Нет, право, для меня всего этого слишком много. Я почувствовал сильную слабость, в глазах потемнело, я с трудом добрался до кресла, где и потерял сознание. Когда я очнулся, передо мной стоял опять кто-то в сером, такой же высокий. Я только что открыл глаза и заметил его номер на груди и зеленые треугольники на вороте. Он нагнулся надо мной и проговорил по-английски с тем же акцентом, с которым говорили мои первые собеседники:
– Небольшая слабость, много впечатлений сразу. Теперь прошло. Я как раз вошел к вам, чтобы последний раз взглянуть на вас. Сегодня вечером вы перемещаетесь из госпиталя на квартиру. Ваше состояние в настоящее время отличное. Вы не нуждаетесь ни в каком медицинском уходе.
Я окончательно пришел в себя и, вытирая платком лицо, спросил:
– Мне кажется, вы доктор. Таким образом, я могу узнать от вас, что сталось с туберкулезом моих почек?
– Ваши почки, – отвечал всё так же отрывисто доктор, – выброшены вон и заменены новыми. Операция прошла прекрасно. Оперировал мистер Левенберг. Потом вы находились под моим попечением. Туберкулеза других органов нет. Вы здоровы. Итак, до свиданья!
– Позвольте, позвольте, доктор, – мне не хотелось отпускать его так скоро, – присядьте, пожалуйста, вот здесь. – Я указал ему на кресло. – Я хочу расспросить вас кой о чем. Мне хотелось бы узнать, как я прибыл сюда, где я нахожусь, какая мне была сделана операция, как можно заменить почки новыми, здоровыми, откуда могли быть взяты эти почки? Что это за мир, куда я попал? Где я нахожусь? На земле или на другой какой-нибудь планете? Что значат рассказы вашего слуги? По его словам, ему десять лет, а между тем…
– Вы задаете мне массу вопросов, – осторожно перебил меня доктор. – Я не могу вам на них отвечать. Ваш мозг плохо справляется со всем тем, что вас окружает. Прошу вас соблюдать спокойствие. Постепенно ваше любопытство будет вознаграждено, вы всё узнаете; здесь нет никаких чудес, всё естественно. Но на главное я вам отвечу. Вы на земле, вы здоровы, скоро вы увидите своих соотечественников и других иностранцев, вы войдете в жизнь и ничему не будете удивляться. А теперь я не могу дольше оставаться здесь, я должен торопиться. У нас правило: не терять ни одной минуты напрасно.
Он решительно встал и вежливо раскланялся со мной.
– Одно только слово, – преследовал я доктора до дверей. – Я могу видеть Куинслея?
– Конечно, можете, и увидите, но когда – не могу этого сказать: он очень занят и назначает свидания только в случае большой важности.
– Еще последний вопрос, – просил я, нелепо улыбаясь, – скажите, сколько вам лет?
– О, я один из самых старых здесь, мне уже двадцать лет, – отвечал он спокойным голосом. – Но я не хочу сказать, что я старый, – пояснил он, – мне предстоит еще долгая жизнь. Простите, больше я не скажу ни слова.
С этими словами он запер за собой дверь.
Я почувствовал непреодолимое желание спать. Было ли это результатом какого-то неведомого мне внушения, или на меня подействовали таблетки, или, быть может, я очень устал? Мне было всё равно, и едва я успел лечь, как заснул.
Когда я проснулся, было уже совершенно темно. Я включил свет. Портьеры на окне были задернуты; на столе около кровати я увидел приготовленный мне ужин или обед, не знаю. Он состоял из тех же таблеток и жидкости, на этот раз наполнявшей целый графин. Я с жадностью опустошил два стакана и проглотил таблетки.
В комнате появился знакомый мне уже Гай. Он предложил мне надеть костюм и принес теплое свободное пальто и мягкую шляпу.
– Я провожу вас на вашу квартиру, сэр, – сказал он, помогая мне одеваться.
Мы быстро собрались и вышли из комнаты. Я не задавал никаких вопросов. Мне не хотелось разговаривать. Он тоже молчал. Через длинный коридор, в который вело много дверей, запертых наглухо, мы вышли на открытую темную площадку. Внизу передо мной виднелся город с улицами, обозначенными тысячами фонарей. Небо было темное, и на нем горели звезды северного полушария.
Я осмотрелся. Рядом были открытые двери освещенного внутри купэ аэроплана. По бокам виднелись небольшие крылья. Свежий ветер посвистывал в проволочных креплениях и развевал мое широкое пальто. Я запахнулся покрепче, ежась от непривычного холода, и поспешил войти в купе. Оно было прекрасно отделано кожей. Я опустился на мягкую подушку сиденья, а мой проводник захлопнул дверь и поместился со мною рядом. Когда я взглянул в зеркальное окно, мы неслись уже над городом. Момента, когда аэроплан снялся с места, я не заметил. Линии огней теперь были где-то глубоко под нами и быстро уносились в пространство. А мы, казалось, стояли на месте: так плавен был наш полет. Площадь города была очень велика, судя по количеству пересекаемых нами улиц. Потом, по-видимому, город остался позади – под нами расстилалась темнота с редкими освещенными дорогами, расходящимися в разные стороны.
