https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_kuhni/s-dushem/
«Всё копеечка в казну», – объяснил он Ивану.
Поодаль шныряли, по своему обыкновению, пронзительно вереща, пятнистые «хорьки» homo mustela.
– Говоря по совести, гон химероидов чересчур… мм… своеобразное зрелище для неподготовленного человека, – рассказывал Модест. – Откровенное и довольно жестокое. Может быть, вам известно слово «садизм»? Так вот, самки «чертей» во время спаривания – самые настоящие садистки. Совсем не факт, что после первого же эпизода собачьих свадеб вы не послали бы меня подальше вместе со всем отделом «Омега». И с нашими мечтами превратить вас в надсмотрщика за подобным безобразием.
Модест хохотнул.
– Стало быть, кобелям-перехватчикам и впрямь придется выписать премию за их старание, – подумал вслух Иван.
– Ну разумеется. Но пока что им незачем об этом знать. Отличный получится сюрприз.
– Вы любите преподносить сюрпризы, – заметил Иван.
– Обожаю, – отозвался со смехом Модест. – Самым натуральным образом обожаю! Розыгрыши, мистификации, сюрпризы. Это мое хобби, как модно выражаться сейчас на Гее. Сиречь увлечение.
– Не опасаетесь, что однажды это увлечение станет вам боком?
Полноименный беззаботно отмахнулся:
– Времени почти не осталось. Уже ничто не успеет выйти боком.
Иван приподнял одну бровь и развел руками. Что тут попишешь? Следующие несколько минут прошли в молчании, а потом Иван тронул Модеста за локоть:
– Послушайте-ка, полковник. Эти места кажутся мне неизвестными. Мы, часом, не заблудились?
– Они и не должны быть вам известны. Мы возвращаемся по самому короткому пути.
– Вот оно что, – понимающе протянул Иван. – Хобби!
Больше он не проронил ни слова до тех самых пор, пока впереди не показалась знакомая узкая расселина. По ней без проблем можно было спуститься к самому океану, избежав рискованных упражнений на прибрежных скалах. «Хорьки» наперегонки устремились по расселине вниз. Спустя какую-то секунду послышался многоголосый торжествующий человеческий ор и душераздирающий визг homo mustela. Модест переменился в лице, выхватил пистолет и рванулся вперед. Иван успел схватить его за комбинезон, уронил в папоротники и зашептал:
– Что такое, полковник?
– Не знаю! Отпустите, горг вас задери!
– Браконьеры?
– Видимо. Да отпустите же меня! Отпустите! Что за идиот!..
– Слушайте, – зашептал Иван быстро и горячо, зажав рот Модеста ладонью. – Дождитесь перехватчиков, а лучше потихоньку двигайтесь им навстречу. Подготовьтесь ко всему, хоть к браконьерам, хоть к пиратам, хоть к чуду-юду морскому. А я пойду вперед. Один. Ну вы понимаете, что я вам говорю?
Модест злобно сверкал глазами, но кивнул: понял.
– Сделаете?
– Да.
– Тогда до встречи, полковник! Не геройствуйте в одиночку. Для этого у вас есть пятеро лучших на Перасе бойцов.
Он подтолкнул Агриппу, дождался, пока тот двинется навстречу отряду Корагга, и, пригибаясь, побежал к расселине.
Широкая снизу и сверху, посредине расселина сужалась, отчего в плане напоминала песочные часы. Именно в этом «горлышке» и установили браконьеры сеть-ловушку. Сейчас обоих «хорьков», туго стянутых мелкоячеистой сетью, прилаживали к жердине. Очевидно, для переноски. Морды у химероидов были обмотаны ремнями.
Браконьеров было одиннадцать человек. Все превосходно вооружены и экипированы. И одного из них Иван знал. Знал гораздо лучше, чем ему того хотелось. Даже сквозь плотную вуаль, защищающую аметистовую кожу от насекомых, это холодно-прекрасное и до отвращения высокомерное лицо нельзя было спутать ни с одним другим.
Фридрих Ромас, принц крови. Самый необузданный, самый решительный. Самый опасный. На плече у него возлежал, матово отблескивая черненым серебром, автомат-метатель.
– Да снизойдет на вас благодать Фанеса, ваша светлость, – громко сказал Иван, ступая в расселину. Затем стащил с головы накомарник, отшвырнул в сторону, поднял левую руку и несколько раз сжали разжал пальцы. Изогнутые когти на стальной перчатке засверкали бритвенными гранями.
