Конечно, нас мало, может быть, одна шестая жителей Долины Новой Жизни, но все же мы постоим за себя.
– Подождите, дорогой Гри-Гри, наш бедный японец, кажется, разбил себе голову.
Действительно, Ямомото столкнулся с кем-то и так неловко упал, что не мог подняться. Он сидел на льду; по лбу у него бежала струйка крови. Золотые очки и шляпа лежали далеко от него.
– Мистер Ямомото, вы сильно ушиблись?
– О, ничего. Помогите мне встать. Кроме головы, все в порядке.
Бежавшие впереди возвратились, окружив японца. Когда кровь была вытерта и на ссадину налеплен кусок черного пластыря, а очки и шляпа были водворены на свои места, Ямомото храбро пустился в дальнейший путь. Милли обратилась к Мею. – Какой смешной старичок! Лучше бы ему сидеть за микроскопом, чем бегать на коньках!
Эти слова больно задели Мартини. «Гм, старичок! А он, по крайней мере, на десять лет моложе меня. Пожалуй, и мне лучше было оставаться дома, чем надрываться здесь, конкурируя с этим большим дураком».
Милли неслась вперед со своим кавалером справа, не замечая, что итальянец остался позади. Она что-то щебетала, громкий смех резал уши бедного Мартини. «Стыдитесь, Филиппе, – говорил он себе, – каждый человек должен уметь вовремя уйти со сцены. Неужели вы будете докучать себе и другим? Вы должны иметь достаточно гордости».
Он постарался затереться в толпе, но глаза его все время ревниво следили за носящейся вдали парой. Чартней, Блэкнайт и Висконти скоро остановились у края катка и закурили.
– Превосходная жизнь! – воскликнул Висконти. – Я положительно не чувствую, что нахожусь в стране тиранического Куинслея.
– Я не думаю, что он долго будет сносить такое неповиновение, – заметил Чарльз Чартней. – Очень интересно, чем все это кончится?
Блэкнайт, хитро улыбаясь, проговорил:
– Не так все просто, как вы думаете, друзья. Может быть, он давно бы стер нас с лица земли, если бы мог.
– Что же его удерживает? – спросил Чартней.
– Конечно, не военная гусеница. У него для борьбы с нами имеются воздушные корабли, которым мы не можем противопоставить ничего равного. Блэкнайт слегка ударил Чартнея по плечу. – Вы забыли радиоактивные элементы. С их помощью мы можем взорвать и себя, и всю Долину Новой Жизни. Конечно, первого мы не будем делать, ну, а что касается последнего, то просим не выводить нас из терпения.
– Значит, вы нашли способ удержать Куинслея от насилия, угрожая ему гибелью всего его царства?
– Угрожать можно, – поспешно сказал Висконти, – но осуществить угрозу безумие!
– Кто же говорит об осуществлении? – запротестовал Блэкнайт. – В разговоре с мистером Куинслеем я только намекнул об этой возможности, и этого было достаточно. Я почтительно представил ему всю безобидность экспериментов мистера Роберта и убедил его пойти на компромисс. Мы снабжаем Долину радиоактивными веществами, работаем превосходно, для всех, и просим только терпеть нас.
– А что дальше?
– О, мистер Чартней, зачем заглядывать в далекое будущее?
В это время показалась пара – Христиансены.
– Смотрите, смотрите! – перебил Висконти. – Эти скандинавы природные конькобежцы. Она удивительно мила, эта юная Маргарита.
– И, кажется, влюблена в своего супруга по уши.
Блэкнайт перестал семенить ногами и, смотря вслед супругам, произнес:
– Иногда я сожалею, что вовремя не успел связать себя узами с какой-нибудь интересной женщиной. Увы, теперь поздно!
– Действие радия, а, может быть, и этого весеннего солнца, начинает, кажется, сказываться и на вас? – засмеялся Висконти.
– Действительно, солнце так печет, что, пожалуй, через неделю – прощай зимний спорт, – сказал Чартней. – Я предлагаю отправиться к дорожке лыжников, сейчас начнется бег.
Все трое направились вдоль катка.
Мимо них уверенно, размашисто пронеслась пара конькобежцев.
Блэкнайт нагнулся к уху Чартнея:
– Вот наша Елена, из-за которой может возникнуть Троянская война в Долине Новой Жизни.
– Да, часто женщины являются тайными пружинами мировых событий, заметил Чартней.
– У отца и сына одинаковый вкус.
– Мадам Гаро так хороша, что каждый приходит от нее в восхищение, горячо проговорил Висконти.
– Э, друг, на вас тоже, кажется, действует радий, – погрозил пальцем Блэкнайт. Они засмеялись и свернули на дорожку, к пригорку, с которого открывался вид на лыжников. Там были устроены разные препятствия – глубокие рвы, через которые надо было перескакивать, деревянные трамплины, крутые повороты, внезапные спуски и подъемы. Лыжники неслись цепочкой.
Друзья замешались в публику и с интересом наблюдали за рискованным полетом лыжников. Трудно было представить, как они сохраняли равновесие, падая с большой высоты или проносясь по воздуху над широкими канавами.
