– Правда?
– Правда.
– Какие красивые, – он заглянул ей в глаза.
– Что?
– Твои глаза. Когда ты плачешь, твои ресницы слипаются в темные шипы. Очень красиво.
Она тихо засмеялась и всхлипнула.
– Да, я теперь прямо сияю. Но все равно я оценила твою лесть.
– Это не лесть. Я не говорю комплименты.
После секундного колебания она опять уткнулась лицом ему в шею.
– А тебе и не нужно было. Правда?
– Мне и не хотелось.
– А с Маршей?
– Ей платили, чтобы она говорила комплименты мне.
– А со мной в этом тоже не было необходимости. Тебе в любом случае платили.
Он пальцем приподнял ее подбородок, заставив посмотреть себе в глаза.
– Думаешь, в тот последний раз я думал о деньгах? Или о том, как сделать ребенка? Нет. Я нарушил все ограничения скорости на дороге только по одной причине – чтобы увидеть тебя. Тот день не имеет отношения ни к чему, только к тебе и мне. Ты это знаешь, Лаура. И я знаю, что ты знаешь.
Она медленно кивнула.
– Вот и хорошо, – сказал он, и они осторожно улыбнулись друг другу.
– Ты не испорчен, – она первой нарушила молчание.
– Мы опять об этом? – засмеялся он.
– Ты когда-нибудь искал своих родителей? Что с ними случилось после того, как они тебя бросили? Ты знаешь? – спросила Лаура. Но он так долго молчал, что она сказала: – Прости, что спросила. Ты не обязан говорить об этом.
– Нет, все нормально. Просто неприятно.
Но она продолжала вопросительно смотреть на него.
Он подумал, что она имеет право знать о нем все.
– Отец умер от алкоголизма, когда ему еще не исполнилось пятидесяти. Мать я нашел в Омахе. Перед тем, как меня отправили в Биг-Спринг отбывать наказание, я набрался храбрости и позвонил ей. Она сняла трубку. Я слышал ее голос первый раз за… пятнадцать лет. Она еще раз сказала «алло». Нетерпеливо, как все мы, когда нам звонят и молчат, а мы слышим, как дышат в трубку. Я сказал: «Привет, мам. Это Грифф». И как только я это произнес, она повесила трубку.
Он пытался окружить это воспоминание твердой, нечувствительной оболочкой, но боль от того, что мать оттолкнула его, все еще была острой.
– Забавно. Когда я играл в футбол, то часто задавал себе вопрос, знает ли она о том, что я стал знаменитым. Может, она видела меня по телевизору или заметила мою фотографию в рекламе или в журнале. Я представлял, как она смотрит игры и говорит друзьям: «Это мой сын. Тот куортербек – мой мальчик». После того звонка у меня не осталось никаких вопросов.
– Твой звонок застал ее врасплох. Может, ей нужно было время, чтобы…
– Я думал точно так же. Наверное, это был мазохизм. Я помнил номер телефона. Пять лет. Несколько недель назад я позвонил. Трубку снял тот парень, и, когда я спросил про нее, он ответил, что она умерла два года назад. У нее были серьезные проблемы с легкими, сказал он. Умирала медленно. Но даже зная, что умирает, она не попыталась связаться со мной. А правда в том, что ей не было до меня дела. Никогда.
– Мне очень жаль, Грифф.
– Ерунда, – он пожал плечами.
– Совсем не ерунда. Я знаю, как это больно. Моя мать тоже бросила меня. – Лаура рассказала ему об отце. – Он был настоящий герой, как в кино. Его смерть подкосила и маму, и меня, но я в конце концов справилась. Она нет. Ее депрессия превратилась в настоящую болезнь, до такой степени, что она уже не вставала с постели. Никакие мои слова или действия не помогали. Она не хотела выздоравливать. И однажды она избавила себя от страданий. Воспользовалась одним из пистолетов отца. Я нашла ее.
– Господи, – он крепче прижал ее к себе и поцеловал в макушку.
– Очень долго я считала, что бросила ее. Но теперь я понимаю, что это она бросила меня. Этот ребенок был таким маленьким, ему было всего несколько недель, но я все равно чувствовала потребность защищать его. Мне хотелось оградить его от боли, душевной и физической. Я не понимаю, как могут родители, отец или мать, отбросить инстинктивную потребность кормить и защищать своего ребенка.
Грифф сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Он не знал ответа. Он задавал себе этот вопрос каждый день с тех пор, как себя помнил.
– Я должен был откровенно рассказать вам о своих родителях. Но я боялся, что, если сделаю это, вы решите, что у меня дурная наследственность, и найдете другого суррогатного отца.
– Признаюсь, поначалу я была о тебе невысокого мнения.
– Расскажи, – попросил он, пряча улыбку.
– Мое мнение изменилось после того, как ты принес смазку.
– Шутишь.
– Нет.
– Я не хотел снова причинить тебе боль.
– Да, и очень расстроился, когда обнаружил, что я ею не воспользовалась.
– Ага, но по-настоящему меня разозлило другое – что ты думала, что мне все равно, больно тебе или нет.
