В полной тишине, царящей в Венеции по ночам, не тоскуют ли они по шуму дорожного движения и гудкам клаксонов? А может, все гораздо проще – они хотят всего лишь иметь возможность приехать из супермаркета, поставить машину перед домом и разгрузить покупки, вместо того чтобы тащить тяжелые сумки по людным улицам, вверх-вниз по мостам, а потом по множеству лестничных пролетов, которые приходилось одолевать почти всем венецианцам.
Узнав Брунетти, охранник сказал:
– А вы за сапогами, синьор?
– Да.
Тот нырнул под стол, вытащил белый пакет и вручил его Брунетти. Тот поблагодарил.
– Целы и невредимы, – сказал охранник и снова улыбнулся.
Директора музея только что забили до смерти в собственном кабинете, и кто бы ни сделал это, он прошел мимо поста охраны незамеченным. Но, по крайней мере, сапоги Брунетти не пострадали.
Глава 10
Поскольку Брунетти добрался домой уже после двух, он спал дольше обычного и нехотя проснулся только тогда, когда Паола потрясла его за плечо и сказала, что кофе стоит рядом с ним. Он попытался побыть в полудреме еще несколько минут, но потом учуял кофе, сдался и вернулся к жизни. Паола, принеся кофе, смылась, – мудрое решение, к которому ее приучали годами.
Когда он покончил с кофе, то откинул одеяла и пошел выглянуть в окно. Дождь. Он вспомнил, что сегодня почти полнолуние, и это означало, что вода во время прилива будет еще выше. Он направился по коридору в ванную и долго стоял под душем, пытаясь набрать побольше тепла, чтобы хватило на весь день. Вернувшись в спальню, он начал одеваться и, пока завязывал галстук, решил, что стоит надеть свитер под пиджак, потому что из-за запланированных визитов к Бретт и к Леле он вынужден будет пройти город из конца в конец. Он открыл второй ящик в armadio и хотел достать свой серый шерстяной свитер. Не найдя его, он полез в другой ящик, потом в верхний. Проверил еще два ящика, как при обыске, а потом вспомнил, что на прошлой неделе сын брал у него этот свитер. Это значило, по убеждению Брунетти, что он найдется в виде мятого кома на дне платяного шкафа сына или в плотной куче глубоко в ящике. В последнее время он стал лучше успевать в школе, но, к сожалению, аккуратнее не сделался.
Брунетти прошел через холл и вошел в комнату сына, поскольку дверь была открыта. Раффи уже ушел в школу, но Брунетти надеялся, что он не надел свитер. Чем больше он об этом думал, тем больше ему самому хотелось надеть именно этот свитер, и тем больше он раздражался, чувствуя, что это желание невыполнимо.
Он открыл шкаф. Куртки, рубашки, лыжная парка, на полу перепутанные башмаки, теннисные туфли и пара летних сандалий. И никакого свитера. Он не висел ни на стуле, ни на спинке кровати. Брунетти открыл первый ящик и нашел там залежи белья. Во втором были носки, ни одного парного, и, как он заподозрил, далеко не все были чистыми. Третий ящик выглядел более обещающим: там лежали спортивная фуфайка и две футболки с логотипами, которые Брунетти не потрудился прочесть. Ему хотелось найти свой свитер, а не защищать от вырубки тропические леса. Он отодвинул вторую майку, и его рука застыла.
Под футболками, полускрытые, но этак лениво, лежали два шприца, аккуратно упакованные в стерильные пластиковые обертки. Брунетти почувствовал, как у него заколотилось сердце.
– MadrediDio, – сказал он вслух и быстро оглянулся, испугавшись, что Раффи войдет и застанет отца, обыскивающего его комнату. Он сунул футболки обратно и закрыл ящик.
Внезапно ему вспомнился воскресный день, лет десять назад, когда они с Паолой и детьми поехали на Лидо. Раффи, бегая по пляжу, наступил на осколок бутылки и рассек ступню. И Брунетти, пронизанный болью сына и своей острой любовью к нему, обмотал рану полотенцем, схватил мальчишку на руки и бежал целый километр до больницы, которая была в конце пляжа. Он прождал два часа в плавках, коченея от ужаса и работающего кондиционера, пока не вышел врач и не сказал ему, что мальчик в порядке. Шесть швов и костыли на неделю, но в порядке.
Что толкнуло Раффи на это? Может, он слишком строгий отец? Он никогда не поднимал руки на детей, редко повышал голос. Воспоминаний о том, как сурово его самого воспитывали, хватало, чтобы подавить любой позыв к насилию. Или он слишком был занят работой, проблемами общества, чтобы озаботиться собственными детьми? Когда в последний раз он помогал им с уроками? И где Раффи взял наркотики? И какие? Только бы не героин, пожалуйста, только не это.
Паола? Она обычно узнавала, что делают дети, раньше него. Она подозревала? Может ли быть, что она знала и не сказала ему? А если она не знает, должен ли он поступить так же и защитить ее от этого?