Мартини безучастно скользил взад и вперед, стараясь держаться подальше от того места, где была Милли. «Лучше всего уйти с катка и вернуться домой, – думал он. – Но тогда я выдам свои чувства, а я вовсе не хочу, чтобы надо мною смеялись. Милли, Милли, моя дорогая… Она заставляет меня так страдать. Я не хочу посадить ее в клетку, лишить удовольствий, и все же я ужасно страдаю, когда вижу, как интересно ей с этим Меем».
Какой-то человек закрутился перед задумавшимся Мартини волчком – нельзя было видеть ни лица, ни рук, ни ног. Зрители хлопали в ладоши. Сзади кто-то схватил маленького итальянца в объятия.
– Простите, синьор, я едва не сшиб вас с ног.
– Доктор Бергер, это вы?
– Во всей своей красе!
– Куда направляетесь?
– Ношусь из конца в конец. Стараюсь истратить избыток сил.
– Вы прекрасно выглядите.
– Берите меня за руки, я протащу вас два-три круга. Вам нужен моцион, дорогой синьор Мартини.
Они сделали небольшой конец и остановились, привлеченные красивым зрелищем: на лед спускались летающие люди. Белые крылья разом складывались, и вот уже коньки скользили по льду. Прибывшие издалека, эти люди спешили также снять свои широкие резиновые одежды.
– Вы видите эту пару? – спросил доктор Бергер.
– Вот эту? Мужчина и женщина?
– Да, да, узнаете?
Мартини пригляделся и воскликнул:
– Он – Муки, а кто же она?
– Не узнаете? Его жертва. Теперь он женился на ней.
– Что вы говорите, дорогой доктор? Я слышал, он был посажен в тюрьму, а она… я полагал, что она умерла.
– Ей была сделана операция, вставлено новое дыхательное горло. А Муки освобожден из тюрьмы Робертом Куинслеем.
– Зачем он освободил его? – удивленно спросил Мартини.
– Мистер Роберт придерживается взгляда, согласно которому преступники не должны наказываться, их нужно лечить, им нужно растолковывать их вину. Ну, а кроме того Муки помог мистеру Роберту освободить из тюрьмы мадам Гаро.
– Значит, несчастная, которую он хотел задушить, – теперь его жена?
– И если бы вы знали, синьор Мартини, как она его любит! Она моя пациентка и еще недавно сама рассказывала мне об этом.
– Черт возьми, в женщинах заложена масса противоречий!
– Когда, много лет назад, я увлекался женщинами, они всегда причиняли мне много страданий. С тех пор я говорю всем – берегитесь женщин.
Мартини почувствовал в этих словах старого друга намек. Он насупился. В этот момент мимо проплыла пара: Мей тесно обхватил Милли, а она, прижавшись к нему, мечтательно смотрела вперед, ничего не видя перед собой, как будто уносилась в вихре блаженства.
Мистер Роберт умчал свою даму в дальний конец катка. Там было совсем пусто, толпа схлынула к лыжне. Он остановился и, вдыхая полной грудью воздух, воскликнул:
– Неправда ли, как хорошо дышится? Я чувствую всеми фибрами своего существа приближение весны.
Мадам Гаро, румяная и задыхающаяся от быстрого бега, взглянула на своего кавалера.
– Не знаю почему, но я полна бодрости и веселья. Мне вспоминаются времена, когда я умела отдаваться развлечениям со всем пылом юности.
– Я буду счастлив, мадам, когда вы забудете тяжелые испытания, которые вам пришлось пережить в Долине Новой Жизни.
– Мистер Роберт, меня трогают ваши постоянные заботы.
Молодой человек взял ее руки в свои и, крепко сжимая, с чувством произнес:
– Если бы я мог, я сделал бы все, чтобы вы стали счастливой, но я боюсь…
– Вы можете, – тихо сказала Анжелика и, круто повернувшись, умчалась от Роберта. Он стоял несколько секунд задумавшись, потом весело улыбнулся и пустился догонять свою даму.
– Синьор Мартини, синьор Мартини! – кричала Милли. – Мы не можем найти вас целый час!
Мей подлетел к итальянцу.
– Синьор Мартини, Милли о вас беспокоится.
– Она беспокоится… О чем же она беспокоится?
– Дорогой синьор Мартини, – подбежала молодая женщина, – где вы спрятались, вы обещали покататься со мной, а сами куда-то спрятались?
– Я чувствую себя плохо, – пробурчал Мартини.
– Вы нездоровы? Тогда вам лучше было бы идти домой.
– Я и пойду.
– А я непременно вас навешу сегодня вечером. Впрочем, может быть, я буду занята, тогда я приду завтра или… послезавтра.
– Приходите, когда хотите, хоть через неделю.
Мартини, не прощаясь, повернул к выходу с катка. Милли посмотрела ему вслед.
– Сердится. Это постоянное его недовольство раздражает меня, лучше нам прекратить видеться.
Мей принял красивую позу, проговорил:
– Не надувайте губки, Милли, и не портите настроения.
Новая толпа вливалась на каток. Летающие люди прибывали со всех сторон. Вдали слышались веселые, возбужденные крики, вокруг раздавались оживленные голоса. Солнце сияло и грело, а ветерок нежил и ласкал людей.