Фридрих окинул его ленивым взглядом и определенно узнал. И все-таки, медленно, словно через силу цедя слова, спросил стоящего рядом толстяка:
– Что это за человечек? Химерийский троглодит?
– Не могу знать, мой повелитель, – продребезжал толстяк.
– Ну так узнай, болван.
– Эй! – закричал тот, энергично тряся указательным пальцем. – Эй, милейший, ты кто? Его светлость интере…
– Его светлость валяет дурака, – заявил Иван и медленно двинулся вперед, поигрывая большим охотничьим ножом. Левая рука в когтистой перчатке расслабленно свисала вдоль тела. Он совершенно не смотрел под ноги, однако вышагивал уверенно и точно. Ни разу не оступился. Ни одного камешка не вырвалось из-под его окованных металлом сапог.
Спутники Фридриха шумно зароптали и направили на него острия и стволы оружия. Сам же Ромас не проявил ни малейшей обеспокоенности.
– А-а, так это же наш вездесущий обломок! – сказал он с недоброй усмешкой и сделал челяди знак, призывающий к выдержанности. – Снова встаешь мне поперек дороги, Иван. Что тебя не устраивает на этот раз?
– Отпустите химероидов, ваша светлость.
– С какой стати?
– Они находятся под охраной императора, их отлов запрещен.
– Неужели? – притворно удивился Фридрих. – А истребление? – Он небрежно уронил с плеча ствол метателя и нажал на спуск. Раздался отрывистый металлический звон. Один из «хорьков» бешено забился, извиваясь в сетчатом коконе, будто придавленный червь. Потом выгнулся и затих. На песочной шкуре быстро расплывались нежно-розовые, отсвечивающие перламутром, пятна.
За те мгновения, пока Ромас стрелял, а его дворня с восторгом наблюдала за действиями принца и агонией химероида, Иван успел переместиться вплотную к высокопоставленным браконьерам. Когда слуги опомнились, имяхранитель уже стоял за спиной Фридриха, сжимая пальцами левой руки его горло. Загнутые острия когтей располосовали шелковую вуаль накомарника и замерли в волоске от вздувшейся жилы на шее принца. В другой руке Иван держал странную, похожую на железную змею палицу. Кинжал, впрочем, обнаружился тут же: пробив плечо толстяка, клинок пригвоздил его к могучей сухой ветви лианы. Толстяк хрипел и закатывал глаза, ноги его тряслись, точно были желейными.
– Оружие на землю, – рыкнул Иван. – Выполнять живо, шавки! Вас тоже касается, милостивый государь. – Он шевельнул рукой, и на коже Фридриха вспухла капелька крови.
Когда метатель шлепнулся подле его ноги, Иван с огромным удовольствием сокрушил оружие сапогом. Смялась украшенная чеканкой затворная коробка, сплющился и изогнулся покрытый тончайшими арабесками ствол. Жалобно звякнув, лопнуло кольцо магазина.
– Варвар, – с брезгливостью сказал Фридрих. – Обломок паршивый…
Иван резко тряхнул его и монотонно заговорил:
– Властью, данной мне Коллегией общественного здоровья, я, егерь острова Химерия, арестовываю вас, принц Фридрих Ромас, за браконьерские действия.
Фридрих осклабился:
– Замечательная речь для обломка. Но кто может подтвердить твои полномочия, – он подпустил в голос издевательских ноток, – егерь острова Химерия? Посудина, на которой ты прибыл сюда, сожжена «греческим огнем» Состав на основе нефти, с помощью которого древние греки сжигали вражеские корабли, забрасывая их из катапульты горшками, наполненными названной смесью.
прошлой ночью. Вместе с командой. Кто докажет мне, принцу крови, что ты не лжешь из мстительности, имяхранитель?
– Я докажу.
Фридрих скосил глаза в направлении, откуда послышался голос, и в ярости заскрежетал зубами.
– Я, полковник Коллегии общественного здоровья. Я, полноименный Модест Агриппа, имеющий право арестовывать членов монаршей фамилии. – Полковник поднял вверх кисть с плотно сжатыми перстами и повелительным жестом направил на спутников Ромаса. – Дем Корагг, эти люди обвиняются в браконьерстве, пиратстве и преднамеренном убийстве членов Коллегии. Ты знаешь, что делать.
