почему-то я обошел лужу слева, а Карно решил обойти ее справа, ближе к скале.
Слышно было, как маленькие камешки осыпались на землю. После длинного раздумья Карно проговорил:
– Может быть, лучшее, что нужно сделать, это последовать примеру Петровского, но я…
Он не успел договорить – раздался треск, глухой удар, и я увидел, что половину дороги покрыла какая-то темная масса. Бродячее облачко закрыло луну, и в теснине стало совсем темно, я ничего не мог разобрать. Моего друга не было видно. Я убедился, что громадный кусок оторвавшейся скалы завалил дорогу. Лишь когда луна освободилась из-под своего прикрытия, я увидел ужасную картину.
Карно лежал, распростертый, в луже воды, присыпанный обломками камня; голова его была залита кровью. Я старался освободить его, и в это время до моих ушей долетели звуки; я не мог ошибиться: это были звуки осторожных шагов там, на вершине скалы; пока они слышались, песок сыпался на дорогу. Я наклонился. Дыхания не было, сердце не билось. Что делать? Конечно, надо бежать и звать на помощь. Я оттащил тело своего друга в сторону, расстегнул ворот его рубашки и смочил грудь водой из лужи; случайно я коснулся руками предохранителя, висевшего на его шее. Я снял его и положил в карман. Ногою я задел за валявшуюся на дороге трость, которая выпала из рук Карно. Я схватил ее и пустился бежать. Через несколько минут я увидел кого-то, идущего мне навстречу; это был незнакомый для меня человек. Не останавливаясь, я крикнул ему несколько слов, объясняющих случившееся несчастье.
Через двадцать минут я снова был на месте происшествия; я прибыл сюда в санитарном автомобиле с медицинским персоналом. Помощь оказалась бесполезной. Голова несчастного Карно была размозжена, смерть последовала мгновенно.
Внезапное несчастье вновь обрушилось на нас. Случай управляет миром. Если бы я шел по правой стороне, как и раньше, я лежал бы на месте Карно, а он остался бы жить.
Анжелика страшно взволновалась, выслушав мой рассказ.
– Как все случайно в жизни! Дорогой мой, я могла тебя потерять. Знай, что если бы это случилось, я не осталась бы жить. Я не вынесла бы этого удара.
Мы были не в силах оставаться вдвоем, мы пошли к Фишеру. Весть о трагической кончине Карно быстро облетела поселок. Мартини прибежал к нам, запыхавшийся и разъяренный.
– Эта история почище всех прежних, – волновался он. – Нельзя сомневаться, что это убийство, дьявольская засада. Камень не мог сорваться сам, он был сброшен в надлежащий момент.
– В таком случае он был предназначен мне, – произнес я, представляя себе, что случилось бы, если бы мне не вздумалось перейти на другой край дороги.
– Ясно, как день: камень предназначался вам. Когда вы входили в выемку, вы шли ближе к скале; наблюдавшему сверху это было хорошо видно, он не мог допустить, что под самой скалой вы переменитесь местами.
– Боже мой, кто же в Долине ищет моей смерти?
– Вы спрашиваете?! – заорал Мартини.
Гробовое молчание царило несколько минут. Наконец Анжелика прошептала:
– Куинслей.
Мы сидели в саду вокруг стола, за которым прошло так много хороших минут, а теперь казалось, что нас охватило тяжелое горе, которому не может быть конца.
– Вы слышали чьи-то шаги? – спросил Фишер.
– Да, вполне ясно.
– Тогда наше подозрение превращается в убеждение.
– Какие тут подозрения! – перебил Мартини. – Я могу вам рассказать все с самого начала до конца. Причины я не хочу касаться, она всем понятна. Аббат является руководителем; кто исполнитель, мы пока не знаем. Нет, господа, – обратился он ко мне и к Анжелике, – вам нельзя оставаться здесь. Смерть или жизнь…
Фишер зашипел, желая остановить расходившегося друга.
– Это неосторожно, – сказал он. – Хотя я убежден, что здесь нет ушей, тем не менее это неосторожно.
Мадам Фишер обняла дрожащую Анжелику и успокаивала ее, как она привыкла успокаивать своих маленьких детей.
Анжелика поднялась; лицо ее выражало решительность и твердость. Она сказала:
– Пойдем, нам есть о чем поговорить.
Мы просидели с ней до позднего вечера, мы строили различные планы, как убежать из Долины Новой Жизни.
Хотя с помощью Мартини я выключил имеющиеся в этой квартире механические уши и глаза, мы все же говорили шепотом, принимая самые тщательные предосторожности. Предохранитель, снятый с шеи убитого Карно, я передал своей возлюбленной. Она очень беспокоилась обо мне, когда я собирался уходить. Она боялась, что на мою жизнь могут быть новые покушения. Я взял трость, найденную около погибшего друга, и вдруг увидел, что она открывается, превращаясь в длинный острый стилет.