– Ты это сказал. И твое раздражение изменило мое мнение о тебе. Ты беспокоился больше, чем хотел показать. Я увидела, что ты не такой испорченный, каким тебя считают. И каким ты себя считаешь.
– Не надо меня приукрашивать, Лаура. Ты была женой другого мужчины, но я начал думать о тебе. Я не признавался в этом даже самому себе. Но я думал о нас. Это была его идея, и каждый раз мы встречались потому, что он на этом настаивал. Но после того дня, когда ты испытала оргазм, я перестал себя обманывать.
– И я тоже, – тихим голосом призналась она. – Я понимала, как опасно еще раз встречаться с тобой. Поэтому я сказала Фостеру, что отказываюсь. Но все равно пришла. И несмотря на все, что случилось, я не жалею о том, что сделала.
Он наклонился, чтобы сделать признание, сказать слова, которые он еще никогда не говорил другому человеческому существу. Но момент был неподходящий. Неправильный.
Вместо слов он взял ее ладонь и положил себе на грудь, прижав к сердцу. Она не знала, не могла знать, как много значит этот жест для него, всегда избегавшего прикосновений.
– Мне всегда было интересно…
– Что?
– Неважно, – она смущенно покачала головой.
– И все-таки?
– Что ты использовал.
– Использовал?
– Чтобы… ну, ты понимаешь. Пока я была в спальне, ждала тебя. Мне всегда хотелось знать, что ты использовал, чтобы возбудить себя.
– А, – он тихо засмеялся. – Я использовал тебя.
– Меня?
– Когда мы пришли туда первый раз, на тебе был тонкий розовый топик под тем дурацким костюмом.
– Прошу прощения.
– Ты надела деловой костюм, который демонстрировал твое желание казаться серьезной. Ты хотела выглядеть коллегой по работе, а не женщиной. Но это не сработало, потому что для меня ты все равно была женщиной, с которой мне хотелось заняться любовью. Особенно топик. Примерно такого же цвета, как этот халат.
– Я помню.
– И поэтому для того, чтобы возбудиться, я думал о твоей груди под топиком, нежной и теплой. Представлял, как мои ладони забираются под ткань и касаются твоей груди. И это срабатывало.
– Всего лишь?
– Ну, может, пару раз я представлял, как трогаю языком твой сосок, – улыбнулся он, не испытывая никакого раскаяния. – А после того раза я просто думал о тебе, как ты лежишь, такая строгая выше пояса и голая внизу, и ждешь меня. Всегда срабатывало. Конечно, в последний раз все было по-другому.
– Да.
Он коснулся ее губ тыльной стороной пальцев.
– Труднее всего мне было позволить тебе уйти и вернуться к нему.
– Мне кажется, он догадался, что в тот день что-то произошло. Что-то, что потрясло меня. Когда я вечером вернулась домой, он странно себя вел. Я была не в своей тарелке, и он это понимал. Почти что дразнил меня.
Немного отодвинувшись, она легла на спину, и ее взгляд уперся в потолок.
– Я начала понимать, что все это ты, ребенок, все остальное – это наказание, которое придумал для меня Фостер за то, что я была за рулем в тот день, когда он пострадал.
– Как он мог обвинять тебя? Это был несчастный случай.
– Все так, Грифф. Но он не верил в случайности. Ты должен понять, что у него был навязчивый невроз. Он все делал в определенной последовательности и определенным образом. Никаких отклонений. Он был убежден, что любое изменение порядка вещей ведет к катастрофе.
В тот вечер он хотел сесть за руль, потому что привез нас туда. Но я сказала, что он выпил больше меня. Я нарушила порядок, и случившееся стало результатом моего поступка. Он никогда прямо не обвинял меня. Но мне кажется, он думал об этом. Должно быть, он затаил глубокую обиду, которая разъедала его.
Грифф был рад, что она это говорит. Ей нужно произнести это вслух – скорее ради себя, чем ради него.
– Я могла зачать ребенка, обратившись в клинику, при помощи донора. Фостер использовал свою болезнь как предлог, чтобы этого не делать. Но причина была не в этом. Теперь я понимаю. Я любила его всем сердцем, и он это знал. Наш брак был для меня священным и драгоценным. Я ценила его превыше всего. Поэтому он придумал способ ослабить наш брак, а может, вообще разрушить. Он понимал, как я отношусь к его плану. Я все время повторяла ему, что это неправильно, но он не принимал моих возражений. Он использовал мое стремление к успеху, привычку никогда не отступать перед трудностями. Теперь я вижу, как ловко он мной манипулировал. Он сознательно апеллировал к тому, что должно было заставить меня согласиться.
– А потом уложил в постель со мной. С отверженным, с человеком, которым нельзя восхищаться и которого нельзя любить.
– Нет, – она печально улыбнулась. – Тут ты ошибаешься. Он выбрал тебя потому, что ты был красивым, сильным и, вне всякого сомнения, мужественным. Твоё воздержание длилось пять лет. А моё два. Неужели каждый из нас не почувствовал бы влечения к человеку, который даёт то, чего нам так не хватало? Он хотел, чтобы нас влекло друг к другу. Особенно меня. Чтобы в глубине души я совершила измену, нарушила клятву, которую давала в церкви.
