«– И сколько одна лодка доставляла в сутки?
– До ста осетровых каждый раз.
– А по весу?
– Примерно по пятьсот – семьсот килограммов в день круглый год. Иной раз привозили и до тонны…»
Я вырубил магнитофон.
«Размер нанесенного ущерба – миллионы рублей с одной лодки!»
Внезапно я вспомнил человека, которому смело мог оставить на сохранение кассеты.
Я снова сел в «Ниву», проехал с километр в сторону набережной, вышел и направился к молу.
Темная, тяжелая бирюза тянулась за горизонт, сквозь облака пробивалась узкая щелочка света. Я подошел ближе, «Александр Пушкин» чуть покачивался на зыбкой воде. Сквозь стекло рубки я увидел черную курточку капитана Миши Русакова. Миша словно отбивал поклоны – фуражка его то появлялась в стекле, то вновь исчезала. Он драил необычного вида лодку, пришвартованную к борту «Пушкина».
– Миша, – позвал я.
Он не слышал.
– Миша Русаков! Капитан!
«Капитан» он сразу услышал – это было уже от профессии.
– Прошу вас, Игорь Николаевич! – смешные, как у моржа, усы затопорщились.
– Что это за агрегат у тебя там? – Я показал на лодку.
– Бесхозная. Хозяин так и не нашелся… Хотите, покажу ее в действии?
Русаков отвязал цепь, движения его были быстры и четки.
Один за другим он завел спущенные за корму лодочные моторы. Взревев и почти вертикально задрав нос, лодка выскочила в залив, оставляя за собой перистый след. Вдоль бортов лодки тянулись длинные серебристые «сигары». Сделав круг, Русаков выключил двигатели – опустив нос, лодка вернулась на место.
– Игрушка, – сказал Миша Русаков. – Ни один милицейский катер не догонит. А это дополнительные баки с горючим, – он ткнул в «сигары». – Используются в военной авиации.
Я показал Мише на причал – Русаков накрыл лодку маскировочной сеткой, поднялся ко мне.
– На судне полный порядок, – он полушутливо бросил руку к фуражке.
Мы подошли к «Ниве». Я достал завернутые в «Водный транспорт» пленки.
– Это кассеты, Миша, – сказал я. – Очень важные для нас. Положи их подальше. И помни: о них никто не должен знать. Вернешь их только мне…
Миша улыбнулся:
– Хорошо, Игорь Николаевич!
Пленки, жегшие мне руки всю вторую половину ночи и утро, были теперь в надежном месте, я мог не бояться, что у меня их выкрадут из кабинета, из дома, из машины.
Облака начинали рассеиваться. С моря приближалось небольшое судно, похожее по классу на «Александра Пушкина». Белые буруны сопровождали его с обеих сторон. Оно передвигалось словно в кипящей воде…
– Это «Спутник» рыбнадзора. – Миша подал мне руку. Он все хорошо понял. – Не беспокойтесь. Все будет в полной сохранности… Вы домой?
– Нет, надо проехать еще в одно место…
При свете дня Второй тупик Чапаева выглядел грязным рядовым мостком в клоаке гигантского, безбрежно раскинувшегося вокруг Нахалстроя. Грубо окрашенные заборы. Мусор вокруг единственного контейнера. Узкий цементированный тротуарчик с навечно оставленными при его создании вмятинами чьих-то сапог. Гнилостный запах напоминал, что Каспий, как ни говори, находится все-таки во впадине, где все разлагается быстрее, чем наверху.
Дважды прошел я из конца в конец, пытаясь решить, попала ли машина, которую я преследовал накануне, сюда, в тупик. Или в тупик попал я сам, а машина свернула на другую улицу.
Обе версии имели одинаковые права. Водитель мог и свернуть, и поставить машину во двор, тем более что сначала я проехал мимо Второго Чапаевского и лишь потом, не обнаружив ее впереди, вернулся.
– Помощь не требуется?
Я увидел мужчину в теплом рыбацком ватнике. Он стоял рядом с дощатым туалетом, напротив забора, – я не сразу заметил его.
Должно быть, он довольно долго наблюдал за моими передвижениями.
– Чапаевских – два тупика? – поинтересовался я.
– Целых четыре. – Он подошел ближе, лицо его показалось мне знакомым. – Смотрю и думаю, что водному прокурору понадобилось в нашем тупике?
Я узнал его.
«Баларгимов!.. Напарник Ветлугина по последней его охоте на качкалдаков…»
– Материал о самовольной застройке… – Я сам удивился собственной находчивости. – А вы? Ваш дом тут?
Он открыл калитку.
– Заходите, посмотрите, как мы живем.
Я взглянул вдоль улочки, показавшейся мне вымершей, – вокруг не было ни единой души, не доносился ни один звук.
– Ну что ж. – Я не заставил просить себя дважды.
Маленький двор под стать был каркасно-засыпному ящику, типовому жилищу самстроя. Никакой машины нигде я не обнаружил. Во дворе я увидел песок, несколько крафтпакетов с цементом – хозяин что-то строил. Еще дальше виднелся сарай.
– Сюда. – Дверь открывалась прямо в комнату, прихожей не было.
Вдоль узкого пенала стояли подряд буфет, газовая плита, две узкие, с металлическими спинками, кровати.
На полу с самодельными половиками играли два ясельного возраста малыша. В конце пенала висела занавеска, там была вторая комната.
– Знакомься, – сказал Баларгимов женщине, показавшейся из-за занавески. – Это новый водный прокурор.
– Добро пожаловать. – Жена Баларгимова была русская – с открытым, приятным лицом, пышной грудью, с русым тугим пучком на затылке. На голом предплечье я увидел синюю татуировку – «Нина». – Как вам наши хоромы?
– Уютно, хотя и тесновато, – признал я. – А зимой? Не холодно?
– Газ обогревает… Жара, хоть двери настежь! А выключишь – тепло сразу выдувает.
– Другое жилье не обещают?
– Кому мы нужны? Если сами не позаботимся, о нас кто подумает?
Она взяла с буфета маленькие, послевоенные еще часы «Звездочка», подкрутила, положила на место.
Буфет был старый – с семейными фотографиями между стекол. Фотоснимки чередовались со старыми поздравительными телеграммами. Была тут и завоевавшая мир неизвестная японская девушка, интимно мигающая с фотографии.
Разговор не получался – сзади себя я постоянно ощущал присутствие настороженно-притихшего Баларгимова.
– Что же вы пешком от самой прокуратуры? – подал он голос. – Или на автобусе ехали?
– Служебной машиной.
– Вроде я не видел ее…
– Она у парикмахерской Гарегина. Я спрашивал, где Чапаевские тупики. – На всякий случай я дал понять, что меня будут искать здесь.
– Да вы садитесь, – предложила хозяйка. – Какая правда в ногах…
– Надо ехать: дела… – сказал я.
– У всех дела. – Малыши потянулись к ней. – Да вы не
спешите! Может, чайку?
– