он еще называл его «Альтер ребе» (старый ребе), и вообще когда говорил о нем, то глазенки этого неуемного мальчишки загорались каким-то особым огнем.
Я дал ему все необходимые инструкции, и Закс-младший уже отправился в Варшаву.
С Богом! Верю, что ему будет сопутствовать удача.
Потом явились полицмейстер Вейс и полковник Розен (последний, естественно, вместе с Лангом – один ведь он не ходит).
Мне показалось, что все они не очень верят в удачный исход предстоящей акции: во всяком случае, они выглядели несколько смущенными и пребывающими в нерешительности. Но я не обратил на это ни малейшего внимания, ибо знал, что улов будет.
Так и оказалось.
Уже через полтора часа явились сияющие Розен и Ланг. Они вдвоем тащили огромный мешок, набитый бумагами.
Там было несколько инструкций от французского резидента в Варшаве барона Биньона, полковничий патент на имя Менцеля, подписанный самим Бонапартом, и целая связка писем графини Алины Коссаковской (причем последнее, как я успел сразу заметить, было датировано вчерашним днем). Письма эти, отправив Розена и Ланга, я изъял и оставил себе на память, а все остальное аккуратно сложил в объемистый свой портфель – будет, что показать государю, вечером у меня назначена с ним встреча.
Буквально через десять минут после ухода Розена и Ланга ко мне ворвался бледный, крайне напуганный Менцель. Он истошно вопил:
– Пока я был за городом, ко мне ворвались неизвестные, перевернули весь мой дом, забрали все мои бумаги по торговым делам. Спасите, голубчик Яков Иваныч, прикажите отыскать разбойников и заставьте их вернуть мне бумаги, а то я буду окончательно разорен.
Я как мог успокаивал купца и обещал тут же вызвать полицмейстера Вейса и приказать ему нарядить следствие.
Когда Менцель наконец ушел, я принялся рассматривать письма Алины Коссаковской, и вот к какому заключению я пришел.
Вездесущий Шлыков не случайно не нашел следов прелестной Алины за пределами Вильны, ибо она этих пределов и не покидала. Ее подруги во главе с Агатой Казимировной ушли, а она осталась, в чем убеждали некоторые подробности ее последних писем. Графиня Коссаковская, подосланная Наполеоном убить государя императора Александра Павловича, все эти дни находилась здесь, в Вильне.
Это неожиданное открытие меня самого весьма озадачило.
Что же делать? Как найти эту чертовку?
А найти ведь необходимо (не то она еще явится пред светлые очи нашего императора), найти и выслать… или?..

Апреля 21 дня. В 6-м часу вечера

Завидев меня, Александр Павлович бросился с поздравлениями. Кажется, он был и в самом деле рад и выглядел вполне довольным, хотя быть до конца уверенным, что его поздравления были совершенно искренними, я все-таки не могу. Тем не менее он долго и сердечно поздравлял меня.
Когда с этой ритуальной частью было покончено, император стал расспрашивать меня о новостях.
Вместо ответа я вывалил на стол гору бумаг. Александр Павлович брал в руки каждый листок и внимательно рассматривал его; был он при этом необычайно сосредоточен. Так прошел целый час, никак не менее.
Наконец, отложив последний листок, государь широко и радостно улыбнулся и, кажется, вполне прочувствованно сказал: «Как же я был прав, подписав указ о твоем назначении!» И добавил потом: «Я ведь до самого последнего момента сомневался, ибо Балашов каждодневно болтал мне о тебе самые разные гнусности. Я обязательно расскажу ему о твоей чудесной находке».
Государь замолчал. Молчал и я. Вдруг он резко приблизился ко мне, положил руку мне на плечо и заметил: «А Менцеля пока не арестовывайте, посмотрим, как он поведет себя далее. Отобранные же у него бумаги велите списать и верните ему. А за домом купца слежку не оставлять ни на миг».
Ей богу, если бы Александр Павлович не был императором, быть ему первоклассным шпионом. Сына аптекаря, конечно, ему не превзойти, но всех остальных – запросто.

