Он решил сначала испробовать официальные способы, то есть позвонить в catasto, где регистрировались все планы, проекты и акты передачи собственности. Он потратил уйму времени, чтобы попасть в нужный кабинет: безразличные чиновники переключали его с телефона на телефон, не удосуживаясь его выслушать. Несколько раз он пытался заговорить на венецианском диалекте, полагая, что это облекчит ему задачу, убедив индивида на том конце провода, что он не только полицейский, но и, что более важно, урожденный венецианец. Первые три чиновника отвечали на все вопросы на стандартном итальянском, очевидно, сами не будучи венецианцами, а четвертый перешел на совершенно неразборчивый сардинский диалект, так что Брунетти сдался и заговорил без прибамбасов. Это, однако, не помогло ему получить нужную информацию, но зато его наконец-то отправили в нужный кабинет.
Его захлестнула радость, когда женщина, взявшая трубку, заговорила на чистейшем венецианском. Забудь, что Данте говорил о сладости тосканского диалекта. Нет, вот он, язык, дарующий радость.
Он так долго ожидал, что кто-то из чиновников соизволит поговорить с ним, что оставил надежды на получение копии планов, а посему просто попросил назвать ему фирму, которая проводила реставрацию. Оказалось, что это известный Брунетти «Скатталон» – одна из лучших и самых дорогих компаний в городе. Именно у них был чуть ли не вечный договор на восстановление палаццо его тестя, столь же вечно страдающего от времени и приливов.
Артуро, старший сын Скатталона, был в конторе, но не желал обсуждать дела клиентов с полицией.
– Извините, комиссар, но это конфиденциальная информация.
– Мне нужно только общее представление о том, сколько стоила работа, округленно, – объяснил Брунетти, теряясь в догадках, как такая информация может быть конфиденциальной или в любой степени закрытой.
– Извините, но это совершенно невозможно. – Звук на том конце пропал, и Брунетти представил, как Скатталон закрывает микрофон рукой, чтобы поговорить с кем-то в комнате. Через секунду он заговорил. – Вы должны предоставить нам официальный запрос от судьи, прежде чем мы выдадим подобную информацию.
– Не лучше ли будет, если я попрошу моего тестя позвонить и попросить вашего отца об этом? – спросил Брунетти.
– А кто ваш тесть? – спросил Скатталон.
– Граф Орацио Фальер, – сказал Брунетти, первый раз в жизни смакуя роскошное звучание каждого слога, легко срывающегося с его языка.
Звук на том конце снова стал приглушенным, но Брунетти все же различал глубокий рокот мужских голосов. Телефон стоял на твердой поверхности, он слышал фоновые шумы, а потом другой голос заговорил:
– Виоngiorno,Dottore Брунетти. Вы должны извинить моего сына. Он новичок в бизнесе. Университет закончил, так что с торговлей пока что не знаком.
– Конечно, синьор Скатталон. Я хорошо вас понимаю.
– Какие сведения, говорите, вам нужны, Dottore Брунетти? – спросил Скатталон.
– Мне нужно знать, сколько приблизительно синьор Ла Капра потратил на реставрацию своего палаццо.
– Да-да, сейчас, Dottore. Я только погляжу в папке. – Трубку снова положили, но Скатталон быстро вернулся. Он сказал, что не знает, какова была покупная цена, но за последний год его компания выставила Ла Капре счетов по меньшей мере на пятьсот миллионов, совокупно за работу и материалы. Брунетти заключил, что это «белая» цена, официальная, которая сообщена правительству – столько-то потрачено, столько-то заработано. Он недостаточно хорошо знал Скатталона, чтобы свободно спросить об этом, но можно было догадаться, что изрядная, а вероятно, большая часть работы оплачена «черным налом», неофициально и по более низким расценкам, что было выгодно Скатталону, потому что избавляло от необходимости заявлять прибыль, а следовательно, и платить налоги с нее. Брунетти прикинул, что спокойно может набросить еще пятьсот миллионов лир, пошедших если не в карман Скатталону, то на зарплату рабочим и на те закупки, которые оплачивались «в черную».
Что до того, что именно было сделано в палаццо, Скатталон был более чем откровенен. Новая крыша и потолки, укрепление здания стальными балками (и за это хорошо заплатили), все стены очищены до кирпича и заново оштукатурены, сделаны новая сантехника, водопровод и электрика, система центрального отопления, центральный кондиционер, три новых лестницы, паркетные полы в центральных залах, и повсюду окна с двойным стеклопакетом. Не специалист, Брунетти все же мог подсчитать, что стоимость этих работ явно превышала заявленную Скатталоном сумму. Но это пусть он разбирается с налоговиками.
– Я думал, он собирался отвести помещение для своей коллекции, – соврал Брунетти. – Вы отделывали такую комнату, где можно было бы разместить картины или, – он с надеждой сделал паузу, – керамику?
