Почему она взъелась на него? Разве он ее не спас? Разве не по-человечески обошелся? Разве хотел того же, чего остальные — всемером на круг? Ведь нет же, добро сделал и добра хотел в ответ, тепла, нормального отношения… А она, оказывается, только и ждала, пока он покажет, где его «шпалер». И второй раз он обошелся с ней по-божески, когда отобрал пушку — ведь мог бы и в самом деле позвать ребят и устроить ей египетские ночи. Нет, пожалел. Покорен был этим отчаянным протестом: не тряпка, настоящая женщина, рассчитывал все наладить… Наладил один. Гришке Семанцеву руку сломала и голову развалила, стерва. Ладно, где-то сержант и сам виноват: позор, что так дал себя поймать. Хоть и бабы, но все же офицеры и чему-то они научены.
Но когда их всех перестреляли и похватали, когда двое качинцев держали его за руки, а третий бил по ребрам и по морде — ведь не вступилась. Стояла и смотрела, дрянь. Ладно, двух других летчиц отделали по первое число. Озверели ребята. С цепи сорвались. Не всякий может удержаться, когда такой соблазн: делай что хочешь, и ничего тебе за это не будет… И зудит бес: попробуй, ведь, может статься, в жизни никогда такого больше не будет, и с женой своей ты этого не сделаешь… И отставать от других не хочется… Но с Тамарой-то всего этого не было! Это он, Михаил Колыванов, лично постарался, чтобы с ней такого не было!
Ну, подумал он, жив буду, не забуду. Ни одна баба от меня ни добра, ни доверия не увидит. Потому что знаю я теперь, во что оно обходится: в поломанные ребра и разбитую морду.
Глубокая ночь над Качей скрывала творившуюся в городке суматоху. Качинские спецназовцы готовили рейд на Севастополь, чтобы освободить пилотов. Десантники, посаженные на тот же хоздвор, куда они днем загнали качинцев, и не помышляли о побеге. Придут наши, тогда и посчитаемся. А в том, что они придут, сомнений не было.
Поручик Бурцев разбирался в управлении советской БМД, но мысли его блуждали где-то в жилом городке «вдов», среди «живой изгороди», там, где он увидел в луче фонаря черноволосую женщину в комбезе советского десантника.
11. Кольт майора Лебедя
Господь создал людей сильными и слабыми. Полковник Кольт уравнял шансы.
Эпитафия
Гора Роман-Кош, хребет Бабуган-Яйла, 30 апреля, 0225 — 0540
— Товарищ капитан, проснитесь! Вставайте пожалуйста, товарищ капитан!
Глеб продрал глаза, сел и хмуро спросил:
— В чем дело?
—Товарищ майор приехал, товарищ капитан.
Взгляд на часы:
— Третий час ночи, какого хрена… — Глеб не мог прийти в себя. Во рту было сухо и гадостно, как в заброшенной выгребной яме, голова гудела и слегка подводило живот. Он не так много выпил, как мало съел. А смешивать коньяк с водкой и пивом, закусывая фисташками и картофельными чипсами… Б-р-р!
Он встал, расправил затекшее от спанья в кресле тело, надел куртку и пояс и пошел в сортир.
Облегчившись, помыв руки, лицо и сполоснув рот, он чувствовал себя уже почти человеком. Для окончательного пробуждения необходима была сигарета.
На дворе творилось неописуемое. Там, где еле хватало места для неполной роты, толпилась половина батальона. Среди БМД сиял черным лаком «Мерседес».
— Что такое, что за херня? — спросил Глеб.
— Сами удивляемся, что за херня, товарищ капитан, — ответил Петраков. — В городе был бой. Наших вышибли. Грачев приехал, видите.
— Ах ты ж, господи, — Глеб затоптал «бычок» — Я думал, только Спас, а тут весь иконостас. А где товарищ майор?
—Где-то здесь, — Стумбиньш с трудом подавлял зевоту. — Они пробивались вместе.