Корагг кивнул, сказал: «Богатыри, товсь!» – и навел ствол метателя на ромасовскую челядь. Поняв, что их ждет, десять холеных, родовитых, сильных мужчин, привыкших под покровительством принца быть безнаказанными всегда и во всем, с ужасом завыли…
Химерия абсолютно заслуженно считалась единственным местом, откуда не требуется переправлять трупы на Погребальный. Не успели омеговцы отойти и на десяток шагов, а тела расстрелянных браконьеров уже напоминали муравейники. Всевозможные твари, от микроскопических жучков-могильщиков, размером с блоху, до здоровенных ливневых крыс – мерзостных созданий, голохвостых, вонючих и словно покрытых лишаями – начали шумное пиршество. С неба пикировали одна за другой химерийские олуши.
Самка homo mustela затащила останки супруга высоко на скалы и там пожирала в одиночку, жалобно поскуливая. Временами она принималась в отчаянии биться грудью оземь (вой ее становился при этом душераздирающим), но всякий раз находила в себе силы успокоиться и продолжить жуткую тризну.
Посланные вперед Лекс и Гвоздодер скоро подали условный сигнал, означающий, что побережье расчищено. Выйдя из расселины, омеговцы увидели возле кромки прибоя еще одну шевелящуюся кучу, атакуемую олушами. Здесь основную массу трупоедов составляли крабы и многоножки.
На волнах покачивалась прекрасная моторная яхта. Надстройки, мачты, борта – все было снежно-белым. Ажурные гребные колеса сверкали позолотой. На высокой скуле корабля золотом с алой каймой было начертано: «Слава Фридриха».
От погибшего «Кербера» осталось только огромное пятно маслянистой пленки, вытянутое с востока на запад и напоминающее застывшего в прыжке трехголового пса. А более – ничего. Ни щепки, ни головни, ни обломка мачты.
Фридрих до сих пор был совершенно безмятежен, смотрел исключительно вперед и вверх и – молчал. Сейчас же вдруг заговорил. Звучным, хорошо поставленным голосом прирожденного оратора.
– Полковник, – сказал он, – обращаюсь к вам. Вы дворянин и поймете. Каторга для меня абсолютно, абсолютно неприемлема. Сколько вы хотите, чтобы забыть это недоразумение навсегда?
– Ваше сиятельство сами назвали меня дворянином.
– Так я и думал. Этого и боялся. А впрочем… – Он надменно усмехнулся. – Тогда убейте.
– Не имею права.
– Что за напасть! – сказал Фридрих тоскливо. – В таком случае объявляю вас низким человеком. Подонком, негодяем… Что, терпимо? Так предложите же сами что-нибудь, что позволило бы вам вызвать меня на дуэль! Вы скотоложец, растлитель малолетних. «Завитой затылок» из портового притона, отдающийся матросам за рваного «Василия». Ну что же вы терпите, эв Агриппа?
– Не имею права, – отчеканил Модест. Его трясло от гнева.
– Зато я имею, – сказал Иван.
– Поди прочь, обломок. Я скорее схвачусь с поганой ливневой крысой, чем с животным вроде тебя. Я скорей…
– Заткнись, Фридрих, – оборвал его Иван. – Ты же знаешь, кем я был. Пусть я не помню ничего, но ты… ты все помнишь. Ведь тебе всегда хотелось выпустить мне кишки. И тогда, когда я обладал Именем, и после. Или я не прав?
Принц закинул голову к небу и театрально расхохотался. Потом сложил руки на груди и сказал:
– Ты прав, обломок. Хорошо, я сражусь с тобой и погибну. Доставай свой клинок, преторианец.
– Эв Агриппа, – сказал Иван, сбрасывая амуницию, избавляясь от лишней одежды и оружия. – Мне кажется, у «Омеги» масса дел на борту «Славы Фридриха». Там наверняка остался экипаж, с которым рано или поздно придется вступить в контакт. Без принца они уйти не посмеют… Поэтому вам стоит поторопиться.
– Смелей, полковник! – подбодрил Модеста Ромас. – «Греческого огня» на борту больше нет. А с двумя автоматическими метателями, управляемыми безусым юнгой, вы как-нибудь справитесь.
Когда шлюпка «Славы Фридриха» с тремя перехватчиками и Модестом, вооруженным автоматом, отчалила от берега (Лекс и Корагг поплыли к яхте под водой, выныривая так редко, как только можно), Иван и Фридрих стояли – враг напротив врага – в каких-то пяти-шести шагах.