Анжелика облегченно вздохнула: ей казалось, что теперь у меня есть надежное оружие.
Прошло несколько недель. Впечатление от гибели Карно понемногу стерлось. В Долине не было юристов и не было следователей. Выяснилось, что скала сорвалась вследствие того, что ее кто-то подпилил. Дорожный сторож ничего не знал о происходящем ремонте; кому понадобилось подпиливать скалу, не было установлено. Всякий злой умысел исключался; дело заглохло. Мартини пробовал обратиться за помощью к Педручи, но тот только развел руками.
– Я бессилен, – сказал он, – мой покровитель и друг спит в хрустальном гробу.
Надежда подействовать через Тардье лишена оснований. Этот человек всецело предался Максу и не хотел слушать о чем-либо неприятном для своего повелителя. Мадам Тардье смотрела на все глазами мужа и хотя продолжала нежно относиться к Анжелике, все же не хотела вмешиваться в это опасное дело. Таким образом, атмосфера не разряжалась, наоборот, с приездом Куинслея можно было ожидать ухудшения обстановки.
Анжелика настояла, чтобы я поговорил с Чартнеем. Ей казалось, что этот самоуверенный англичанин не даром обратился к ней по поводу возможности побега.
– Вернее всего, он имеет в виду что-нибудь конкретное, – говорила она.
Как-то вечером я пригласил Чартнея покататься на лодке по озеру вблизи Нового города. Я сел за весла, а он у руля. Когда мы были далеко от берега, я бросил грести и без всякого предисловия поставил ему вопрос:
– Мы вынуждены бежать; если у вас есть план, может быть, вы сообщите его мне.
Оказалось – он этого, как и я, ожидал. У него не было определенного плана. Все, что он сказал мне, сводилось к тому, что надо проникнуть на Высокий Утес и захватить один из аэропланов, снабженных бензиномоторами.
– В таком случае вы не сказали мне ничего нового, – произнес я разочарованно.
– Это обстоятельство нисколько не портит моего плана, – ответил Чартней. – Теперь перейдем к подробностям. Я знаю одно место, откуда вы можете проникнуть незамеченными на Высокий Утес. Надо только иметь пособника, имеющего туда доступ, и проделать все в такой тайне, чтобы заранее никто не мог пронюхать о вашем намерении. Все это требует тщательной подготовки, и каждая мелочь должна быть предусмотрена.
– Мне кажется, это недостижимо, – возразил я.
– Я не скажу этого; безусловно, затруднения велики. Я не думал об этом более подробно, но я обещаю вам поразмыслить, дайте мне некоторое время. Во всяком случае, я не приму участия в этом побеге. Я не привык рисковать, а здесь, конечно, будет большой риск.
Я всегда думал то же самое, и поэтому слова Чартнея повергли меня в еще большее сомнение.
К моему удивлению, Анжелика отнеслась к этому совершенно иначе. Не знаю, что руководило ею: сознание неизбежной опасности, грозящей нам здесь, в Долине, или решительность ее характера, заставляющая действовать напролом. Она заметно оживилась, выслушав мой рассказ о свидании с Чартнеем.
Она уверяла меня, что мои сомнения напрасны, все кончится отлично, надо начинать действовать.
Я не возражал ей, хотя одно уже то обстоятельство, что я никогда не управлял аэропланом, делало весь план неисполнимым. Я пошел к себе домой, полный тягостных размышлений.
Когда я вошел к себе в кабинет, я остолбенел от изумления. За моим столом сидел Камескасс, который при моем приближении поднялся с кресла.
– Вы не верите своим глазам; это вполне понятно: я сам не верю себе, что я здесь.
– Камескасс, это вы? Я не брежу?
– Подойдите и потрогайте меня. Я живой Камескасс, прибывший сюда сегодня утром, но не по собственному желанию.
Я начал приходить в себя. Прежде всего у меня появилась мысль, что мой старый друг может сказать что-нибудь непоправимое, что может быть подслушано. Я бросился к нему, и мы горячо расцеловались. Я долго тряс его руку.
– Боже мой, как я рад, как я рад!
– Я также рад вас видеть, мой милый Рене, но лучше, если бы мы с вами встретились где-нибудь в другом месте.
– Сейчас мы пойдем прогуляться, и вы мне все расскажете, – перебил я изумленного Камескасса, не понимающего, почему я тащу его вон из своей квартиры.
