К тому же свет бы ничего не изменил, ей помогло бы только тепло.
В какой-то момент она услышала, как поворачивается ключ в замке, и дверь открылась, впуская ударившего ее человека. За ним следовал другой, помоложе, который провожал ее вверх по лестнице, она уже не помнила, как давно это было.
– Professoressa, – проговорил старший и улыбнулся, – я надеюсь, теперь мы сможем продолжить нашу беседу.
Он обратился к молодому на диалекте, который показался ей сицилийским, но он говорил так невнятно и так глотал звуки, что она ничего не поняла. Мужчины направились через комнату к ней, и Бретт, не удержавшись, загородилась от них стулом.
Старший остановился у витрины с низкой коричневой чашей и сосредоточил свое внимание на ней. Молодой встал у него за спиной, переводя взгляд с него на Бретт и обратно.
Снова, с осторожностью знатока, которая отличала каждое его движение, когда он касался своих коллекционных безделушек, он снял прозрачный колпак и поднял низкую чашу. Как жрец, несущий дары к отдаленному алтарю, он прошел через комнату к Бретт, держа чашу обеими руками.
– Так вот, прежде чем нам пришлось прерваться, я говорил, что, по-моему, это из провинции Цин-хай, хотя, может быть, и из Ганьсу. Вы понимаете, почему я не могу послать это экспертам.
Бретт подняла на него глаза, потом перевела взгляд на молодого, который изображал прислужника жреца. Она посмотрела на чашу, заметила, какая она красивая, но равнодушно отвернулась.
– Обратите внимание, – сказал он, постепенно поворачивая чашу, – на эти круги. Удивительно, не правда ли, но создается впечатление, что они сделаны с помощью гончарного круга. И какой узор. Меня всегда интересовало, как древние люди использовали геометрические фигуры, как будто они прозревали будущее и знали, что мы к этому вернемся. – Он с неохотой оторвался от чаши и посмотрел на Бретт. – Как я уже сказал, это самый прекрасный экспонат в моей коллекции. Может быть, не самый дорогой, но для меня самый. – Он усмехнулся себе под нос, надеясь, что коллега оценит его шутку. – И как мне пришлось потрудиться, чтобы его добыть!
Она хотела закрыть глаза и уши и не слушать этот бред. Но помнила, что произошло в прошлый раз, когда она пыталась его игнорировать, поэтому что-то вопросительно буркнула, не рискуя говорить, поскольку это было очень больно.
– Коллекционер из Флоренции. Человек старый и весьма упрямый. Я встретил его в связи с какими-то общими делами, и когда он узнал, что я интересуюсь китайской керамикой, то пригласил меня к себе взглянуть на его коллекцию. И когда я увидел эту вещь, я просто влюбился в нее и понял, что не буду счастлив, пока не заполучу ее.
Он приподнял чашу повыше и снова повернул ее, рассматривая узор из тонких черных линий, перебегавший через край, внутрь вазы.
– Я спросил, не продаст ли он мне ее, но он отказался, сказав, что деньги его не интересуют. Я предложил больше, такую сумму, которая намного превышала стоимость чаши, а потом еще вдвое больше, когда он опять отказался. – Человек оторвался от чаши и посмотрел на Бретт, стараясь передать взглядом свое возмущение. Потом покачал головой и снова сосредоточился на чаше. – Он все равно отказался. Так что у меня не было выбора. Он просто не оставил мне выбора. Я сделал ему более чем щедрое предложение, но он его не принял. Так что мне пришлось применить другие методы.
Он посмотрел на нее, явно желая услышать вопрос, на что же его «толкнули». Как только в голове Бретт всплыл этот глагол, она внезапно поняла, что это все – не сценарий, который он составил, чтобы оправдать свои действия, не спектакль, который он придумал, чтобы переманить ее на свою сторону. Он в это верил. Он хотел что-то, ему не давали, значит, его толкали на то, чтобы взять это. Вот так просто. И в тот же момент она поняла, что она для него: препятствие, мешающее ему свободно владеть керамикой, которую он с таким трудом и за такие деньги добыл на выставке во Дворце дожей. И тогда она поняла, что он собирается ее убить, вычеркнуть ее из жизни так же беспечно, как он ударил ее, когда она отказалась отвечать на его вопрос. Она непроизвольно застонала, но он принял это за вопрос и продолжил.
– Я хотел обставить все как обычное ограбление, но если бы чаша исчезла, он бы понял, что я в этом участвовал. Я подумал было забрать чашу, а потом сжечь его виллу, – он остановился и вздохнул, вспоминая, – но я просто не смог. У него там было столько прекрасных вещей. Я не мог допустить, чтобы они погибли. – Он опустил чашу и показал Бретт внутреннюю поверхность. – Только посмотрите на эти точки и на то, как линии закручиваются вокруг них, подчеркивая рисунок. Откуда они знали, как это сделать? – Он выпрямился и пробормотал: – Просто волшебство. Волшебство.
