Идея пересмотра завещания ей абсолютно не нравилась.
– В любом случае, тебя можно поздравить, – сказала она.
– Карсон утверждает, что ее адвокат направил в суд апелляцию.
– О! В таком случае ты сможешь окончательно выиграть дело.
– Судебный запрет уже снят.
– Значит, всё хорошо?
– Это значит, что мы можем двигаться дальше и издавать сборник, как и собирались. Даже если гонорар Кэти не будет направлен в фонд, я смогу перечислить туда прибыль от продажи книг. Бог свидетель, им очень нужны деньги.
– А иллюстрации будет делать Изабель?
Алан неуверенно помолчал, но всё же решил ответить откровенно:
– На самом деле я ее еще не спрашивал.
– Алан!
– Знаешь, я не мог к ней обратиться, пока не был уверен, что книга выйдет в свет. Что, если бы она выполнила всю работу, а нам не удалось бы ее напечатать?
– Единственный человек, который мог бы с ней договориться, – это ты, – заявила Мариса. – И, сказать по правде, если откажешься, значит, ты еще глупее, чем я думала.
Алан вздохнул. Он обвел комнату взглядом и заметил, что ночные тени вплотную приблизились к оконным стеклам. Там, за окном, уже вышли на охоту призраки Уотерхауз-стрит. И почему только он один помнит прошлое? Точнее, не хочет забывать.
– Алан? Ты еще здесь?
– Я сомневаюсь, что Изабель станет со мной общаться, – наконец произнес он.
Теперь настала очередь Марисы помолчать.
– Когда ты в последний раз с ней разговаривал? – спросила она после долгой паузы.
– Во время похорон. Нет. Немного позже. Я ей позвонил, но Изабель бросила трубку.
Алан потом еще и писал ей, но письмо вернулось нераспечатанным. Адрес Изабель был перечеркнут, и на конверте появилась надпись: «Вернуть отправителю».
– Если ты не можешь с ней поговорить, – начала Мариса. – Если она не хочет с тобой разговаривать... – Она запнулась, но всё же продолжила: – Алан, почему же ты заставил всех окружающих поверить, что Изабель участвует в создании книги?
– Потому что без ее рисунков ничего не получится. Книга будет... незавершенной. Как раз об этом говорила Кэти незадолго до смерти. Она готова была на всё, лишь бы Изабель согласилась иллюстрировать книгу. При жизни ей это не удалось, и я решил выполнить ее желание, выпустив такой сборник.
– Но ты позволил всем нам думать, что за этим проектом стоит Изабель.
– Мариса, я никогда прямо не заявлял об этом, я тебя не обманывал.
– Нет, но когда я засомневалась, подходит ли манера Изабель к книгам Кэти, ты уверил меня, что она будет рисовать иллюстрации так, как она писала раньше, до абстрактного периода.
– Только потому, что я собирался попросить ее об этом, – ответил Алан. – И я так и сделаю, когда поговорю с ней. Если поговорю.
– Хочешь, я ей позвоню?
– Нет. Я должен сделать это сам. Если Изабель согласится участвовать в проекте, нам с ней придется общаться. Это не значит, что всё будет по-прежнему... но всё же...
Голос Алана затих в трубке, и долгое время на линии слышался только шорох.
– Это случилось не только из-за Кэти, – заговорила Мариса. В молчании Алана она уловила то, что он не решался высказать вслух. – Ты ведь был влюблен и в Изабель тоже. Ты любил их обеих.
– Я даже не знаю, что я тогда чувствовал. Я был таким молодым. И глупым.
– Все мы когда-то были молодыми и глупыми.
– Вероятно.
– Господи, не говори так мрачно! Хочешь, я составлю тебе компанию сегодня вечером?
– А как насчет Джорджа?
– Он работает допоздна. Ему будет полезно для разнообразия прийти с работы и не застать меня дома.
Прозвучавшая в ее словах горечь чуть не заставила Алана спросить, почему они не расстанутся раз и навсегда. Но история тянулась уже давно, и на этот вопрос, как и на многие другие, не было однозначного ответа.
– Благодарю, – ответил он. – Но сейчас я предпочитаю лечь спать. Я позвоню Изабель завтра утром и расскажу тебе, что из этого выйдет.
– Ничто не вечно, – сказала в ответ Мариса. Это было вполне в ее духе. Сказать что-нибудь совершенно неожиданно, заставляя собеседника искать связь с предыдущим разговором. Алан не был уверен, относится ли эта фраза к его меланхолии, или к отказу Изабель с ним разговаривать, или к отношениям Марисы и Джорджа. Но сейчас у него не было желания выяснять.
– Согласен, – сказал он. – Спасибо, что позвонила.
– Ты всё расскажешь мне завтра?
– Обещаю.