Принц с обманчивой небрежностью опирался на кавалерийскую саблю, позаимствованную из арсенала «Омеги». Ветерок трепал его платиновые кудри и кружево широкого ворота. Осанка его была безупречна. Прекрасное лицо злобно.
Иван прикрыл на секунду глаза, чуть-чуть отвел руку с таким же, как у Фридриха, клинком и сделал первый шаг.
На яхте дико завыла сирена.
Океан. Сегодня, пять часов пополудни
«Карл Густав был абсолютно прав, – думал Модест Агриппа, стоя на капитанском мостике идущей к Гелиополису «Славы Фридриха». – Иван ни за что не поверил бы, если бы ему открыли всю правду о его предназначении и предначертании. О том, что многое в настоящем и будущем всего Пераса зависит именно от него. О Фанесе, который во плоти явился к Младенцу-Первенцу, чтобы указать на обломка, мечущегося по Гелиополису – страшного, точно взбесившийся хищник, – и повелеть: «Отныне се ваш хранитель и защитник!» О том, что его появления, теряя надежду, ждали долгие четырнадцать лет, с тех пор как скончался последний великий имяхранитель Оскар. Что за последние полвека он – единственный, кто утратил Имя не для того, чтоб в жилах потрошивших его горгов свершилось таинство зачатия ноктиса, а для того, чтобы вместо рядового полноименного возник великий ИМЯХРАНИТЕЛЬ».
А Иван смотрел на блестящие лопасти гребного колеса, смотрел уже давно, отчего казалось, что колесо вращается в обратную сторону, и тоже думал. У него немного кружилась голова – не то от потери крови (клинку Фридриха не хватило какого-то дюйма, чтобы подвести в схватке финальную черту), не то от долгого наблюдения за колесом, – и мысли его тоже кружились. Были они просты и незамысловаты, наивны и в то же время величественны. Обычные в общем-то мысли человека, внезапно почувствовавшего себя врачом, лично ответственным за ритмичность мирового кровотока; дирижером, упреждающим малейшую фальшь в музыке небесных сфер.
Он думал о том, что Предел есть у всего, даже у мира.
О том, что только человек беспределен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Поодаль шныряли, по своему обыкновению, пронзительно вереща, пятнистые «хорьки» homo mustela.
– Говоря по совести, гон химероидов чересчур… мм… своеобразное зрелище для неподготовленного человека, – рассказывал Модест. – Откровенное и довольно жестокое. Может быть, вам известно слово «садизм»? Так вот, самки «чертей» во время спаривания – самые настоящие садистки. Совсем не факт, что после первого же эпизода собачьих свадеб вы не послали бы меня подальше вместе со всем отделом «Омега». И с нашими мечтами превратить вас в надсмотрщика за подобным безобразием.
Модест хохотнул.
– Стало быть, кобелям-перехватчикам и впрямь придется выписать премию за их старание, – подумал вслух Иван.
– Ну разумеется. Но пока что им незачем об этом знать. Отличный получится сюрприз.
– Вы любите преподносить сюрпризы, – заметил Иван.
– Обожаю, – отозвался со смехом Модест. – Самым натуральным образом обожаю! Розыгрыши, мистификации, сюрпризы. Это мое хобби, как модно выражаться сейчас на Гее. Сиречь увлечение.
– Не опасаетесь, что однажды это увлечение станет вам боком?
Полноименный беззаботно отмахнулся:
– Времени почти не осталось. Уже ничто не успеет выйти боком.
Иван приподнял одну бровь и развел руками. Что тут попишешь? Следующие несколько минут прошли в молчании, а потом Иван тронул Модеста за локоть:
– Послушайте-ка, полковник. Эти места кажутся мне неизвестными. Мы, часом, не заблудились?
– Они и не должны быть вам известны. Мы возвращаемся по самому короткому пути.
– Вот оно что, – понимающе протянул Иван. – Хобби!
Больше он не проронил ни слова до тех самых пор, пока впереди не показалась знакомая узкая расселина. По ней без проблем можно было спуститься к самому океану, избежав рискованных упражнений на прибрежных скалах. «Хорьки» наперегонки устремились по расселине вниз. Спустя какую-то секунду послышался многоголосый торжествующий человеческий ор и душераздирающий визг homo mustela. Модест переменился в лице, выхватил пистолет и рванулся вперед. Иван успел схватить его за комбинезон, уронил в папоротники и зашептал:
– Что такое, полковник?