Навстречу нам, то выше, то ниже, проносились аэропланы различных размеров с ослепительными прожекторами впереди. Меня поразило, что я совершенно не слышал звука моторов; стояла полная тишина.
Мой спутник дремал в углу, нахлобучив на нос свою дорожную кепку.
Прошло не более двадцати минут. Сбоку угадывались очертания высоких гор; на одном из уступов сверкало много огней.
Аэроплан делал круг и медленно опускался.
Я не ощутил никакого толчка, а между тем я увидел бегущие мимо нас палисадники двухэтажных домов, стоящих друг от друга на небольшом расстоянии. Высокие деревья стояли сейчас же за домами. всё было отлично освещено белыми большими фонарями, висевшими на высоких столбах. Аэроплан пробежал немного и остановился. Мы вышли и направились к одному из ближайших домов. Гай открыл калитку в металлической решетке и пропустил меня вперед.
По дорожке, усыпанной красным песком, среди клумб высоких незнакомых мне цветов мы прошли к дверям дома. Мы никого не встретили. Надо думать, был уже поздний час. Мы поднялись по узкой лестнице на первый этаж.
– Здесь вам отведена квартира, – сказал Гай, введя меня в маленькую прихожую. – Вот это ваш кабинет.
Комната была комфортабельно обставлена прекрасной мебелью. Посредине стоял большой письменный стол американской системы. Вдоль стен стояли высокие шкафы, полные книг. Вокруг стола были разбросаны мягкие кресла. На окнах и дверях – красивые портьеры. Нога тонула в мягком ковре. Рядом с письменным столом горел камин.
На столе я увидел свои рукописи и книги, захваченные из Парижа; тут же стояли разные безделушки, дорогие моему сердцу, и мои настольные часы. Они ходили и показывали двенадцать часов, не знаю уж – по какому времени.
Следующая комната была тоже прекрасно обставлена; рядом с ней помещалась столовая. Все комнаты были просторны; человек чувствовал себя в них свободно и уютно.
– Теперь подымемся наверх, – сказал мой проводник и ввел меня в небольшой лифт.
Нажатие кнопки – и мы на втором этаже. Там были спальня, ванная и гардероб. Все мои вещи были старательно разложены по местам, кровать застлана. Здесь уже ничто не напоминало мне госпиталь. всё было так, как в любой европейской квартире. Квартира производила впечатление. Никаких приспособлений, виденных мной ранее, я не заметил. Гай надавил на кнопку электрического звонка, и в комнату вошел неслышными шагами человек в таком же одеянии, как и все, с кем я успел познакомиться, и очень умело начал помогать мне устраиваться в моей новой квартире.
Потом они ушли, и я остался один. С удовольствием переоделся я в свою пижаму и, приняв ванну, которая, кстати сказать, была образцово устроена, впал в прекрасное настроение духа.
Каково же было мое удивление, когда мой новый слуга явился ко мне в спальню и пригласил меня спуститься в столовую поужинать. Я не чувствовал особого голода, но тем не менее повиновался, так как у меня уже вырабатывалась привычка делать все, что указывают. Мое удивление достигло предела, когда я увидел большой, накрытый белоснежной скатертью, прекрасно сервированный стол, цветы в вазах, хрусталь, фарфор и серебро. Рядом с одним из приборов стояла полубутылка настоящего французского шампанского.
Усевшись в мягкое кожаное кресло и увидев перед собой ломти белого хлеба, я понял, что этот ужин, вероятнее всего, не будет состоять из таблеток.
Слуга открывал крышки на серебряных блюдах. Боже мой, какой чарующий аромат ударил мне в нос! Я сразу почувствовал дикий голод, как будто не ел вечность. Блюда были тонкие и разнообразные. Здесь были и рыба, и дичь, и зелень, и фрукты, но всего понемножку – как будто для ребенка…
Слуга раскупорил шампанское и налил мне бокал золотистого искрящегося напитка. Я с наслаждением выпил и уже сам еще раз наполнил бокал. Голова слегка закружилась, и приятное чувство теплоты разлилось по ногам. «Да, думал я, – мне предстоит, кажется, недурная жизнь. Судя по началу, не дурно. Но если я потребую еще бутылку, мой слуга, конечно, не исполнит моего приказания. Он чувствует себя здесь скорее господином, чем слугой». Эта мысль несколько меня разочаровала. Слуга стоял, невозмутимый и молчаливый, наблюдая за каждым моим движением.
На следующее утро меня посетил знакомый уже доктор и запретил мне в течение трех дней выходить из квартиры. Потом, сказал он, я могу считать себя совершенно здоровым и делать все, что мне угодно.