Алан положил трубку и снова улегся на диван. Он перевел взгляд на автопортрет Марисы, висевший над камином. Художница очень точно передала полуулыбку, которую он так хорошо помнил. Теперь ее волосы были несколько длиннее, чем на портрете, но это не имело никакого значения. И в сорок лет Мариса улыбалась точно так же, и портрет сохранил сходство, несмотря на все изменения, которые претерпел оригинал. И так будет всегда, разве что ее муж добьется того, что у Марисы пропадет желание улыбаться.
Алан опустил глаза на ряд книг, состоящий из первых изданий его типографии, потом посмотрел направо на небольшую фотографию в темной деревянной рамке. Этому снимку было уже больше десяти лет; три призрака Уотерхауз-стрит – Кэти, Изабель и он сам, молодые и счастливые, были запечатлены на ступенях квартиры девушек. Тогда они еще не помышляли о смерти и бедах, уготованных им жизнью.
Ничто не вечно.
Алану стало ясно: он должен оставить прошлое в покое. Надо смириться со смертью Кэти и с тем, что Изабель попыталась вычеркнуть его из своей жизни. Последовать советам Марисы и изменить взаимоотношения с Изабель, раз уж она сама не хочет этого сделать.
Может быть, публикация книги поможет ему в этом, изменит к лучшему нынешнее положение.
Ну почему в жизни так много сложностей?
III
12 июля
Ньюфорд
Грейси-стрит.
Ma belle Иззи!
Я знаю, что ты давно выросла, но позволь мне в последний раз назвать тебя детским именем.
Прошлой ночью я начала писать сказку. Вот она:
В его сознании образовалась пустота, словно в покинутом людьми доме, когда в нем остаются только призраки и эхо. Редкие разрозненные мысли одинокими мотыльками метались в этой пустоте и, казалось, не имели к нему никакого отношения. Теперь и то, что он думал, и то, что он делал, утратило значение.
А потом я остановилась, поняв, что снова пишу о самой себе, о той пустоте, которая существует внутри меня, и никакие сказки не смогут ее заполнить.
Я получаю множество писем от людей, в которых они рассказывают, как им нравятся мои истории, как эти истории помогают обрести надежду в том огромном старом мире, где большинство из нас проводит всю спою жизнь. Люди понимают, что на земле не осталось места для чудес, но волшебство моих сказок дает им возможность распознать их собственную магию.
Мне всегда хочется ответить на эти письма и признаться, что все мои истории не имеют ничего общего с действительностью. На свете нет места надеждам и настоящему счастью. В конце концов, никто не может жить счастливо, поскольку никто не может жить вечно, а под покровом счастья всегда скрывается боль.
Вчера вечером я прогуливалась по нашим любимым местам. Старый рынок. Нижний Кроуси. Уотер-хауз-стрит. Я постояла перед нашим старым домом и представила, что ты внутри, сидишь и рисуешь что-то за кухонным столом и мне надо просто подняться по ступеням, чтобы встретить твой утомленный долгой работой взгляд. Но в этот момент на улице появилась стайка школьников; они подошли к двери, и мои мечты испарились.
На противоположной стороне улицы в квартире Алана горел свет, но я не позвонила в его дверь. Увидев меня, он, так же как и ты, поймет, что я наконец-то набралась смелости и теперь не хочу, чтобы меня кто-то останавливал. Это будет... даже не знаю, как сказать. Наверно, трогательно. Я просто вернулась к себе и отправилась в постель.
Я думала, что прогулка в прошлое прибавит мне сил и доставит радость, но там остались только призраки. Ты ушла, я тоже ушла. Все разошлись, кроме Алана, а одного Алана недостаточно. В нем появилась темнота, полагаю, точно такая же, как и во мне. Только он относится к ней по-другому. Иззи, ты была нужна нам, как свеча нужна теням, иначе они не могут исполнять свои танцы.
Потом мне приснился странный сон. Как будто я умерла, но ты написала мой портрет, и я вернулась, но уже без внутренней темноты. Я знаю, что твои произведения не обладают подобным свойством, но, проснувшись, с удивлением поймала себя на мысли о такой возможности. А ты всё еще задумываешься об этих вещах или прибой острова Рен смыл мечты о возрождении? Всегда хотела тебя спросить, но не решалась разбудить призраков, которых ты уже, наверное, смогла похоронить.
Знаю, что мне не следует давать тебе советы, Иззи, но не могу не высказаться прежде, чем уйду навсегда. Ты не должна чувствовать себя виноватой. Ты готова взвалить на свои плечи ответственность за всё зло этого мира, за все беды нашей жизни. В этом нет ни капли твоей вины. Можно чувствовать себя виновной, если преследуешь определенную цель, а ты даже не ведала, что творишь, пока не становилось слишком поздно что-то менять.
Хотелось бы и мне похоронить своих призраков, но они никак не желают успокаиваться. А между тем уже пять часов утра. Самое подходящее время отделить реальное от призрачного. Мне всегда лучше удавалось выражать свои мысли на бумаге, но, как только я взялась за ручку, из-под пера появилось это письмо. Не могу больше ждать, я и так откладывала его несколько недель.