– Не знаю! Отпустите, горг вас задери!
– Браконьеры?
– Видимо. Да отпустите же меня! Отпустите! Что за идиот!..
– Слушайте, – зашептал Иван быстро и горячо, зажав рот Модеста ладонью. – Дождитесь перехватчиков, а лучше потихоньку двигайтесь им навстречу. Подготовьтесь ко всему, хоть к браконьерам, хоть к пиратам, хоть к чуду-юду морскому. А я пойду вперед. Один. Ну вы понимаете, что я вам говорю?
Модест злобно сверкал глазами, но кивнул: понял.
– Сделаете?
– Да.
– Тогда до встречи, полковник! Не геройствуйте в одиночку. Для этого у вас есть пятеро лучших на Перасе бойцов.
Он подтолкнул Агриппу, дождался, пока тот двинется навстречу отряду Корагга, и, пригибаясь, побежал к расселине.
Широкая снизу и сверху, посредине расселина сужалась, отчего в плане напоминала песочные часы. Именно в этом «горлышке» и установили браконьеры сеть-ловушку. Сейчас обоих «хорьков», туго стянутых мелкоячеистой сетью, прилаживали к жердине. Очевидно, для переноски. Морды у химероидов были обмотаны ремнями.
Браконьеров было одиннадцать человек. Все превосходно вооружены и экипированы. И одного из них Иван знал. Знал гораздо лучше, чем ему того хотелось. Даже сквозь плотную вуаль, защищающую аметистовую кожу от насекомых, это холодно-прекрасное и до отвращения высокомерное лицо нельзя было спутать ни с одним другим.
Фридрих Ромас, принц крови. Самый необузданный, самый решительный. Самый опасный. На плече у него возлежал, матово отблескивая черненым серебром, автомат-метатель.
– Да снизойдет на вас благодать Фанеса, ваша светлость, – громко сказал Иван, ступая в расселину. Затем стащил с головы накомарник, отшвырнул в сторону, поднял левую руку и несколько раз сжали разжал пальцы. Изогнутые когти на стальной перчатке засверкали бритвенными гранями.
Фридрих окинул его ленивым взглядом и определенно узнал. И все-таки, медленно, словно через силу цедя слова, спросил стоящего рядом толстяка:
– Что это за человечек? Химерийский троглодит?
– Не могу знать, мой повелитель, – продребезжал толстяк.
– Ну так узнай, болван.
– Эй! – закричал тот, энергично тряся указательным пальцем. – Эй, милейший, ты кто? Его светлость интере…
– Его светлость валяет дурака, – заявил Иван и медленно двинулся вперед, поигрывая большим охотничьим ножом. Левая рука в когтистой перчатке расслабленно свисала вдоль тела. Он совершенно не смотрел под ноги, однако вышагивал уверенно и точно. Ни разу не оступился. Ни одного камешка не вырвалось из-под его окованных металлом сапог.
Спутники Фридриха шумно зароптали и направили на него острия и стволы оружия. Сам же Ромас не проявил ни малейшей обеспокоенности.
– А-а, так это же наш вездесущий обломок! – сказал он с недоброй усмешкой и сделал челяди знак, призывающий к выдержанности. – Снова встаешь мне поперек дороги, Иван. Что тебя не устраивает на этот раз?
– Отпустите химероидов, ваша светлость.
– С какой стати?
– Они находятся под охраной императора, их отлов запрещен.
– Неужели? – притворно удивился Фридрих. – А истребление? – Он небрежно уронил с плеча ствол метателя и нажал на спуск. Раздался отрывистый металлический звон. Один из «хорьков» бешено забился, извиваясь в сетчатом коконе, будто придавленный червь. Потом выгнулся и затих. На песочной шкуре быстро расплывались нежно-розовые, отсвечивающие перламутром, пятна.
За те мгновения, пока Ромас стрелял, а его дворня с восторгом наблюдала за действиями принца и агонией химероида, Иван успел переместиться вплотную к высокопоставленным браконьерам. Когда слуги опомнились, имяхранитель уже стоял за спиной Фридриха, сжимая пальцами левой руки его горло. Загнутые острия когтей располосовали шелковую вуаль накомарника и замерли в волоске от вздувшейся жилы на шее принца. В другой руке Иван держал странную, похожую на железную змею палицу. Кинжал, впрочем, обнаружился тут же: пробив плечо толстяка, клинок пригвоздил его к могучей сухой ветви лианы. Толстяк хрипел и закатывал глаза, ноги его тряслись, точно были желейными.