После короткой паузы, во время которой Скатталон, вероятно, взвешивал свои обязательства перед Ла Капрой и перед графом, он сказал:
– Там было одно помещение на третьем этаже, которое могло служить чем-то вроде галереи. Мы поставили пуленепробиваемое стекло и железные решетки на все окна, – продолжал Скатталон. – Это в задней части палаццо, и окна выходят на север, так что туда попадает только рассеянный свет, но окна достаточно велики, чтобы его там хватало.
– Галерея?
– Ну, он никогда так не говорил, но, похоже, так и есть. Там только одна дверь, укрепленная сталью, и еще он просил нас выбить несколько ниш в стене. Они идеально подходят для размещения статуй, если они небольшие, а может, и для керамики.
– А как насчет охранной сигнализации? Вы ставили такую?
– Нет, это не наша работа. Если он ее устанавливал, то через другую компанию.
– А вы не знаете, устанавливал или нет?
– Без понятия.
– Что он за человек, этот синьор Ла Капра, как вам показалось?
– С таким человеком приятно иметь дело. Очень благоразумный. И очень изобретательный. У него прекрасный вкус.
Брунетти понял это так, что Ла Капра парень щедрый, в том смысле щедрый, что не придирается к счетам и не изучает их слишком пристально.
– А вы не знаете, синьор Ла Капра сейчас живет в своем палаццо?
– Да, живет. На самом деле он вызывал нас несколько раз, чтобы доделать кое-какие мелочи, которые были упущены в последние недели работы.
Эх, подумал Брунетти, какая полезная штука этот пассивный залог: мелочи «были упущены». Это не рабочие Скатталона их «упустили». Дивная вещь язык.
– А может, вам известно, не были ли упущены какие-нибудь мелочи в той комнате, которую вы называете галереей?
Скатталон немедленно ответил:
– Я ее так не называю, Dottore Брунетти. Я сказал, что она под нее годится. И там не было никаких упущений.
– Не знаете ли вы, не было ли у ваших рабочих поводов зайти в эту комнату, когда они вернулись в палаццо для выполнения окончательных работ?
– Если в этой комнате ничего не надо было доделывать, то у них не было и причин заходить туда, так что я уверен, что – нет.
– Несомненно, несомненно, синьор Скатталон. Я уверен, что так и было. – Его опыт подсказывал, что у Скатталона хватит терпения не больше чем на еще один вопрос. – А единственный доступ в эту комнату – через дверь?
– Да. И еще воздуховод от кондиционера.
– А решетки открываются?
– Нет. – Просто, односложно, и понятно, что разговор окончен.
– Спасибо вам за помощь, синьор Скатталон. Будьте уверены, я расскажу об этом моему тестю.
Брунетти завершил разговор, дав не больше разъяснений в конце беседы, чем в начале, но совершенно уверенный, что Скатталон, как и большинство итальянцев, достаточно подозрительно отнесется ко всему, имеющему отношение к полицейскому расследованию, чтобы никому про это не заикаться, тем более клиенту, который, возможно, ему еще не все заплатил.
Глава 19
Интересно, думал Брунетти, окажется ли синьор Ла Каира очередным из этих окруженных охраной типов, которые появляются на сцене с тревожащей частотой? Богатые, но богатством, не имеющим корней, по крайней мере таких, которые можно было бы отследить, они начали движение на север, за пределы Сицилии и Калабрии, – иммигранты в собственной стране. Многие годы жители Ломбардии и Венеции, самых состоятельных частей страны, полагали себя свободными от lapiovra, спрута о многих щупальцах, в которого превратилась мафия. Все это были robadalSud, южные дела, эти убийства, взрывы баров и ресторанов, владельцы которых отказывались платить «за крышу», расстрелы в центре города. И надо признать, пока все это насилие и эта кровь оставались где-то там на юге, никто особо ими не озабочивался; правительство смотрело на них сквозь пальцы, как на странный обычай meridione, юга. Но в последние несколько лет насилие поползло на север как сельскохозяйственный вредитель, которого невозможно остановить: Флоренция, Болонья, а теперь уже и сердце индустриальной Италии подцепили заразу и тщетно искали способ побороть болезнь.
Вместе с насилием, вместе с наемными убийцами, которые для острастки родителей стреляли в двенадцатилетних детей, явились люди с дипломатами, сладкоречивые покровители оперы и прочих искусств, со своими детьми, обученными в университетах, винными погребами и яростным желанием, чтобы их воспринимали как меценатов, эпикурейцев и джентльменов, а не как головорезов, коими они и были с их понтами и трепом про omerta и верность.
