковник был уже в норме и бритву держал твердой рукой.
Чистый, в новом обмундировании, сверкая ботинками и благоухая одеколоном, Огилви сел в свою машину и поехал в штаб дивизии. Командира дивизии он не застал: тот как поехал вчера вечером в Симфи по делам, так до сих пор и не вернулся. Как проходил разговор подполковника с начальником штаба полковником Кутасовым, что сказали друг другу двое офицеров — неизвестно, так как впоследствии оба никому не передавали содержание этого разговора. Известно лишь, что подполковник покинул кабинет в мрачном расположении духа, и всю обратную дорогу вел машину так, словно на всем Острове он был один, как Робинзон.
Штаб полка встретил своего командира веселой суетой. Готовились бумаги, звонили телефоны, везде, где были телевизоры, они работали, передавая радостные сообщения о ходе воссоединения Крыма с братским Советским Союзом.
Подполковник плюнул, развернулся и, на ходу расстегивая китель, направился в офицерский коттедж, где достал из бара бутылку виски, налил себе полный стакан, смешал виски со льдом, выпил и повалился на кровать.
Через какое-то время его разбудил Кузьмук.
— Что, уже? — прохрипел Огилви.
— Никак нет, сэр! — ответил Кузьмук. — Там пришли ротмистр Кретов и ротмистр Белоярцев…
— Ну? — подполковник приподнялся на локтях. — Гони их.
— Ваше благородие! — Белоярцев оттер денщика в сторону. — Извольте встать и выслушать! Только что советским истребителем был сбит вертолет полковника Чернока…
Три секунды понадобилось Огилви, чтобы окончательно вникнуть в смысл сообщения.
— Полный сбор, — наконец сказал он, — Все. Буду через пять минут.
В реальном времени все вышло несколько иначе, но в конечном счете весь полк был выстроен на плацу, а подполковник стоял перед строем, слегка раскачиваясь с пятки на носок и держа в руках черный танковый шлем. На его рыжую шевелюру падали прямые лучи полуденного солнца, а синие глаза горели, как две ультрафиолетовые лампочки.
Опять же неизвестно доподлинно, что именно сказал своим орлам подполковник Огилви. Но в общих чертах его речь запомнилась аудитории. Мы, сказал подполковник, считали советских солдат и офицеров за друзей. А они, оказывается, не считают нас даже за врагов. Для них мы — просто пустое место. Наш командный вертолет можно расстрелять ракетами без предупреждения, словно муху прихлопнуть. Ну, ладно же. Не хотите считать нас друзьями — посмотрите, какие из нас враги. По машинам!
Через полчаса в расположении полка было пусто, хоть шаром покати. Танковая колонна в сопровождении обеспечивающих машин двигалась в район сосредоточения. На головном танке, свесив ноги в люк, сидел подполковник Огилви, в руке была фляжка с «Лэфройг». Подполковник мучительно размышлял, что же ему делать дальше. Все больше и больше собственная затея представлялась ему безумием, и только природное ирландско-хохлацкое упрямство мешало признать поражение.
Наконец он решил действовать по принципу «ввяжемся, а там видно будет». Встанем в поле лагерем и подождем, явится ли кто-нибудь по нашу душу. Пошлем разведку в Белогвардейск и Джанкой. Подполковник принял решение и запил его глотком виски. Все-таки он был пьяница, этот крымский танкист.

* * *
Крым, Белогвардейск — Джанкой, 1100 — 2100
Командир 217-го парашютно-десантного полка 104-й гвардейской воздушно-десантной дивизии тоже был наполовину украинцем, тоже подполковником и тоже пьяницей. Бывают в жизни совпадения.
На службу иные люди кладут жизнь. Подполковник Романенко положил на службу все, что мог, с прибором и без.
В тот момент, когда подполковник Огилви выводил свой полк в район сосредоточения, подполковник Романенко принимал хлеб-соль от городского головы Белогвардейска. Осушив стопарик чистой, как детские слезы, водки, Романенко выдохнул, занюхал кусочком каравая и произнес знаменитое «Русские после первой не закусывают».
Хотя нет — он это делал в тот момент, когда Огилви еще валялся на кровати. Когда крымский танкист уводил свой полк, торжественный банкет в ресторане «Таврида» был в самом разгаре, и подполковник Романенко возглашал тост в честь переименования Белогвардейска в Красногвардейск. Тост был встречен общим ликованием, несколько потускневшим после приказа Романенко снять «эту тряпку» со здания мэрии (имелся в виду российский трехцветный флаг) и повесить на ее месте красное знамя. За красное знамя выпили отдельно.