Извини, если оно тебя расстроит. Я бы не хотела, чтобы после моей смерти друзьям пришлось заканчивать начатые мною дела, но у меня нет выбора. Думаю, его и не было. Передо мной всегда была неизбежность.
Наверно, ты удивишься, обнаружив этот ключ. Он откроет ячейку 347 в камере хранения автобусной станции Ныофорда. Теперь ты уже знаешь, что я всё завещала фонду. Всё, кроме того, что находится в этой ячейке. Это я оставляю тебе. Тебе и Алану, если ты сочтешь нужным с ним поделиться.
Ну вот и всё. Сказки кончились. Нет, не совсем так. Сказки останутся навсегда. Они кончились только для меня. Сказки будут продолжаться, но меня в них не будет.
Не плачь, таbelle Иззи. Вспоминай обо мне только хорошее. Знаешь, это письмо я сочиняла всю свою жизнь. Но пока не встретила тебя, я не знала, кому оно предназначено.
Любящая тебя Кэти.
IV
Сумерки застали Изабель на причале. Она стояла лицом к озеру и так сильно сжимала в правой руке маленький плоский ключ от ячейки камеры хранения, что он отпечатался на ее ладони. Сзади из-за леса налетел ветерок, взъерошил волосы и прижал к коленям юбку. Он принес с собой запах земли, мха, опавших листьев, пряный аромат сосен и кедров.
Полумрак длился недолго. Вскоре граница между небом и озером растаяла, но Изабель продолжала стоять и смотреть прямо перед собой, уже во тьму. Погасший закат унес часть ее печали. Темнота осторожно и заботливо скрыла красноту и припухлость век, как незадолго перед этим стерла грань между водой и небом. Но не смогла стереть разбуженных воспоминаний. Хотя письмо Кэти лежало сейчас дома, на кухонном столе, где его оставила Изабель, перед ее глазами еще стояли наклонные буквы, а в ушах слышался голос Кэти, и знакомые интонации оживляли вереницы слов и предложений, целые страницы написанного от руки послания.
Письмо сильно взволновало Изабель, тем более что оно появилось так внезапно из ниоткуда и заново разбередило горе, словно похороны Кэти состоялись только сегодня, а не пять лет назад. Оно, несомненно, было написано почерком Кэти. И слова, звучавшие в ушах Изабель, произносил ее голос. Но общий тон послания казался странным.
Письмо было мрачным, тревожным и унылым, а это совершенно не похоже на характер подруги.
Конечно, Кэти могла быть в дурном настроении, могла быть замкнутой, но эти стороны характера проявлялись в ее произведениях, но никак не отражались на отношениях с окружающими. Та Кэти, которую помнила Изабель, отличалась редким жизнелюбием. Она была способна на серьезные рассуждения, но, как правило, привносила в них юмор, ощущение маленького чуда и волшебства.
Автор этого письма исключил волшебство, запер его где-то в тени. Можно допустить, что Кэти писала его в больничной палате и знала, что умирает, но в ее словах звучал намек на самоубийство.
В памяти Изабель внезапно вспыхнуло воспоминание: они с Аланом спорят на кладбище после погребения. Он говорил... Он говорил...
Воспоминание унеслось так быстро, что она не успела сосредоточиться, но тяжесть в груди вернулась, принеся с собой очередной приступ слабости и тошноты. Чтобы не упасть, Изабель пришлось лечь прямо в густую траву на причале. Она на несколько минут закрыла глаза, и боль отступила. Напряжение в груди немного ослабло, можно было снова вздохнуть в полную силу. Но печаль осталась.
Изабель повернула голову, прижалась щекой к траве и посмотрела вниз, в темноту, за которой скрывалось озеро. Почему письмо должно было прийти именно сейчас? Почему оно не осталось потерянным? Не хотелось думать, что Кэти могла быть такой, какой она предстала в своих последних строках: отчаянно несчастной, скрывающей свои чувства под маской бодрости и веселья. Лучше представить это одной из ее историй, такой же вымышленной, как и рассказ о прогулке по любимым местам. Этой прогулки просто не могло быть – последнюю неделю перед смертью Кэти была прикована к постели.
Но и выдумывать такое она бы не стала. Кэти не могла быть настолько жестокой. А если всё это правда...
Изабель мысленно вернулась к последним строкам послания.
Знаешь, это письмо я сочиняла всю свою жизнь. Но пока не встретила тебя, я не знала, кому оно предназначено.
Сердце Изабель тревожно забилось.
На глаза снова навернулись слезы, но на этот раз она смогла их сдержать. Изабель села и раскрыла перед собой ладонь. Даже не заглядывая в ячейку, она знала, что ее содержимое причинит ей еще большую боль, приблизит к той незнакомке, которая говорила голосом подруги, писала ее почерком.
Она не хотела знать эту незнакомку.
«Пусть мои воспоминания останутся со мной», – мысленно попросила она.
Не плачь, та belle Иззи. Вспоминай обо мне только хорошее.
Именно так она и поступит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75