Все это время молодой с бесстрастным лицом стоял рядом с хозяином и молчал, внимая каждому его слову, следуя взглядом за каждым жестом.
Старший снова вздохнул и продолжил:
– Я дал указание провернуть это, когда он будет один. Я не считал возможным наказывать семью. Однажды ночью он ехал из Сьены, и… – он замолчал, стараясь выбрать наиболее точную формулировку, – и произошел несчастный случай. Очень неудачно. Не справился с управлением на автостраде. Машина воспламенилась и сгорела на обочине. За рыданиями да похоронами чаши хватились нескоро.
Его голос стал мягче, когда он настроился на философский лад.
– Интересно, не из-за того ли я так люблю эту чашу, что она досталась мне такой ценой? – и продолжил обычным тоном: – Вы не представляете, как я рад возможности наконец показать ее человеку, который в состоянии оценить ее по достоинству. – Глянув на молодого, он добавил: – Все здесь стараются понять и разделить мое увлечение, но никто из них не посвятил многих лет изучению этих вещей, как я. И как вы, Professoressa.
Он улыбнулся теплейшей улыбкой.
– Не хотите ли подержать ее, Dottoressa? Никто, кроме меня, не прикасался к ней с тех пор, как… ну, с тех пор, как я ее приобрел. Но я уверен, вам она понравится и на ощупь, это совершенство изгиба дна. Вы будете в востоге от того, какая она легкая. Я всегда сожалею, что не располагаю особой лабораторией. Я бы хотел проверить состав под спектроскопом, посмотреть, из чего она; может быть, стало бы ясно, почему она такая легкая. Может быть, вы выскажете свои предположения?
Человек снова улыбнулся и протянул ей чашу. Бретт заставила свое окоченевшее тело отлепиться от стены и протянула руки, чтобы взять у него драгоценный предмет. Она осторожно взяла ее в ладони и заглянула внутрь. Черные линии, проведенные умелой рукой мастера, умершего больше пяти тысячелетий назад, свободно вились по дну, окружая два белых пятна с маленькими черными точками в центре, превращавшими их в бычьи глаза. Чаша разве что не трепетала от переполнявшей ее жизни, от смеха своего создателя. Бретт увидела разные расстояния между линиями, являвшиеся доказательством несовершенной, человеческой природы их творца. Сквозь непроизвольные слезы она смотрела на красоту явленного ей мира. Она плакала потому, что не хотела умирать, и потому, что стоявший перед ней мерзавец был властен владеть столь совершенной красотой.
– Это изумительно, не правда ли? – спросил он.
Бретт подняла голову и посмотрела в его глаза.
Он потушит ее жизнь так же легко, как выплюнет косточку от вишни. Он так и сделает и будет жить дальше с этой красотой, счастливо обладая ею, своей величайшей радостью. Она слегка отступила назад, воздела руки в священном жесте, поднимая чашу на уровень своего лица. Потом, очень медленно, с нарочитой неспешностью, она развела руки в стороны и позволила чаше упасть на мраморный пол, где та разбилась, забрызгав черепками ее ноги.
Мужчина бросился вперед, но слишком поздно, чтобы спасти чашу. Наступив на черепок и растоптав его в пыль, он отшатнулся, врезался в молодого и вцепился в него, чтобы не упасть. Его лицо мгновенно покраснело, а потом так же быстро побледнело. Он пробормотал что-то, чего Бретт не поняла, а затем ринулся к ней с высоко поднятой рукой, но молодой шагнул за ним и обхватил сзади его грудь, оттаскивая назад. Тихо, но выразительно он сказал хозяину на ухо, крепко держа его и не позволяя ему дотянуться до Бретт:
– Не здесь. Не среди твоей красоты.
Старший прорычал в ответ что-то, чего Бретт не расслышала.
– Я об этом позабочусь, – сказал молодой. – Внизу.
Они продолжали говорить все громче и громче, а Бретт запустила правую руку в карман и ухватила тонкий конец пряжечного стержня: другой был острый, с режущими краями. Она смотрела на мужчин и слушала их, но их голоса то удалялись, то приближались к ней. В этот момент Бретт поняла, что ей больше не холодно, наоборот, она вся горела. А они все говорили и говорили, упрямо и быстро. Она велела себе стоять и сжимать клинок, но это внезапно стало слишком трудно, и она опустилась обратно на стул. Ее голова упала, и она увидела на полу осколки, только не вспомнила чего.
Прошло много времени, она услышала, как открылась и захлопнулась дверь, и исподлобья оглядела зал – там был только молодой. Потом время остановилось, потом он потянул ее за руку и заставил встать. Она пошла с ним, через дверь, вниз по лестнице, и каждый шаг отдавался в голове взрывом боли, потом еще по какой-то лестнице, через открытый внутренний дворик, где по-прежнему лило, и к деревянной двери.