Апреля 21 дня. Двенадцать часов ночи

Вернувшись от государя, я посадил сразу трех писарей снимать копии с менцелевских бумаг.
В семь часов вечера неожиданно явился аптекарь, необычайно довольный и какой-то приподнято, торжественно веселый.
Он принес записку, которую передал из Варшавы его сын. В ней сообщалось, что Бонапарт собирается прислать в Вильно с разведывательной миссией своего генерал-адъютанта графа де Нарбонна.
Не понимаю, как этот мальчишка мог так быстро все разузнать? Недаром, впрочем, говорят, что жидовская почта на сутки опережает фельдъегерей и курьеров. Ладно, передают быстро, но как можно приехать в Варшаву и тут же получить такой улов?! Вот что для меня непостижимо.
О Нарбонне, личном шпионе Бонапарта, я давно собираю по крохам сведения. Это фигура прелюбопытнейшая. Вот что удалось мне узнать.
Граф де Нарбонн был военным министром в последнем правительстве Людовика XVI, а теперь он один из ближайших сподручных Бонапарта, его шпионско-дипломатический агент. Возвышение его, говорят, призошло следующим образом (слышал от Александра Павловича).
Граф Луи де Нарбонн (comte Louis de Narbonne Lara), вернувшись после революционных бурь во Францию, проживал в Париже в полной безвестности и в обстоятельствах достаточно стесненных, и главное, что он был не у дел. Выхода казалось бы не было. Но граф был не промах.
Бонапарт, который был тогда первым консулом, учредил орден Почетного легиона, и в числе первых кавалеров этого ордена оказался лакей графа де Нарбонна (он принимал участие в египетском походе).
Граф объявил своему слуге, что не может держать у себя лакеем человека, который отныне ему равен. Он тут же посадил новоявленного кавалера с собой за стол и угостил вином.
Бонапарт, узнав об этом, пришел в восторг от поступка Нарбонна и пожелал немедленно с ним познакомиться. В скором времени Нарбонн стал его адъютантом.
В 1809 году Бонапарт произвел его в дивизионные генералы и начал возлагать на него военные и дипломатические поручения. Через какое-то время он его назначил посланником при баварском короле, а потом вызвал его в Париж, произвел в генерал-адъютанты и назначил состоять при своей особе.
Граф де Нарбонн – серьезный противник (хитрец, каких мало; одна надежда на его природно-аристократическую самонадеянность), и к его возможному приезду следует основательно подготовиться, ибо обвести его вокруг пальца не так уж просто. Но это во что бы то ни стало надо будет сделать.
О записке аптекарского сына надо будет немедленно сообщить императору.
Ай да мальчишка! Но не обхитрили ли его в Варшаве? Неужто Бонапарт и в самом деле собирается послать в Вильну графа де Нарбонна?
Нужно как следует обдумать это и только потом уже докладывать Александру Павловичу. Страсть как не хочется попасть впросак. С другой стороны, так важно доложить первым.
Посоветуюсь с Барклаем, а лучше всего – с генерал-интендантом Канкрином, его гениальный ум финансиста изворотливее и как-то гибче.
Этот ход моих рассуждений прервало появление полковников Розена и Ланга. Они притащили мне два объемистых свертка: в одном были оригиналы менцелевских бумаг, а в другом – писарские копии. Уложив в обитый железом сундук, что стоял в углу кабинета, все копии, я отослал поручика за купцом, приказав привести его немедленно.
Через полчаса явилась троица. Розен и Ланг ухмылялись, а Менцель дрожал как осиновый лист, взгляд его был мутный и блуждающий. Полковники остались стоять у двери, а купец бросился ко мне, крича что-то невнятное. Я взял со стола сверток и протянул Менцелю, молвив при этом: «Кажется, мы все разыскали, любезнейший».
Купец задрожал еще больше, судорожно схватил сверток и, ни слова не говоря, выбежал. Мы в голос тут же расхохотались. Когда приступ смеха закончился, я сказал Розену и Лангу: «Господа, не спускайте глаз с его дома и каждый вечер представляйте мне список лиц, посещающих его. И стоит подружиться с кем-нибудь из его слуг». Розен понимающе кивнул: он легко знакомился с лакеями лиц, находящихся на подозрении, и отличнейшим образом спаивал их – ему это не впервой.
Генерал-интендант Канкрин принял меня в девятом часу вечера. Когда я вошел, он играл на скрипке и играл невообразимо плохо, но по лицу его видно было, что он самозабвенно наслаждается своей игрой. Увидев меня, он не только не прервал свое занятие, а, наоборот, продолжал пиликать с еще большим энтузиазмом. Я уставился в стоявший в углу кабинета страшный зеленый зонтик и стал ждать.
Наконец пиликанье закончилось, и чудак многозначительно поглядел на меня. Я понял, что нужно хвалить его игру, и стал выдавливать из себя какие-то жалкие и, в общем-то, малоубедительные комплименты, но Канкрин был доволен и весь расплылся в улыбке. Не постигаю, как можно иметь такие странности и одновременно быть таким умницей.
Получив требуемую дозу похвал, генерал-квартирмейстер осведомился, что же меня, собственно, привело к нему.
Я рассказал в общих чертах Канкрину о варшавском донесении, прибавив, что оно единственное в этом роде, что другие агенты молчат – нет буквально больше ни одного сообщения о возможной миссии генерала Нарбонна в Вильну.
– Галупчик, не пойтесь профала, – сказал на своем невозможном русском языке, – фолка пояться ф лес не хотить. Нарпонн весьма опасен. Нушно пыть котофыми к его фстрече. Пеките и расскашите фсе касутарю. Неметленно, галупчик, неметленно.
Я тут же бросился к государю (до этого я еще успел забежать к Барклаю-де-Толли и наспех посоветоваться, но он совершенно не знал, как поступить, заметив только, что не мог бы работать с агентами и при этом не доверять им; на это я отвечал, что я верю всем, но всех пытаюсь проверить).
Александр Павлович был милостив, долго расспрашивал меня, живо интересовался подробностями разрабатываемых мною операций. Особо он спросил, установлена ли слежка за домом купца Менцеля и просил сразу же докладывать, как будут оттуда известия. «Это крайне важно, – резонно заметил он. – Менцель, судя по всему, связан с резидентом Бонапарта в Варшаве, но как они сообщаются друг с другом, кто у них исполняет роль курьера, вот в чем вопрос». Я отвечал, что в скорейшем времени мы непременно узнаем об этом. Я и в самом деле так думаю.
Когда же государь спросил о новостях, то я тут же выложил ему сведения, полученные мною от сына аптекаря. Сведения эти произвели необычайно сильное впечатление.
Александр Павлович был явно не на шутку взволнован. По прошествии нескольких прошедших в полном молчании минут он спросил меня: «Зачем же Бонапарт собирается послать в Вильно Нарбонна, как ты считаешь?»
Я отвечал, что причин тут может быть несколько. Конечно, Бонапарт очень хочет знать, насколько готовы мы к войне. Но одновременно он через графа Нарбонна постарается уверить ваше величество в том, что сам он к войне не готовится.
– Ты прав, – заметил государь, – что ж, будем ждать.
Потом он поведал мне, что Нарбонн – потомок знатнейшего испанского рода, с XIII века владевшего графством Нарбонн в Южной Франции, что на гербе Нарбоннов начертан девиз: «Nous ne descendens pas des rois, mais les rois descendent de nous» (Не мы от королей, а короли от нас), что граф получил блистательное образование, слушал лекции по международному праву в Страсбурге, дружил со знаменитой мадам де Сталь и другими парижскими литераторами.
От происхождения Нарбонна разговор перекинулся на мое происхождение. Государь стал расспрашивать о моих родителях.
Вот что вкратце я поведал ему.
Фамилия моего деда со стороны отца была de St. Glin. Женат он был на девице de Lortal. Жили в своем поместье, расположенном у берегов реки Адур. Старший сын моего деда поступил в военную службу и дослужился до бригадного генерала.
Мой же отец, который был младшим сыном, был предназначен для духовного звания. Он пошел в монастырь, но через некоторое время бежал, ибо монашеская жизнь пришлась ему совершенно не по вкусу. Через некоторое время он прибыл в Париж вместе с родственником своим chevalier de la Payre. Отец мой поступил капитаном в королевские мушкетеры.
Он поссорился с одним офицером, который обозвал его беглым монахом. Дело закончилось дуэлью, на которой отец заколол своего соперника. Секундантом его был chevalier de la Payre. Спасаясь от судебного преследования, мой отец со своим секундантом бежали в Россию и остались там навсегда.
В 1775 году отец женился в Москве на девице de Brocas. Через год родился я. Отец мой давно умер, а chevalier de la Payre жив и обитает в Москве. Наезжая в первопрестольную столицу нашу, я с ним всегда встречаюсь.
Государь просил, чтобы я познакомил его с шевалье. Я обещал.