—Откуда пробивались? Куда пробивались?
— Из Ялты — сюда, если я правильно понял, — зампотех, в свою очередь, достал сигарету.
— Трам-тарарам, — с чувством сказал Глеб. — Артем, а ты что думаешь? Что произошло?
— Не иначе как вторжение марсиан, — сказал Верещагин. — Не задавайте идиотских вопросов, Глеб, и не получите идиотских ответов. Конечно, это местные.
— Этого быть не может! — сказал Петраков. — Местные за нас. Они сами нас позвали!
— Ну, тогда остаются только марсиане.
— Хватит глупых шуток, — оборвал Стумбиньш. — Что мы будем делать?
— Что товарищи командиры скажут, то и будете.
К ним приближался штабной полковник.
Черт, подумал Глеб. — Черт, черт, черт. А так все хорошо начиналось. Цветы летели на БМД, девушки вешались на шею. За один день людей достали до того, что они за оружие взялись…
— Товарищи офицеры, где здесь можно спокойно поговорить? — спросил штабной полковник.
— В комнате отдыха, — быстро ответил Глеб.
— Очень хорошо, — полковник развернулся.
На «военный совет в Филях» не позвали ни капитана, ни старлея.

* * *
— Артем, ты что делать собираешься?
— Выполнять приказ. У тебя какой приказ? Занять эту гору и держаться на ней. Ну, так вот сиди и не рыпайся. И я буду сидеть и не рыпаться. Будем оба выполнять приказ.
А спецназовец перестал выглядеть вечным победителем, отметил Глеб. Если днем он походил на немца в июле 41-го, то ночью больше напоминал немца в июле 42-го. Капитан разглядел и красноватые глаза, и нервное постукивание пальцами по кобуре. Хотя лицо по-прежнему оставалось доброжелательно-непроницаемым.
— Пойдем выпьем кофе, — предложил старший лейтенант.
— Что?
— А что еще делать?
Они перебрались в кабинет и дернули «эспресо» из кофеварки.
— Шамиль, — приказал Верещагин татарину, — завари для товарищей командиров.
Глеб ухватился пальцами за притолоку двери и подтянулся на одной руке.
— Дернул черт заснуть, — пожаловался он. — Теперь глаза слипаются. Как ты?
— Это дело нужно перетоптать, — с видом знатока ответил старлей. — Накатывает волнами. Если каждый новый приступ сонливости переносить на ногах, то все яки.
Согревая ладони о стакан, Глеб сел прямо на стол и начал перебирать канцелярские принадлежности. Кабинет начальника службы охраны, как и всякий кабинет, нес на себе отпечаток личности своего хозяина. Глеб попробовал представить себе этого человека. Большой раздолбай, судя по всему. Бумаги свалены в порядке «свой поймет, чужой не догадается», канцелярские принадлежности разбросаны без лада по ящикам стола, четыре маркера запиханы в стаканчик для карандашей, хотя у них есть своя подставочка… Творческий человек.
Капитан взял со стола штучку непонятного назначения и неприятного вида, щелкнул два раза хромированными клыками.
— И на кой вот эта вэшчь? — спросил он.
— Скрепки выдергивать, — Верещагин бросил в его сторону быстрый взгляд и снова уставился в окно.
— С ума сойти. Только для этого? И больше ни для чего? Что, ножиком скрепку нельзя отогнуть?
— Общество потребления, Глеб. Нужны рабочие места, нужно что-то делать из отходов пластика и стали, нужно давать работу куче рекламных агентств… Здесь масса народу занята тем, что придумывает, как бы получше сделать, а потом получше продать ненужную вещь. Конечно, можно скрепки вытягивать ножом, можно ножницами, можно ногтями или зубами. Можно пиво разливать в канистры, а пирожки заворачивать в газеты, а пластиковые пакетики стирать и сушить на прищепке. Но это — общество потребления, и они ни за что не откажутся от вот таких штучек. Покупай больше, работай меньше, жри слаще. Вот такая теперь у них философия.