Солдатам и офицерам 1-го отдельного бронемобильного батальона и 1-го противотанкового дивизиона Алекссевской Дивизии ни выпить, ни закусить не предлагали. Приняв у них сдачу, их заперли на хоздворе, который наскоро обнесли колючей проволокой и оставили там под охраной роты капитана Суровцева. Жители Белогвардейска позаботились и об этой роте: грузовик безалкогольного пива и копченых сосисок, дар предпринимателей Белогвардейска, был предоставлен десантникам в полное их распоряжение.
В отличие от подполковника Романенко, для которого принятие ключей Белогвардейска, а затем и Джанкоя, было сплошным удовольствием, для майора Грибакова оно оказалось пахотой. Но майор не возражал. Он ни словом не обмолвился о том, что неплохо бы комполка самому заняться делами или хотя бы выделить кого-нибудь ему в помощники. Мотив его поведения был прост: Грибаков предоставил своему шефу возможность самому вырыть себе могилу. Надежную и глубокую. И когда подполковник Романенко в нее свалится, очень важно, чтобы на глазах у начальства оказался надежный и исполнительный офицер, который сумеет взять полк в свои руки.

* * *
Князь Волынский-Басманов, командир Марковской Дивизии, как раз скрашивал себе тяготы домашнего ареста, обедая с майором Жоховым, начштаба 161-го парашютно-десантного полка, когда в гостиную вошла жена князя Элен и тихонько сообщила супругу, что полковник Чернок погиб.
Князь получил от Чернока тяжелое наследство. Оно напоминало чемодан без ручки, внутри которого тикает бомба с часовым механизмом.
Короче: командир Марковской дивизии полковник Волынский-Басманов согласно боевому расписанию получил верховное командование.
Случись такая радость еще полгода назад, полковник был бы на седьмом небе. Но — ах, незадача! — в сложных перипетиях современной политики нередко случается так: вчера — на коне, а сегодня — под конем. Поэтому в переломные моменты лучше быть в стороне от всякого рода коней и прочих ездовых животных.
Придерживаясь этого приципа, Волынские-Басмановы пережили Грозного, Годунова, всех самозванцев, и даже Романовых. С Божьей помощью князь Волынский-Басманов надеялся пережить и эту власть.
И вдруг — командование… Вот только этого ему и не хватало. И без того полно проблем: унизительный домашний арест, этот уже напившийся майор, шаткая ситуация… Одно подозрительное слово — и князь отправится на гауптвахту штабной роты. И что есть командование в данной ситуации? Фикция. Никакой реальной власти. Зато реальна возможность попасть под огонь. Вон, Чернок летал — и долетался. Нет, благодарю покорно, мы уж как-нибудь так, потихоньку. Потерпим пьяного майора, поскучаем несколько дней дома. Незачем слушать паникеров, вопящих о катастрофе. Советские военные — не исчадия ада, а вполне нормальные люди. Взять, скажем, майора… Что, крымцы не пьют? Пьют! Простительная человеческая слабость. Разве в городе происходит нечто ужасное? Творятся разрушения? Имеются жертвы? Нет, все тихо и мирно. Ну, а если солдатики разграбят несколько жидовских или греческих лавчонок, то ничего страшного не случится. Даже их хозяева от этого не обеднеют. Если бы полковничье жалование князя составляло десятую долю от их доходов, он и в генералы бы не особо стремился.
Нда, конечно, лучше было бы, останься здесь советский командир полка, а не его начштаба. Тот набрался уж как-то очень быстро, скучно и безобразно. Командир, майор… Белов? Нет, Беляев… да, Беляев! — показался князю разумным молодым человеком. Контакт с ним пригодился бы. Интересно, он женат? Можно было бы даже, например, выдать за него младшенькую, Ивонн… Или средненькую, Арлетт… Или даже старшенькую, Полин… Дочерей у полковника было достаточно, чтобы завести полезные связи во всех слоях крымского высшего света, но раз такой поворот — то и в СССР наверняка есть своя «аристократия», среди которой ценится истинно дворянское происхождение.
Кстати, и сам Волынский-Басманов подумывал о женитьбе. Развод, конечно, плохо отразился бы на его репутации, но князя теперь больше беспокоило то, что на нем род Волынских-Басмановых прервется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96