Позднейшее примечание.
Мне не удалось выполнить свое обещание.
Chevalier de la Payre погиб летом 1812 года от рук наполеоновских солдат. Он явился перед вошедшими в Москву французами в темно-синем своем мундире с красными обшлагами и шляпе с белым бантом. Соотечественники спросили его, отчего на шляпе его не нововведенный бант tricolore! Завязалась ссора. Французы, назвав его vilain royaliste, бросились срывать с него мундир и шляпу. 85-летний старик обнажил шпагу и пал, защищая мундир и белый бант своего короля.

Апреля 22 дня. Четыре часа пополудни

С утра я приказал вызвать к себе аптекаря. Вскоре он явился.
Говорили мы совсем не долго. Я попросил его узнать, кто передает в Варшаву корреспонденцию виленского купца Менцеля. При этом я сообщил, что это и важно, и срочно. Старик обещал все передать сыну.
В полдень, прогуливаясь по Немецкой улице, я встретил графа Тышкевича с сыном и аббата Лотрека.
Завидев меня, они испуганно переглянулись и замолчали. Лица их вытянулись, а на лбу у аббата даже появилась испарина.
Я, делая вид, что ничего не примечаю, начал с ними беседу, точнее, молол всякую чепуху, забавляясь паникой, в которой они продолжали пребывать. Вскоре к нам подошел граф Шуазель – общего испугу явно прибавилось. «Ну что ж, покину вас, мои милые заговорщики», – сказал я и удалился, оставив троицу в полуобморочном состоянии.
Я спешил в трактир Кришкевича, у меня там была назначена встреча с полицмейстером Вейсом и с приехавшим из Ковно майором Бистромом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20