Брунетти оперся дрожащей рукой на край кровати Раффи и сел. Он сцепил руки и зажал их между колен, глядя в пол. Вьянелло должен знать, кто в этом районе продает наркотики. Сказал бы ему Вьянелло, если бы знал про Раффи? Рядом с ним на кровати валялась одна из рубашек Раффи. Он подтянул ее к себе, прижал к лицу и ощутил запах своего сына, тот же аромат, который впервые почувствовал, когда Паола вернулась домой из больницы с Раффи и он прижался лицом к круглому животику голенького малыша. У него перехватило дыхание, и он ощутил вкус соли на губах.
Брунетти долго сидел на краю кровати, вспоминая прошлое и отметая любые мысли о будущем, кроме той, что он должен рассказать все Паоле. Хотя он уже признал свою вину, ему хотелось надеяться, что она будет отрицать ее, уверяя его, что он был неплохим отцом их детям. А что насчет Кьяры? Она знает или догадывается? И что потом? При этой мысли он встал и вышел из комнаты, оставив дверь открытой, как было.
Паола сидела на диване в гостиной, закинув ноги на низкий мраморный столик, и читала утреннюю газету. Это означало, что она уже выходила под дождь, чтобы купить ее.
Он стоял у двери и смотрел, как она переворачивает страницу. Внутренний радар, отлаженный за долгие годы брака, заставил ее повернуться к нему.
– Гвидо, свари еще кофе, – попросила она и опять уткнулась в газету.
– Паола, – начал он. Она уловила его тон и опустила газету на колени. – Паола, – повторил он, не зная, что собирается сказать и как. – Я нашел у Раффи в комнате два шприца.
Она подождала, не прибавит ли он еще что-нибудь, потом подняла газету и продолжила чтение.
– Паола, ты слышала, что я сказал?
– Хм-м? – спросила она, откидывая голову, чтобы прочитать заголовок на верху страницы.
– Я сказал, что нашел у Раффи в комнате два шприца. В низу ящика. – Он двинулся к ней с внезапно возникшей бешеной потребностью вырвать газету у нее из рук и швырнуть на пол.
– Так вот где они были, – сказала она и перевернула страницу.
Он сел около нее на диван и, стараясь сохранять хладнокровие, положил ладонь на газетную страницу и медленно прижал ее к коленям жены.
– Что ты имеешь в виду под «вот где они были»? – спросил он напряженным голосом.
– Гвидо, – спросила она, переключая все внимание на него, поскольку газеты не было, – что с тобой? Тебе нехорошо?
Совершенно не соображая, что делает, он гневно сжал руку в кулак, скомкав газету.
– Я говорю, что нашел два шприца у Раффи в комнате, Паола. Шприца. Ты не понимаешь?
Она в замешательстве вытаращилась на мужа, но потом сообразила, что для него значат шприцы. Их глаза встретились, и он наблюдал, как до матери Раффи доходит его вера в то, что их сын сел на иглу. Ее рот сжался, глаза открылись еще шире, и тут она откинула голову и захохотала. Она хохотала так, что в изнеможении повалилась на бок. Из глаз у нее текли слезы, она утирала их, но не могла остановиться.
– Ох, Гвидо, – сказала она, прижимая ко рту руку в тщетном стремлении сдержаться. – Ох, Гвидо, не думай такого. Никаких наркотиков. – И она поять покатилась со смеху.
Брунетти сначала подумал, что это истерика, вызванная испугом; но он слишком хорошо знал Паолу. Это был просто смех, как при просмотре хорошей комедии. Яростным жестом он сгреб газету с ее колен и шмякнул на пол. Его гнев тут же успокоил ее, и она села на диване прямо.
– Гвидо. Itarli, – сказала она, как будто это все объясняло.
Она что, тоже под кайфом? Какое отношение имеют ко всему этому древоточцы?
– Гвидо, – повторила она нарочито спокойно, будто уговаривала опасного преступника или сумасшедшего, – я же тебе говорила на прошлой неделе. У нас древоточец в кухонном столе. В ножках его полно. И единственный способ от него избавиться – это вколоть яд в дырки. Помнишь, я спрашивала, поможешь ли ты вытащить стол на балкон в первый же солнечный день, чтобы испарения нас всех не убили?
Да, он это помнил, но смутно. Он не обращал внимания на ее болтовню, вот ему и аукнулось.
– Я попросила Раффи достать мне шприцы и какие-нибудь резиновые перчатки. Я думала, он про это забыл, но, значит, он просто сунул их в ящик. А потом про них забыл. – Она положила ладонь ему на запястье. – Все нормально, Гвидо. Это не то, что ты подумал.
Ему пришлось опереться на спинку дивана, когда на него нахлынула горячая волна облегчения. Он откинул голову назад и закрыл глаза. Он сам хотел бы посмеяться над этой глупостью, но пока у него не получалось.
Когда, наконец, он смог хоть что-то произнести, то повернулся к ней и сказал:
– Не говори об этом Раффи, пожалуйста, Паола.
