Итак, на этот день мы уже совершили доброе дело, и не надо нас благодарить.
Я рассказываю об этом инциденте только в качестве примера одного из тех редких случаев, когда динамит Т.С. Давстона оказал умиротворяющее воздействие, а не привел к самым разрушительным последствиям. В первой главе я упомянул о его любви к тому, что он называл «Большим Апчхи». Но, если не считать краткого упоминания о недоброй памяти эпизоде со взорвавшейся собакой, я не слишком распространялся на эту тему. И не потому, что я опасаюсь последствий, которые может вызвать опубликование подробностей его детских увлечений детонацией. В конце концов, большинство зданий, взлетевших на воздух, давно восстановлены, и все выжившие получили новые квартиры.
Лично я смотрю на это следующим образом. Все мы в молодости делаем ошибки и совершаем поступки, о которых впоследствии сожалеем. Дети ведут себя плохо, и не должны бы, но тут уж ничего не поделаешь, и намного лучше просто «простить и забыть».
Конечно, то, чем они занимаются, повзрослев – это совсем другое дело, и я не испытываю ни малейших колебаний высказаться об этом здесь во весь голос.
Особенно потому, что взорвал он именно моюсобаку.
Ублюдок!
Мы расстались у ворот садовых участков, и Т.С. Давстон отправился посмотреть, как растет посаженный им табак на участке его «дядюшки», старого Пита.
Я же, шаркая, направился домой, и в голове у меня уже начал складываться план, какой именно костюм я надену, чтобы произвести впечатление на девушек на вечеринке. Что-нибудь стильное, сказал Т.С. Давстон, и нев полицейской форме. Нев полицейской форме – это сильно сужало выбор. Кем можно одеться, если не полицейским? Пиратом, к примеру, или попугаем. Или петрушкой, или прыщом, или Парнеллом.
Я всегда испытывал глубокое уважение к Парнеллу: Чарльзу Стюарту Парнеллу (1846-91), тому, который возглавлял в Парламенте движение за введение самоуправления Ирландии в рамках Британской империи и добивался гомруля путем точно рассчитанного бойкота. В конце концов он одержал победу над Гладстоном, но его карьера закончилась самым печальным образом после скандала, в котором вышел наружу его адюльтер с миссис О’Ши.
Ну что же, и такое случается, но одеться Парнеллом – это, наверно, слишком очевидно. И мне не слишком хотелось, чтобы надо мной смеялись, когда я приду, одетый Парнеллом, только для того, чтобы нос к носу столкнуться еще с тремя Парнеллами, и всего одной миссис О’Ши на нас четверых.
У меня появился план. Очень умный и стильный, к тому же.
На следующий день в школе я рассказал Чико о вечеринке и спросил, хочет ли он прийти. Чико выглядел изрядно помятым и слегка обугленным по краям. Мне пришлось говорить очень громко, потому что, как он объяснил, у него вчера в результате неожиданного взрыва повредило барабанную перепонку. Я спросил его, кем он намерен одеться.
Я ожидал неизбежного ответа и был немало удивлен, когда он отверг Парнелла в пользу какого-то революционного деятеля, которого звали Че Гевара. И это при всем богатстве выбора. Возмутительно!
Чико спросил, можно ли ему привести с собой несколько новых членов банды. Я сказал, что можно, конечно, если он пообещает, что они никого не пристрелят. В конце концов, это была не моя вечеринка.
С этим он согласился, а потом спросил, будут ли на вечеринке шарики, желе и во что будем играть.
Дети, право слово!
Вечером в пятницу весь наш район как-то оживился. Все говорили о вечеринке Т.С. Давстона. Все, казалось, собирались на эту вечеринку.
Должен сказать, что я действительно ждал ее. Во-первых, я полностью оторвался от своих старых друзей из Амбара. Когда они перешли в грамматическую школу, а я – к св. Аргентию, они словно бы потеряли желание разговаривать со мной, хотя я даже представить себе не могу, что было этому причиной. Единственный, кто остался близок со мной – Т.С. Давстон. Но он, в конце концов, был моим наилучшим другом, а я должен был стать его биографом.
Что меня смущало относительно вечеринки – это как все, кто собирался прийти, уместятся в доме Т.С. Давстона. В конце концов, это было самое стандартное строение, две комнаты наверху, две внизу, сортир во дворе и дворик два на два метра. Т.С. Давстон жил через шесть домов от нашего, на солнечной стороне улицы.
И все же я был уверен, что он знает, что делает.
И он, конечно, знал.
Сейчас, оглядываясь назад через все прожитые годы, я не могу поверить тому, что тогда не понял, к чему это приведет. Были причины задуматься, и все достаточно очевидные. Неожиданно доставленный с нарочным пакет, адресованный моим родителям, в котором были два бесплатных билета на представление «Черно-белых менестрелей» вечером в пятницу, и еще чеки на ужин на двоих в ресторане на Пикадилли. Тот факт, что Т.С. Давстон попросил ключи от нашего сарая – у него, дескать, «не хватило места для нескольких ящиков пива». «Типографская опечатка» на приглашениях, которые он раздавал, где в адресе вечеринки был указан номер моегодома.