Не выпуская ее руку, что, учитывая ее состояние, было просто смешно, он повернул ключ и с силой открыл дверь. Бретт посмотрела в проем и увидела низкие ступеньки, ведущие в мерцающую темноту. За первой ступенькой тьма была кромешная, а на ее поверхности Бретт увидела отраженный в воде свет.
Мужчина схватил Бретт за плечо. Он вытолкнул ее наружу, и она полетела вперед, инстинктивно ища ногами ступеньки. На первой же ботинок ушел под воду, а вторая была склизкой от водорослей, и каблук поехал. Бретт успела только выставить вперед руки и ухнула в продолжающую прибывать воду.
Глава 23
Единственное, чего хотела Флавия, – выключить музыку, которая совершенно неуместно гремела на всю квартиру. Когда Флавия приблизилась к книжному шкафу, флейты и скрипки исторгали чистейшие трели, но ей хотелось только тишины и покоя. Она беспомощно оглядела сложную стереоаппаратуру и обругала себя за то, что так и не удосужилась научиться ею пользоваться. Но тут музыка поднялась к еще большим высотам красоты, гармония достигла апофеоза, и симфония закончилась. Флавия с облегчением повернулась к Брунетти.
Но стоило ей заговорить, вступительные аккорды симфонии по новой ворвались в комнату. В бешенстве она развернулась и хлестнула рукой по CD-плееру, как будто хотела его заткнуть. Поскольку перед плеером стояла прислоненная к нему тонкая пластиковая коробочка из-под диска, Флавия сшибла ее на пол, где, ударившись уголком, коробочка раскрылась, высыпав свое содержимое под ноги Флавии. Флавия пнула ее, промахнулась и посмотрела вниз, чтобы, обнаружив ее, растоптать на мелкие кусочки и таким образом прекратить музыку, радостно заполняющую квартиру. Она почувствовала, как Брунетти сбоку от нее потянулся вперед и повернул регулятор громкости. Музыка умолкла, оставив их в такой тишине, какая бывает после взрыва. Он наклонился и поднял коробочку, потом снова наклонился – за буклетом, который из нее выпал, и маленькой бумажкой, оказавшейся под буклетом.
«Позвонил мужчина. Они схватили Флавию». Больше там ничего не было. Ни времени, ни объяснения, что она собиралась сделать. То, что ее не было в квартире, и так все прекрасно ему объяснило.
Не говоря ни слова, он передал листок Флавии.
Она прочла и сразу все поняла. Она смяла листочек в кулаке, стискивая его в плотный комок, но потом разжала пальцы и положила его на книжную полку перед собой, с ужасом осознавая, что это может быть последнее известие от Бретт.
– Когда вы ушли? – спросил Брунетти.
– Около двух. К чему это?
Он посмотрел на свои часы, прикидывая возможности. Прежде чем звонить, они должны были убедиться, что Флавия ушла достаточно давно, и кто-то должен был следить за ней на случай, если она неожиданно повернет обратно. Было почти семь, значит, Бретт находилась у них уже несколько часов. Брунетти даже не пришло в голову задуматься, кто бы мог это сделать. Ла Капра. Это казалось ему настолько очевидным, как будто его имя произнесли вслух. Он стал соображать, куда они могли ее увезти. Магазин Мурино? Только если торговец был замешан в преступлениях, что вряд ли. Без вариантов – в палаццо Ла Капра. Брунетти тут же начал соображать, как проникнуть внутрь. Он понимал, что у него нет шансов получить ордер на обыск на основании трех совпадающих дат на чеках и описания комнаты, которая может с такой же легкостью служить тюрьмой, как и частной галереей. Интуиция Брунетти здесь ничего не значила, особенно когда речь шла о человеке настолько заметном, как Ла Капра, а главное, настолько богатом.
Если Брунетти вернется в палаццо, Ла Капра наверняка откажется с ним говорить, а без его разрешения попасть внутрь нереально. Разве только…
Флавия схватила его за руку.
– Ты знаешь, где она?
– Думаю, да.
Услышав это, Флавия вышла в прихожую и секунду спустя вернулась с парой высоких черных резиновых сапог в руках. Она села на диван, натянула их на свои мокрые чулки и встала.
– Я иду с тобой, – сказала она. – Где она?
– Флавия, – начал он, но она его перебила.
– Я сказала, что иду с тобой.
Брунетти знал, что остановить ее он не сможет, и немедленно понял, что делать.
– Сначала один звонок. Объясню по дороге.
Он схватил телефон и набрал номер квестуры, потом попросил соединить с Вьянелло. Когда сержант ответил, Брунетти сказал:
– Это я, Вьянелло. Ты там один?
В ответ на неразборчивое подтверждение Вьянелло Брунетти продолжил:
– Тогда просто слушай, я объясню. Помнишь, ты говорил, что три года сидел на взломах?
На том конце глухо заворчали.
– Мне нужно кое о чем тебя попросить. Дверь. В здание.
Теперь ворчание было явно вопросительным.
– Деревянная, укрепленная металлом, новая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33