— Слушай, ты! — Глеб смял в руке пластиковый стаканчик. — Ты, конечно, великий специалист по «их нравам». Прям-таки наш замполит Захаров. Я понимаю — заграночки, разведка, то да се… Но скажи — неужели это нормально, что я, офицер Советской Армии, сыну своему кроссовки купить не могу? Что, так трудно выпуск кроссовок в стране наладить? Ладно, «жрите больше» — это философия глупая и неправильная, я согласен. Но почему нельзя жрать столько, сколько надо, не больше и не меньше? Почему у нас только Москва жрет от пуза, а в глубинке — шаром покати? Почему они при своей отсталой системе так с жиру бесятся, что придумали машинку для выдергивания скрепок, а мы со своей передовой системой сидим голые и босые? Давайте мы немного поживем в обществе потребления, а там уж сами решим, хорошо это или плохо.
— Глеб, ну вот если я тебе скажу, что плохо — поверишь?
— Да чем, чем плохо, скажи мне?
— Да тем, что никто уже не хочет ни за что бороться. И когда приходит хана — в лице нас с тобой, Глеб! — все сидят, сложив ручки на животе, и ждут, что кто-то их выручит. И я не буду их за это осуждать. Понимаешь, трудно человеку подыхать с оружием в руках за то, чтобы кто-то через год купил себе новый автомобиль.
— Да что ты такое городишь, Артем! Ты вспомни, за что воевали наши отцы — за то, чтобы мы пожили наконец-то по-человечески! Ты никогда такого от своего отца не слышал, Верещагин?
— Нет, Асмоловский. Никогда.
— По-твоему, подыхать, чтобы дети жили по-людски, глупо? А подыхать непонятно вообще ради чего — не глупо? Зная, что ни тебе, ни твоим близким от твоей победы ни холодно, ни жарко, и кто от нее выиграет — так это бровеносец наш, который очередную цацку на грудь себе повесит. Вот я думаю, что ты неправ. Они тут очень быстро взялись защищать свое общество потребления. А мне ради чужого ордена погибать офигенно не хочется.
Шамиль, молчаливый свидетель диалога, расставил на маленьком подносе семь стаканчиков с кофе, туда же пристроил стеклянную посудину из кофеварки, изячно этак утвердил поднос на правой руке, метрдотельским жестом поправил воображаемую «бабочку» и направился в комнату отдыха.
Через минуту он вернулся.
— Капитан… — секундное замешательство, — Товарищ капитан, товарищ старший лейтенант… Вас просят зайти…

* * *
…Князь откровенно зевал.
— Слушай, я уже носом клюю, — пожаловался он. — Долго мы еще будем вилять, как маркитантская лодка? Почему десантники снимаются и идут вниз? Здесь будет что-нибудь или нет?
— Будет, — пообещал Артем. — Бери Миллера, Сидорука, Хикса. Возьми всю взрывчатку, какая осталась. Спустись вниз и взорви эстакаду за Чучельским, на двести девяносто второй.
— Ничего себе! ЗА Чучельским, а не НА Чучельском?
— Да, ЗА, а не НА.
— Зачем, ты мне можешь объяснить?
— Сейчас сам все поймешь. Кашук, связь со штабом бригады.
— Десять секунд, — из бесчисленных рукояток на пульте штабс-капитан выбрал нужные и привел в одному ему понятное положение. — Наденьте наушники. Нажмите на эту кнопку.
Иметь в своем распоряжении самую мощную в Крыму станцию иногда полезно. В штабе бригады ситуацию с Грачевым узнали через двадцать секунд — ровно столько времени понадобилось Верещагину на то, чтоб ее изложить.