Все самым очевидным образом указывало на то, что случится, но я каким-то образом ухитрился этого не заметить.
В шесть часов вечера в пятницу мои родители уехали на представление. Они сказали, чтобы я их не ждал, потому что вернутся они не раньше полуночи. Мы распрощались, и я поднялся в свою комнату, чтобы заняться подготовкой. Через пять минут позвонили в дверь.
Я, шаркая, спустился вниз и открыл дверь. За дверью стоял Т.С. Давстон.
Он выглядел настоящим франтом: волосы расчесаны на прямой пробор, чистая рубашка от Бена Шермана с пуговичками на воротнике и узкий кожаный галстук. Его пиджак был узок в плечах, но с широченными лацканами. Костюм дополняли начищенные на носках ботинки солидного размера.
Я радостно ухмыльнулся, увидев его, и он ответил мне взглядом, полным непередаваемой скорби.
– В чем проблема? – спросил я.
– Случилось страшное. Можно войти?
– Конечно.
Я провел его в гостиную, и он рухнул на наш потрепанный диван.
– Кошмар, – сказал он и закрыл лицо руками.
– Что такое?
– Мама и папа. Только что приходил доктор. Они слегли. У них чесотка Люгвилера.
– Боже мой! – сказал я, насколько я помню, первый раз за день. – Только не чесотка Люгвилера.
– Чесотка Люгвилера, – повторил Т.С. Давстон.
Я состроил гримасу, которая должна была означать «погоди-ка!». И услышал, как мой язык произносит:
– Так ведь чесотка Люгвилера – это воображаемая напасть из книжки Джека Венса.
– Точно, – сказал Т.С. Давстон.
– А… – сказал я.
– Так что вечеринка отменяется.
– Отменяется? Ее нельзя отменять. Я уже костюм сделал. Он стильный и все такое.
– Я собирался одеться Парнеллом. Но какая разница, раз все отменяется.
– Какой облом, – сказал я. – Какой облом.
Т.С. Давстон печально кивнул.
– Печальнее всего потеря престижа. Я имею в виду, что вечеринка повышает твой авторитет. Если ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду.
– Понимаю, – сказал я. – Авторитет – это все.
– Ну и вот: я облажался. Я стану мишенью злых шуток. Все почести, которые могли бы быть моими: их нет и не будет. Лучше бы мне сквозь землю провалиться.
– Должен же быть какой-нибудь выход, – сказал я. – А больше негде устроить вечеринку?
– Если бы, – Т.С. Давстон почесал нос. – Если бы у меня был верный друг, у которого бы никого не оказалось дома сегодня вечером. Я бы не возражал, чтобы ему досталась вся слава, и чтобы у него повысился авторитет. По крайней мере, я бы не обманул ничьих ожиданий. Ожиданий всех этих красивых девушек. Которые сами упадут в руки хозяина вечеринки.
Наступила так называемая многозначительная тишина.
8
Виски, табак и буйные девки –
Вот что сведет тебя, парень, с ума.
Народное
Ну ясно, теперь-тоя все понимаю.
А что я мог сказать тогда? Тогда это казалось самым разумным решением. То есть это просто было самым разумным решением.
– Школьный зал, – сказал я Т.С. Давстону. – Можно снять школьный зал.
Если быя только так сказал. Но нет.
– Вечеринка здесь? – сказал Т.С. Давстон. – В твоемдоме?
– Самое разумное решение, – сказал я.
– Сначала надо бы спросить родителей.
– Они уехали, и их не будет до полуночи.
– Тогда решено. – Т.С. Давстон поднялся с дивана, пожал мне руку, подошел к входной двери и свистнул. И сразу же в дом хлынул поток парней, которых я никогда не встречал, нагруженных ящиками с пивом, коробками с едой и настоящим проигрывателем с пластинками.
В дом, из дома, снова в дом – они двигались, как хорошо тренированные рабочие. Т.С. Давстон знакомил меня с ними, когда они пролетали мимо.
– Джим Пули, – говорил он. – А это Джон Омолли, а это Архикороль, а там – Малыш Дейв.
– Где? – спросил я.
– Здесь, внизу, – ответил Малыш Дейв.
– А, привет. Они без костюмов! – шепнул я Т.С. Давстону.
– Ты тоже.
Это была правда. И в этом была вся проблема. Если вечеринка будет в моем доме, каким образом я смогу сделать так, чтобы мой театральный выход произведет наибольшее впечатление?
– Может, тебе лучше переодеться? – спросил Т.С. Давстон.
– Да, но… ведь…
– Слушай, – сказал Т.С. Давстон. – Ты – хозяин вечеринки, и я думаю, у тебя должен быть шанс произвести впечатление своим появлением.
– Я как раз об этом и думал.
– Тогда иди наверх, к себе, и приготовься. А я здесь займусь подготовкой, и когда все придут, я поднимусь к тебе, и тогда ты произведешь действительносильное впечатление. Как тебе такой план?