Я захватил свою новую трость-стилет и, подгоняемый желанием выслушать своего друга, спешил вывести его за пределы поселка. Там мы уселись на камнях, и он, закуривая папиросу, начал свой рассказ:
– Конечно, мой дорогой друг, после того как я получил ваше послание с извещением о том, что вы кинулись в Сену, я ни минуты не сомневался, что это мистификация. Для меня было ясно, что вы заключили договор с Куинслеем, продали ему все изобретения и решили исчезнуть с парижского горизонта. Почему, зачем, куда – я не ставил себе этих вопросов, это касалось только вас одного; но после, когда я узнал, что на набережной Сены были найдены ваша шляпа и пальто, что ваша квартира ликвидирована и что все ваши личные вещи исчезли неизвестно куда, я догадался, что это шутки Куинслея. Газеты были переполнены различными подробностями вашей мнимой смерти, и вдруг появляется сенсационное известие о пропаже мадам Гаро. Тогда я начал серьезно подозревать Куинслея в каких-то темных проделках, тем более что я помнил о внезапном исчезновении ее мужа. Я принялся наводить справки. Оказалось, что за последнее десятилетие таким же образом скрылись неизвестно куда многие из выдающихся ученых. Сопоставив все это, я дал знать полиции. Международная агентура старалась выяснить личность Куинслея, но безуспешно; никто не знал такого имени и никто не знал, где проживает такой человек. В начале этого месяца я вновь увидел его в Париже. Я хотел его захватить и, как видите, попался сам. Он, оказывается, предвидел, что за ним следят, и исчез вовремя, я же попался в расставленные мне сети. Дальше я ничего вам не могу рассказать нового: он усыпил меня, несмотря на мое отчаянное сопротивление, и привез сюда, где я и проснулся. Сегодня утром Куинслей имел со мной беседу; это очень ядовитый человек. Он сказал мне, что он не имел ни малейшего желания воспользоваться моими услугами. Мои прежние изобретения ему не нужны, а в будущие он не верит, считая меня, по всей вероятности, за выжатый лимон. Ради собственной безопасности он должен был лишить меня свободы, а потому ему ничего не оставалось как привезти меня сюда. Я ему не нужен, но он все же снисходит ко мне и разрешает работать по своей специальности, предоставляя мне вполне свободную и роскошную жизнь, но без права возвращения в старый мир ранее, чем Ворота откроются и власть Куинслея распространится на весь земной шар.
– Ах, вы все уже знаете! – воскликнул я.
– Нет, нет, я знаю очень мало, я передаю вам только то, что я слышал от самого Куинслея или от его приближенных. Там я узнал, где находитесь вы. При первой возможности прилетел к вам, конечно, на аэроплане, а не на собственных крыльях. Вот видите, я знаю о существовании летающих людей. Ну, дорогой друг, теперь ваша очередь поведать мне все ваши злоключения. Я чувствую, что иначе нельзя назвать все то, что вы пережили; хотя у вас здоровый вид, но я сразу заметил, что вы много перестрадали.
Мы с Камескассом просидели на этих камнях всю ночь. Он курил папиросу за папиросой и слушал меня, не перебивая, иногда только он задавал короткие вопросы, если ему казалось что-нибудь непонятным. Я рассказал ему все и не скрыл ничего. Мой добрый старый друг должен был знать всю мою жизнь.
Когда солнце показалось из-за гор, мы поднялись и вялой походкой направились домой. Камескасс вдруг остановился.
– Дорогой друг, я согласен с мадам Гаро: вам и ей надо бежать. Теперь вы будете иметь третьего компаньона – это я, – и он ткнул себя пальцем в грудь.
Мартини был нездоров; он чувствовал сердцебиение и общую слабость. Я и Камескасс решили посетить его и посоветоваться с ним относительно задуманного нами побега. Я пришел раньше. Мартини лежал на кушетке, укрывшись пледом: несмотря на жаркую погоду, ему было холодно. Он попросил меня сесть рядом с ним.
– Вы можете говорить здесь, совершенно не стесняясь, – сказал он, – все меры приняты: зная о вашем приходе, я выключил все провода.
Он откинулся на подушку, и лицо его изобразило страдание.
– Резкая боль в сердце, – пояснил он.
– Нехорошо, старина. – Я дружески погладил его по плечу. – Что с вами? Вы начинаете что-то сдавать.
– Старый дурак, который еще до сих пор не перестает увлекаться, а за увлечением, как водится, следует разочарование. Ну, вот, я нахожусь теперь в периоде страшнейшего душевного упадка.
Я подозревал его увлечение, но никогда не пытался расспрашивать. Теперь я молчал. Мартини приподнялся на локте и, схвативши меня за руку, излил свои страдания:
– Подумайте, что вы будете испытывать, если женщина, которой вы очарованы, скажет вам: «Ах, это любовь? Я думала, что это совсем другое». Или во время вашего страстного порыва она воскликнет: «Вы жмете меня так больно. Неужели это нужно для любви?» В другой раз вы услышите такое замечание: «Прикладывать губы к губам – это так нечистоплотно». Нет, дорогой, такие кажущиеся мелочи могут сразить и более крепкого человека. А я… я… для меня женщина всегда играла важную роль в жизни.
Я пожал протянутую мне руку друга и сочувственно сказал:
– Я вполне понимаю вас.
– Женщина, о которой я говорю, – красавица: божественные черты лица, фигура Дианы, цвет кожи и волос, каких я никогда не видел, все – очарование. Такая-то внешность при полном отсутствии внутреннего содержания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62