Война в горах имеет свою специфику. Перекрыв дорогу, втиснутую между обрывом и крутым склоном, взвод при наличии достаточного количества боеприпасов может держать а хоть полк. Двести девяносто вторая трасса, соединявшая Симферополь с Гурзуфом, была одной из трех, ведущих из столицы на Южный берег. По ней и собирался отступать (эвфемизм слова «драпать») в Симферополь генерал Грачев.
Но!
За Чучельским перевалом дорога раздваивалась. Одна из трасс вела в Симферополь, а вторая — в Национальный Парк, где и заканчивалась тупиком. Оттуда, правда, можно было повернуть и выехать к Изобильному, все на ту же двести девяносто вторую. Но их уже будут ждать, ждать возле хребта Конек, потому что по разваленной дороге, где не пройдут БМД, пройдут «Бовы». Срежут путь, пока красные будут делать петлю от национального Парка, устроят засаду или встретят ударом в лоб.
Что и изложил в своем кратком сообщении командиру 1-го горно-егерского батальона капитану Карташову капитан Верещагин.
То, что Карташов оказался его знакомым по офицерскому училищу, было даже не везением, а просто закономерностью. В пределах бригады практически все офицеры друг друга знают если не по имени, то хотя бы в лицо. Ровесники с вероятностью в 70% вместе учились в Карасу-Базаре. Офицеры штаба бригады знали Верещагина, он знал их, а с командиром батальона, Максом Карташовым, они даже какое-то время жили в одной комнате общежития. Хотя друзьями не были. Чисто деловые отношения: одолжи бритву, не видел мои часы, твоя очередь убирать, е — функция от d или от t? Между ними было много общего — возраст, социальное положение, перспективы по службе — но они все же слишком сильно отличались друг от друга, чтобы мирное соседство переросло хотя бы в приятельство. Максим не разделял увлечения скалолазанием, не углублялся в психологию или военную историю дальше, чем того требовала программа и не любил заумную музыку «Пинк Флойд».
Услышав коллегу на частоте штаба бригады, Карташов был слегка ошарашен, и в ситуацию вник не сразу.
— Ты там что, со всей своей ротой? — не понял он.
— Я здесь один. Почти один. Долго объяснять.
— Две сотни десантников и один ты? — не понял Карташов.
— Да, где-то так. Они принимают меня за своего.
Это было настолько невероятно, что Карташов заподозрил ловушку. Но Верещагин с самого начала говорил по-английски, что ему вряд ли позволили бы, говори он под дулом.
— Как вы там оказались, сколько вас там вообще?
— Семеро.
— Что вы там делаете?
— Солдат, не спрашивай. Теряешь время, Максим! Тебя ждет засада, это раз, я свяжусь позже, это два. Конец связи.
Он снял наушники.
— Кашук, можно сделать так, чтобы я с ним связывался по «уоки»?
— Вы можете связываться со мной, а я подключу игрушку к пульту.
— Годится. Делай.
— То, что вы задумали — безумие.
— Вся эта затея — безумие. Но не можем же мы сидеть на своей жопе, пока ребята будут их гнать.
— Почему бы и нет? — пожал плечами Кашук. — Один батальон роли не сыграет.
— Откуда ты знаешь, сыграет или нет? Кто дал тебе какие-то гарантии? Я хочу выгнать их отсюда. Рано или поздно кто-то из них сообразит, что здесь — самая мощная радиостанция в Крыму. Я еще удивляюсь, как меня не попросили попытаться выйти на штаб дивизии. Я полдня и ночь провел на нервах, все, больше не могу. Нужно выпереть их с горы и возвращаться в батальон. Мы свое дело сделали.
— Не выходите отсюда, — попросил Кашук.
Артем, не отвечая, встал, подошел к двери.
— Не открывайте двери никому, даже родной бабушке, — повернулся он, взявшись за ручку.
— Вы думаете, что это пройдет гладко?
— Алеша, если это пройдет гладко, я влезу на вышку и спою «Te deum».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96