– Оружие на землю, – рыкнул Иван. – Выполнять живо, шавки! Вас тоже касается, милостивый государь. – Он шевельнул рукой, и на коже Фридриха вспухла капелька крови.
Когда метатель шлепнулся подле его ноги, Иван с огромным удовольствием сокрушил оружие сапогом. Смялась украшенная чеканкой затворная коробка, сплющился и изогнулся покрытый тончайшими арабесками ствол. Жалобно звякнув, лопнуло кольцо магазина.
– Варвар, – с брезгливостью сказал Фридрих. – Обломок паршивый…
Иван резко тряхнул его и монотонно заговорил:
– Властью, данной мне Коллегией общественного здоровья, я, егерь острова Химерия, арестовываю вас, принц Фридрих Ромас, за браконьерские действия.
Фридрих осклабился:
– Замечательная речь для обломка. Но кто может подтвердить твои полномочия, – он подпустил в голос издевательских ноток, – егерь острова Химерия? Посудина, на которой ты прибыл сюда, сожжена «греческим огнем» Состав на основе нефти, с помощью которого древние греки сжигали вражеские корабли, забрасывая их из катапульты горшками, наполненными названной смесью.
прошлой ночью. Вместе с командой. Кто докажет мне, принцу крови, что ты не лжешь из мстительности, имяхранитель?
– Я докажу.
Фридрих скосил глаза в направлении, откуда послышался голос, и в ярости заскрежетал зубами.
– Я, полковник Коллегии общественного здоровья. Я, полноименный Модест Агриппа, имеющий право арестовывать членов монаршей фамилии. – Полковник поднял вверх кисть с плотно сжатыми перстами и повелительным жестом направил на спутников Ромаса. – Дем Корагг, эти люди обвиняются в браконьерстве, пиратстве и преднамеренном убийстве членов Коллегии. Ты знаешь, что делать.
Корагг кивнул, сказал: «Богатыри, товсь!» – и навел ствол метателя на ромасовскую челядь. Поняв, что их ждет, десять холеных, родовитых, сильных мужчин, привыкших под покровительством принца быть безнаказанными всегда и во всем, с ужасом завыли…
Химерия абсолютно заслуженно считалась единственным местом, откуда не требуется переправлять трупы на Погребальный. Не успели омеговцы отойти и на десяток шагов, а тела расстрелянных браконьеров уже напоминали муравейники. Всевозможные твари, от микроскопических жучков-могильщиков, размером с блоху, до здоровенных ливневых крыс – мерзостных созданий, голохвостых, вонючих и словно покрытых лишаями – начали шумное пиршество. С неба пикировали одна за другой химерийские олуши.
Самка homo mustela затащила останки супруга высоко на скалы и там пожирала в одиночку, жалобно поскуливая. Временами она принималась в отчаянии биться грудью оземь (вой ее становился при этом душераздирающим), но всякий раз находила в себе силы успокоиться и продолжить жуткую тризну.
Посланные вперед Лекс и Гвоздодер скоро подали условный сигнал, означающий, что побережье расчищено. Выйдя из расселины, омеговцы увидели возле кромки прибоя еще одну шевелящуюся кучу, атакуемую олушами. Здесь основную массу трупоедов составляли крабы и многоножки.
На волнах покачивалась прекрасная моторная яхта. Надстройки, мачты, борта – все было снежно-белым. Ажурные гребные колеса сверкали позолотой. На высокой скуле корабля золотом с алой каймой было начертано: «Слава Фридриха».
От погибшего «Кербера» осталось только огромное пятно маслянистой пленки, вытянутое с востока на запад и напоминающее застывшего в прыжке трехголового пса. А более – ничего. Ни щепки, ни головни, ни обломка мачты.
Фридрих до сих пор был совершенно безмятежен, смотрел исключительно вперед и вверх и – молчал. Сейчас же вдруг заговорил. Звучным, хорошо поставленным голосом прирожденного оратора.
– Полковник, – сказал он, – обращаюсь к вам. Вы дворянин и поймете. Каторга для меня абсолютно, абсолютно неприемлема. Сколько вы хотите, чтобы забыть это недоразумение навсегда?