Жена склонилась к нему и положила ладонь ему на щеку, изучая его лицо, и он подумал, что сейчас она пообещает, но тут она беспомощно рухнула ему на грудь, опять залившись смехом.
Тут он наконец расслабился и тоже начал смеяться. Сперва захихикал, мотая головой, потом от души захохотал, зароготал, загрохотал, облегченно, радостно, самозабвенно. Она обхватила его руками и подняла лицо, ища его губы своими. И потом, как пара подростков, они там же на диване занялись любовью, несмотря на одежду, которая в итоге оказалась сваленной на полу в не меньшем беспорядке, чем тот, что был в шкафу у Раффи.
Глава 11
У моста Риальто он проскользнул в крытый проход справа от статуи Гольдони, направляясь к Санти-Джованни-э-Паоло и квартире Бретт. Он знал, что она дома, потому что полицейский, которого посадили дежурить у дверей ее палаты, сообщил в квестуру, что она выписалась и вернулась к себе. Около ее дома не было никакой охраны. Если полицейский в форме будет торчать на узкой венецианской улице, его замучают вопросами, что он тут делает, и детектив в штатском, не живущий поблизости, не простоит там и получаса, как в управление начнут поступать звонки о подозрительной личности. Приезжие полагают, что Венеция – город; местные же знают, что это лишь маленький сонный поселок, склонный к сплетням, любопытству и ограниченности, ничем не отличающийся от самых маленьких деревень в Калабрии или Аспро-монте.
Хотя прошли годы с тех пор, как он навещал Бретт в ее квартире, он нашел дом почти без труда, на правой стороне Калле-делло-Скверо-Веккьо, такой маленькой улице, что власти даже не удосужились написать ее название на стене. Он позвонил в колокольчик, и через несколько секунд из домофона спросили, кто это. Он был рад, что они принимают хотя бы минимальные меры предосторожности; слишком часто люди в этом мирном городе просто отпирали, не интересуясь, кто там.
Хотя здание в недавние годы реставрировали, лестничные колодцы заново штукатурили и красили, соль и влажность уже начали свою работу, краска стала осыпаться, и множество отпавших кусочков рассеялись по полу, как крошки под столом. Когда он свернул на четвертую и последнюю лестничную площадку, то взглянул наверх и увидел, что тяжелая металлическая дверь в квартиру открыта и ее придерживает Флавия Петрелли. С улыбкой, какой бы ни была она напряженной и вымученной.
Они пожали друг другу руки в дверях, и она отошла, чтобы дать ему войти. Они заговорили одновременно, она сказала: «Рада, что вы пришли», а он: «Permesso», когда вошел внутрь.
На ней была черная юбка и свитер канареечного цвета с глубоким вырезом, не многие женщины рискнули бы надеть такой. На оливковом лице Флавии светились почти черные глаза. Но, приглядевшись, он увидел, что глаза, хоть и прекрасные, были усталыми, а от ее рта расходились мелкие морщинки.
Она забрала его пальто и повесила в большой гардероб, стоявший в прихожей. Он читал отчет полицейских, вызванных после нападения, так что не удержался и посмотрел на пол и кирпичную стену. Следов крови не было, но он чувствовал сильный запах чистящих средств и, возможно, воска.
Флавия, перед тем как пойти обратно в гостиную, задержала его в прихожей и тихо спросила:
– Вы что-нибудь выяснили?
– О Dottore Семенцато?
Она кивнула.
Прежде чем он ответил, из гостиной раздался голос Бретт:
– Прекрати интриговать, Флавия, и веди его сюда.
Ей хватило такта улыбнуться и пожать плечами, потом она повернулась и провела его в гостиную. Там все было так, как осталось в его памяти, даже в этот сумрачный день гостиная была полна света, проникавшего сквозь шесть огромных окон в потолке. Бретт сидела на диване между двух высоких окон, одетая в винно-красные слаксы и черный свитер с широким и высоким воротом. Брунетти увидел, что полвина ее лица, хотя уже и не такая раздутая, все еще была болезненно синей. Она подвинулась влево, освобождая ему пространство около себя, и протянула руку.
Они обменялись рукопожатием, и он, сев рядом, пригляделся к ней.
– Уже не Франкенштейн, – сказала она, улыбаясь и показывая, что не только ее зубы свободны от скреп, но и рана на губе успешно залечена, настолько, что она может закрывать рот.
Брунетти, знакомый с репутацией итальянских врачей, славящихся своей универсальностью и бескомпромиссностью, спросил с неподдельным удивлением:
– Как вы добились, что они вас выпустили?
– Я устроила скандал, – очень просто ответила она.
Брунетти, которому больше ничего не объяснили, взглянул на Флавию, которая прикрыла рукой глаза и покачала головой.
– И что? – спросил он.
– Они сказали, что я могу уйти, если буду есть, так что теперь моя диета включает бананы и йогурт.
При упоминании о еде Брунетти попристальней вгляделся в нее и увидел, что ее покрытое синяками и царапинами лицо стало заметно худее и угловатее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33