Часы прозвонили десять. Мартини встал из-за письменного стола.
В открытую дверь с веранды тянуло холодком, свежестью.
Он подошел и вгляделся в темноту.
Вдали, под горой, блестели огоньки станции тюба. Левее вырисовывалось туманное пятно – селение Старые копи. Черные громады гор только угадывались на фоне неба. Вдоль садового забора прошуршал большой освещенный автобус с пассажирами. Высоко над домом пронесся пассажирский аэроплан с прожектором, пронизывающим темноту.
Мартини стоял, оперевшись о косяк двери, и мысль о Милли неотступно преследовала его.
Четыре дня тому назад он возвращался домой. Двое влюбленных, щебеча что-то друг другу на ухо, шли ему навстречу. Завидев его, они изменили направление и скрылись в темноте. Сомнений не было: это Милли и Мей.
Вчера в саду на скамеечке он снова заметил их. Они были так заняты разговором, что не обратили внимания на его приближение. Слышался шепот, поцелуи. Они сидели так тесно! Какой ужас! В глазах у него потемнело, хотелось кричать, бить и его и ее. Дикое, звериное чувство… Ноги подкашивались, руки тряслись. Влюбленные не знали, какая опасность грозила им. Какой-то прохожий, схватившись за фонарный столб, боролся сам с собой, не зная, что ему делать. Благоразумие цивилизованного человека, привыкшего обуздывать свои страсти, победило. Он ушел, шатаясь, как пьяный, и, войдя в свою комнату, повалился на диван, рыдая и колотя кулаками по своей бедной голове. Потянулись тяжелые дни раздумья, когда вспоминаются все мелочи, все слова, когда все переоценивается, когда человек чувствует, что выхода нет. Голова кажется налитой свинцом, неспособной правильно мыслить.
Теперь, всматриваясь в темноту, Мартини думал: «Разве я мог надеяться удержать около себя это молодое создание? То, что должно случиться через какое-то время, случилось сейчас. Надо побороть себя и примириться с неизбежным. Я должен быть благодарен ей за минуты счастья. У нее своя жизнь, она не может жертвовать ею ради меня… И все же, какой удар! Разве сознание неизбежности может облегчить страдание? Страдание раздирает мне сердце. Лучшее, что вы можете сделать, несчастный Филиппе, это покончить со своим бренным существованием! «
Мартини отошел в глубину комнаты и долго стоял неподвижно. Он не слышал шагов на веранде и не видел, что в дверях появилась та, мысль о которой сверлила его голову день и ночь за последнюю неделю.
Милли, волнуясь и едва сдерживая дыхание, пристально рассматривала еще недавно близкого ей человека.
Отчаяние, выражавшееся во всей его фигуре, тронуло ее. Решение сказать ему всю правду было поколеблено. Хотелось утешить, облегчить его мучения, хотя бы ценою лжи.
– Бедный, бедный Филиппе, как мне жаль вас, – прошептала она. Она сделала легкое движение. Мартини опустил руки. Глаза их встретились. Они долго молчали.
– Филиппе, я пришла, я давно собиралась, но…
– Не надо, не надо, Милли! – закричал вдруг итальянец. – Не говорите ничего в свое оправдание.
Молодая женщина подошла ближе.
– Филиппе, вы выглядите ужасно, вы нездоровы?
– Да, я нездоров, я очень нездоров. Но это пустяки. Вы пришли, я очень рад. Садитесь сюда, на диван. Я сяду в кресло, поговорим. – После томительной паузы, во время которой они сидели не глядя друг на друга, он повторил: – Поговорим.
Милли молчала. Язык положительно отказывался ей повиноваться.
– Расскажите, как вы проводили время? – глухим голосом спросил Мартини.
– Я много работала… гуляла.
– С Меем?
Милли прямо взглянула на своего собеседника и вдруг решительно заговорила:
– Да, с Меем. Вот по этому-то поводу я и пришла к вам. Мне надо сказать вам, синьор Мартини, нечто очень важное. Мне кажется, вы уже догадываетесь.
– Не трудитесь, Милли, я все знаю.
Маленький итальянец внезапно вскочил и, потрясая кулаками, разразился целым потоком слов.
– Как вы решаетесь приходить сюда? Вы убиваете человека и желаете насладиться видом его страдания! Вы бессердечное, бездушное существо! Когда вы не были женщиной, вы были лучше. Приобретя женский инстинкт, вы не приобрели присущих женщине нежности, сострадания, кротости. Вы лживы и порочны. Вы распущены! Вы думаете, что я позволю вам шутить с собой? Я не игрушка! Поиграли и поставили в сторону и взялись за другую игрушку. Нет!
– Синьор Мартини, синьор Мартини! – Милли старалась перекричать пылкого итальянца. В отчаянии она сделала несколько шагов к дверям. – Он поймал ее за руки и, с бешенством сжимая их и выкручивая, ревел:
– Если вы не будете принадлежать мне, то вы не будете принадлежать никому! Я раздавлю этого болвана Мея, как насекомое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62