На секунду Брунетти прервал размышления, допустив, что синьор Ла Капра может оказаться тем, на кого похож: состоятельным человеком, который купил и отреставрировал палаццо на Большом Канале. Но он тут же вспомнил об отпечатках пальцев в кабинете Семенцато и о городах, которые в одно и то же время посещали Ла Капра и Семенцато. Совпадение? Глупости.
Скатталон сказал, что Ла Капра поселился в палаццо. Возможно, настало время представителю одной из ветвей власти города приветствовать нового постоянного жителя и перемолвиться с ним словечком о том, что в наше время высокой преступности надо соблюдать необходимые меры безопасности.
Поскольку дом Брунетти находился на той же стороне канала, что и палаццо, он пообедал дома, но кофе пить не стал, подумав, что синьор Ла Капpa может оказаться настолько вежливым, что угостит его.
Палаццо располагалось в конце калле Дилера, маленькой улицы, которая упиралась в Большой Канал. Уже на подходе Брунетти смог заметить несомненные признаки новизны. Наружный слой intonaco, положенной на кирпичные стены, был еще девственно чист и свободен от граффити. Только у самого низа виднелись признаки износа: последнее наводнение оставило отметку примерно на уровне колена Брунетти, высветлив тускло-оранжевую штукатурку, которая уже начала отваливаться и теперь лежала, отброшенная ногой или метлой, у обочины узкой калле. Железные решетки в четырех окнах цокольного этажа были вцементированы в проемы, что исключало любую возможность проникновения. Сквозь решетки просвечивали новые деревянные ставни, крепко закрытые. Брунетти перешел на другую сторону калле и закинул голову, чтобы оглядеть верхние этажи. Везде были те же темно-зеленые деревянные ставни, но распахнутые, и рамы с двойными стеклами. Желоба под новой терракотовой черепицей крыши были медными, как и отходившие от них водосточные трубы. Однако от третьего этажа и до земли трубы были просто жестяными.
Табличка с именем около единственного звонка была воплощением вкуса: простая надпись курсивом «Ла Капра» – и все. Он позвонил в звонок и встал около домофона.
– Si,chi ё? – спросил мужской голос.
– Polizia, – ответил он, решив не тратить время на хитрости.
– Si.Arrivo, – сказал голос, и после этого Брунетти услышал только механический щелчок. Он ждал.
Через несколько минут дверь открыл молодой человек в синем костюме. Чисто выбритый, темноглазый, он был достаточно красив, чтобы работать моделью, но, может, слишком коренаст, чтобы хорошо получаться на фотографиях. «Si?» – спросил он, не улыбаясь, но и не выказывая большего недружелюбия, чем средний горожанин, которому позвонил в дверь полицейский.
– Виоngiorno, – сказал Брунетти. – Я комиссар Брунетти. Я хотел бы поговорить с синьором Ла Капра.
– О чем?
– О преступности в городе.
Молодой человек, стоявший снаружи, не сдвинулся с места и не сделал поползновения пропустить Брунетти внутрь. Он ждал от Брунетти более полных объяснений и, когда стало ясно, что их не будет, сказал:
– Я думал, что в Венеции нет никакой преступности.
Более длинная фраза выявила его сицилийский акцент и агрессивность тона.
– Дома ли синьор Ла Капра? – спросил Брунетти, устав от этой разминки и начиная замерзать.
– Да. – Молодой человек отступил в глубь дома и придержал дверь для Брунетти.
Брунетти оказался в большом внутреннем дворике с круглым бассейном в середине. Налево мраморные колонны поддерживали лестницу, ведущую на первый этаж здания, окружавшего дворик. Оттуда лестница зигзагом, по-прежнему прилегая вплотную к стене, поднималась на второй и третий этажи. На ее мраморных перилах с одинаковыми интервалами стояли львиные головы. Под лестницей был свален мусор, оставшийся от недавних работ: тачка с бумажными пакетами с цементом, рулон толстого крепкого полиэтилена и большие жестянки с разноцветными потеками краски по бокам.
На первой лестничной площадке молодой человек открыл дверь и отступил в сторону, пропуская Брунетти вперед. Войдя, тот услышал музыку, доносившуюся с верхних этажей. Пока он поднимался за молодым человеком по ступенькам, звуки стали громче, и вот он различил среди прочего солирующее сопрано. Аккомпанировали, кажется, струнные, но музыка звучала приглушенно. Молодой человек открыл еще одну дверь, и в это мгновение голос вознесся над инструментами и парил в чистой красоте целых пять ударов сердца, а затем спланировал из небесных сфер в мир земных инструментов.
Они миновали мраморный холл и стали подниматься по внутренней лестнице. По мере их продвижения вверх музыка становилась громче и громче, голос яснее и чище – они приближались к источнику звука. Молодой человек, казалось, ничего не слышал, хотя пространство, в котором они двигались, было целиком заполнено звуком и больше ничем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33