– Отлично, – сказал я. – Ты настоящий друг.
– Я знаю. – Т.С. Давстон отодвинул меня в сторону.
– Сигареты на кухню, – сказал он одному из своих подсобных рабочих. – Там я устрою свою лавочку.
И я поднялся к себе.
Мне не понадобилось много времени, чтобы приготовиться. Я опробовал несколько живописных поз перед большим зеркалом и уселся на кровать, прислушиваясь к тому, что происходило внизу.
Снизу всплывали звуки, срывающиеся с пластов новейших подростковых вокально-инструментальных ансамблей, которые вертелись на проигрывателе со скоростью сорок пять оборотов в минуту.
И хотя тогда я этого не понимал, в этот момент я творил историю. Видите ли, в пятидесятые годы такого понятия, как «подростковая вечеринка», просто не существовало. Парней призывали в армию в тринадцать лет и не выпускали в народ, пока им не исполнялось двадцать. А в это время их уже считали ответственными гражданами.
Мое поколение, появившееся в результате демографического взрыва после войны, на год опоздало к призыву, и теперь, когда у нас еще никогда не было настолько хороших продуктов и всего прочего, мы буквально изобрели подростковую вечеринку.
Кроме того (о чем я не догадывался), вечеринка в моем доме стала самой первойподростковой вечеринкой. Той, которая стала образцом для подражания всем остальным подростковым вечеринкам.
Так что в этом отношении, я думаю, мне есть за что благодарить Т.С. Давстона. И хотя он все-таки взорвал мою собаку, он же потом извинился.
Я сидел на кровати и возбуждался все больше и больше.
Через час или около того я начал волноваться. В комнате висел сигаретный дым, поднимающийся из кухни, звуки разгульного веселья становились все громче, а Т.С. Давстон все еще не шел за мной.
Я понял, что он ждет подходящего момента. То есть дожидается, пока соберется весь народ.
Около девяти я начал подозревать неладное. Дожидаться подходящего момента – это, конечно, хорошо, но так я пропущу собственную вечеринку, и, кроме того, я был почти уверен, что слышал, как внизу что-то разбилось. И не раз. Как будто что-то уронили. Я просто не мог больше ждать.
Было почти десять часов, когда ко мне постучали. В комнате уже было столько дыма, что я едва мог разглядеть дверь. Я добрался до двери и распахнул ее настежь.
На лестнице стоял Джон Омолли в обнимку с юной девицей. Я радостно ухмыльнулся. Омолли был одет Парнеллом, а девица – миссис О’Ши.
Видимо, я произвел действительно большое впечатление, особенно в клубах дыма, вырвавшихся из комнаты вслед за мной, и все такое. Девица завизжала, а Омолли отпрянул назад, мелко крестясь.
– А где Т.С. Давстон? – спросил я.
Омолли несколько судорожно показал куда-то в направлении кухни.
Я пожал плечами. Больше ждать было невозможно. Я шел вниз, и все тут.
А вниз пройти было не так-то просто. Вся лестница была занята целующимися парочками. Я пробирался между ними – или поверх них – повторяя: «Извините…» и «Простите, пожалуйста!» В нашей маленькой гостиной было столько народу, что мне пришлось буквально проталкиваться вперед. Входная дверь была открыта, и я увидел, что в садике, да и на улице перед домом, тоже полно гостей. Я протиснулся в переднюю, отведенную для танцев, и попытался – без всякого успеха – добиться, чтобы меня услышали. Проигрыватель играл слишком громко, и никто не обратил на меня ни малейшего внимания.
Должен признаться, что я уже был сыт всем этим по горло. То есть – действительно сыт по горло. Я заорал «Эй!» со всей мочи, и в этот самый момент пластинка закончилась, и я понял, что мне удалось обратить на себя внимание абсолютно всех присутствующих.
Они все повернулись ко мне, и они все уставились на меня, и они все завизжали. Ну, то есть девчонки завизжали. Парни издали другой звук – словно задохнулись от ужаса. Слабак Поль Мейсон, с которым мы вместе учились в Амбаре, и кто – смешно сказать – пришел одетый, как большой прыщ, свалился в обморок. А потом началось общее смятение, толкание, и попытки вообще броситься вон из дома.
Я не заметил, что Т.С. Давстон тоже был там. Впрочем, его костюм был столь убедителен, что я бы его все равно не узнал. Нет, он был одет совсем не как Парнелл. Он был одет как Ласло Вудбайн, частный сыщик: длинное пальто, широполая шляпа, и шланг от пылесоса. Он сделал шаг вперед и осмотрел меня с головы до ног. Я ухмыльнулся, и сказал:
– Ну, как тебе?
Т.С. Давстон протянул руку, дотронулся пальцем до моей щеки, поднес палец к носу и понюхал.
– Это кетчуп, – сказал он. А потом, повернувшись к безмолвной толпе, продолжил: – Все нормально, это просто кетчуп. А потом, повернувшись ко мне, спросил:
– Что это тебе, мать твою, в голову пришло?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34