В ее словах была логика. Как и в изощренном плане Фостера Спикмена.
– После того, как ты забеременеешь, а я умру, тебя будет терзать чувство утраты и вины.
– Думаю, именно этого он хотел.
– Ты мне веришь? О том, как он умер? Полностью?
– Мне тяжело думать так о своем муже, Грифф, но я тебе верю. Твоя смерть была частью его плана. Идеальное наказание. При виде ребенка я каждый раз вспоминала бы о своем грехе. Мне не предъявили бы обвинение в неверности, но я всю жизнь расплачивалась бы за нее. – Она помолчала, а потом повернулась на бок, лицом к нему. – Мы втянули тебя в этот ужас. Прости.
– Ты меня никуда не втягивала, я ввязался в это добровольно, еще с меньшими сомнениями, чем ты. Польстился на легкие деньги. Много денег. Даже Родарт говорил, что такой жулик, как я…
– Родарт! – Она села и оттолкнула его. – Ты должен идти.
– Я не могу оставить тебя.
– Ты должен идти, Грифф. Со мной все в порядке. Но будет плохо, если ты останешься, вместо того чтобы искать Мануэло. Ты должен идти. И ты знаешь, что я права.
Грифф знал. Он с сожалением встал, потом наклонился и погладил ее по волосам.
– Ты уверена, что все будет нормально… там, – он указал на ее живот.
– Все будет хорошо.
– Не вставай. Попробуй поспать, – он коснулся губами ее губ. – Я вернусь, как только смогу, – пообещал он и отвернулся, чтобы не позволить себе изменить решение.
Дверь была открыта, и на пороге стояли Коуч и Элли.
– Какого черта ты делаешь в моем доме? – проревел Коуч своим громовым голосом, которым обычно отдавал команды с кромки поля.
36
Значит, так, сказал себе Родарт. Грифф Буркетт смог:
(а) похитить Лауру Спикмен или
(б) уговорить ее уйти с ним из отеля. Он избежал ареста в ее особняке. Он ехал на неизвестной машине. В целом он был в достаточно хорошей форме, чтобы скрываться еще какое-то время, может быть, даже достаточное, чтобы оказаться очень далеко.
Тогда почему он воспользовался сотовым телефоном этой бабы Спикмен, понимая, что любой полицейский может отследить звонок и вычислить их местоположение? Конечно, Буркетт оказался достаточно умен, чтобы оставить телефон на стоянке у кинотеатра, но зачем он так рисковал?
На Буркетта это не похоже. Если только он не хотел сообщить что-то очень важное, что, как он считал, полностью снимет его с крючка.
Родарт просидел в машине на обочине федеральной автострады, пока не выкурил пол пачки – черт с тем, что он собирался бросать! – и только тогда понял, что Буркетт не притворялся. Его голос был взволнованным и уверенным. Буркетт считал, что Лавака-роуд в Итаске – это ниточка к Мануэло Руису, который, как он утверждал, случайно убил Фостера Спикмена. А это значит, что Буркетт невиновен.
Должно быть, это правда. Если Руис был свидетелем того, как Буркетт убил Спикмена, то Буркетт поспешил бы в Итаску, чтобы заткнуть рот парню, а не звонил бы Родарту и не сообщал, где его найти.
Вывод: Мануэло Руис больше не мелочь. Он превратился в главную фигуру. И этот его новый статус требовал действий.
Родарт нажал клавишу повтора последнего вызова на сотовом телефоне. Трубку сняли после первого же гудка.
– Полиция Итаски.
– Это опять Родарт. Соедините меня с шефом Мэрионом.
– Детектив Родарт, – после нескольких щелчков в трубке послышался голос.
– Есть что-нибудь?
– Ничего, но я оставил двух человек понаблюдать за домом.
– Отзовите их и аннулируйте ориентировку на Мануэло Руиса.
– Почему? – Родарт почувствовал, что Мэрион удивлен.
– Кто-то напортачил, – ответил Родарт, притворяясь раздосадованным. – Чертовы компьютерщики. Искали номер дома, а нашли номер дороги. Зря вас всех потревожил. Надеюсь, ваши парни не очень разозлятся.
Начальник полиции усмехнулся.
– Спасибо, что позвонили, детектив. Мои ребята будут разочарованы. Они думали, что поучаствуют в настоящем деле.
– Не сегодня.
– А как насчет Буркетта?
– Все остается в силе.
– Думаю, такого большого парня трудно не заметить.
– Я тоже так думаю.
– Хорошо, мы будем начеку.
Родарт еще раз извинился за ошибку, сказал, что надеется, что не слишком задержал Мэриона и его подчиненных, и попрощался. Он выбросил окурок в окно и, улыбаясь, выехал на автостраду и двинулся в сторону Итаски.
Сюрпризы продолжаются, подумал Грифф, увидев Миллеров.
Они были в сандалиях, шортах и в гавайских рубашках с цветастым рисунком. На голове Элли красовалась соломенная шляпа. На шее увядшая гирлянда цветов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51