За эти три дня я познакомился с несколькими новыми лицами. Первый визит нанес мне мой собрат по профессии, инженер-француз. Это был маленький бритый человек; он вошел ко мне в кабинет и дружески потряс мне руку, как будто мы были с ним знакомы с детства. Он засыпал меня тысячью вопросов – о том, что делается на родине, какова там жизнь, что нового в политике, каковы люди, что было выставлено на весенней выставке картин, какие были балы, какие строятся новые сооружения и т. д., и т. д.
Я едва успевал ему отвечать и, наконец, выбрал время в свою очередь спросить:
– Разве у вас не существует газет?
– Мы имеем прекрасную библиотеку, и в ней любые книги – как научные, так и беллетристика, – отвечал он, – но газет мы здесь не видим.
– Однако у вас строго, – заметил я, – мне представляется, что вы живете на полутюремном режиме.
– Скажите лучше, мой дорогой собрат, «у нас», так как вы не должны теперь выделять себя.
На все дальнейшие расспросы он давал краткие и неопределенные ответы и посматривал на меня так, что, казалось, ему не хочется пускаться в какие-либо объяснения.
На прощанье он обещал зайти ко мне через три дня, когда мне будет разрешено выходить, чтобы вместе со мной пойти прогуляться по окрестным лесам и полям. Он оставил мне свою визитную карточку; там значилось:
«Луи Карно, инженер. Колония, первая линия, третий ряд».
Следующий посетитель был типичный немец. Высокий, полный блондин с небольшими усами, голубыми глазами навыкате. Он сказал, что очень рад познакомиться со мной, что всякий прибывающий сюда приносит ему большое удовольствие, так как колония иностранцев таким образом пополняется. И представился: его фамилия Фишер, по специальности он химик.
Единственно новое, что я узнал от него, – это то, что он был приятелем хирурга Левенберга, который произвел мне операцию, и поэтому хорошо знал о моем здоровье. Фишер пояснил, что я был в безнадежном состоянии и что, останься я в Париже, недолго протянул бы… Теперь, благодаря операции и последующему лечению, я совершенно здоров…
– Не можете ли вы разъяснить, откуда взяты почки, которые вшиты мне вместо моих больных? Этого я не могу себе уяснить.
Фишер слегка нахмурился при моем вопросе и коротко сказал:
– Если у машины изнашивается какая-либо часть, то ее можно заменить новой, запасной… Для таких целей у нас имеются различные живые органы.
– Но откуда они берутся? – спросил я,
– Их выращивают.
– Не могу ничего понять, попрошу вас рассказать подробнее.
Фишер как бы нехотя отвечал:
– Вы, по-видимому, незнакомы с биологической литературой. В немецких и американских журналах последнего времени говорилось, что намечается новое направление в науке; здесь оно получило дальнейшее развитие. Пересадка почек у животных производилась успешно еще в начале нынешнего столетия. Хирургия кровеносных сосудов была довольно полно разработана. И произведенная у вас операция не является чудом.
– Меня интересует, откуда берутся эти запасные органы?
– Могу сказать, что, благодаря усовершенствованию питательных сред, здесь получена возможность выращивать ткани и целые органы in vitro, то есть вне организма. Тут тоже нет ничего особенного, если вы знакомы с опытами Кареля и его последователей. Может быть, вы читали о культуре тканей?
Многое мне было неясно, я охотно продолжил бы свои расспросы, если бы не видел, что Фишер не имеет особого желания вести разговор на эту тему.
Когда мы заговорили о химии и о последних открытиях, известных мне из литературы, он сразу изменился, глаза его заискрились и улыбка расплылась по лицу.
– И в этой области всё достигнутое в Европе и Америке ничего не стоит по сравнению с тем, что сделано нами здесь.
Казалось, ему хотелось мне многое сказать, но он совладал с собою и, встав с кресла, еще раз повторил, что он очень рад меня видеть, что охотно пойдет со мной погулять ins Grаne, как только представится возможность…
Затем меня посетил итальянец. Он влетел ко мне как бомба, маленький, черный, как жук, с вьющимися волосами, крикливый и жестикулирующий.
– Мсье Герье, я кое-что читал о вас. Вы выдающийся изобретатель. Я электротехник. Беспроволочный телеграф, токи высокого напряжения меня всегда интересовали. Теперь я занимаюсь токами малого напряжения и ультракороткими волнами, тысячные и десятитысячные доли микрона… О, я улавливаю их везде! Но какое несчастье, вы заболели!.. Мы будем работать вместе. Прекрасное поле научной деятельности! Но, знаете ли, мне нужен стимул. Вино, женщины, любовь, музыка – в этом здесь чувствуется недостаток. Эти таблетки, черт бы их побрал! Я люблю макароны, кьянти, устриц. Эх, если бы оказаться в Милане, в галерее Умберто, в ресторане Фоскати!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62