– Ваше сиятельство сами назвали меня дворянином.
– Так я и думал. Этого и боялся. А впрочем… – Он надменно усмехнулся. – Тогда убейте.
– Не имею права.
– Что за напасть! – сказал Фридрих тоскливо. – В таком случае объявляю вас низким человеком. Подонком, негодяем… Что, терпимо? Так предложите же сами что-нибудь, что позволило бы вам вызвать меня на дуэль! Вы скотоложец, растлитель малолетних. «Завитой затылок» из портового притона, отдающийся матросам за рваного «Василия». Ну что же вы терпите, эв Агриппа?
– Не имею права, – отчеканил Модест. Его трясло от гнева.
– Зато я имею, – сказал Иван.
– Поди прочь, обломок. Я скорее схвачусь с поганой ливневой крысой, чем с животным вроде тебя. Я скорей…
– Заткнись, Фридрих, – оборвал его Иван. – Ты же знаешь, кем я был. Пусть я не помню ничего, но ты… ты все помнишь. Ведь тебе всегда хотелось выпустить мне кишки. И тогда, когда я обладал Именем, и после. Или я не прав?
Принц закинул голову к небу и театрально расхохотался. Потом сложил руки на груди и сказал:
– Ты прав, обломок. Хорошо, я сражусь с тобой и погибну. Доставай свой клинок, преторианец.
– Эв Агриппа, – сказал Иван, сбрасывая амуницию, избавляясь от лишней одежды и оружия. – Мне кажется, у «Омеги» масса дел на борту «Славы Фридриха». Там наверняка остался экипаж, с которым рано или поздно придется вступить в контакт. Без принца они уйти не посмеют… Поэтому вам стоит поторопиться.
– Смелей, полковник! – подбодрил Модеста Ромас. – «Греческого огня» на борту больше нет. А с двумя автоматическими метателями, управляемыми безусым юнгой, вы как-нибудь справитесь.
Когда шлюпка «Славы Фридриха» с тремя перехватчиками и Модестом, вооруженным автоматом, отчалила от берега (Лекс и Корагг поплыли к яхте под водой, выныривая так редко, как только можно), Иван и Фридрих стояли – враг напротив врага – в каких-то пяти-шести шагах.
Принц с обманчивой небрежностью опирался на кавалерийскую саблю, позаимствованную из арсенала «Омеги». Ветерок трепал его платиновые кудри и кружево широкого ворота. Осанка его была безупречна. Прекрасное лицо злобно.
Иван прикрыл на секунду глаза, чуть-чуть отвел руку с таким же, как у Фридриха, клинком и сделал первый шаг.
На яхте дико завыла сирена.
Океан. Сегодня, пять часов пополудни
«Карл Густав был абсолютно прав, – думал Модест Агриппа, стоя на капитанском мостике идущей к Гелиополису «Славы Фридриха». – Иван ни за что не поверил бы, если бы ему открыли всю правду о его предназначении и предначертании. О том, что многое в настоящем и будущем всего Пераса зависит именно от него. О Фанесе, который во плоти явился к Младенцу-Первенцу, чтобы указать на обломка, мечущегося по Гелиополису – страшного, точно взбесившийся хищник, – и повелеть: «Отныне се ваш хранитель и защитник!» О том, что его появления, теряя надежду, ждали долгие четырнадцать лет, с тех пор как скончался последний великий имяхранитель Оскар. Что за последние полвека он – единственный, кто утратил Имя не для того, чтоб в жилах потрошивших его горгов свершилось таинство зачатия ноктиса, а для того, чтобы вместо рядового полноименного возник великий ИМЯХРАНИТЕЛЬ».
А Иван смотрел на блестящие лопасти гребного колеса, смотрел уже давно, отчего казалось, что колесо вращается в обратную сторону, и тоже думал. У него немного кружилась голова – не то от потери крови (клинку Фридриха не хватило какого-то дюйма, чтобы подвести в схватке финальную черту), не то от долгого наблюдения за колесом, – и мысли его тоже кружились. Были они просты и незамысловаты, наивны и в то же время величественны. Обычные в общем-то мысли человека, внезапно почувствовавшего себя врачом, лично ответственным за ритмичность мирового кровотока; дирижером, упреждающим малейшую фальшь в музыке небесных сфер.
Он думал о том, что Предел есть у всего, даже у мира.
О том, что только человек беспределен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63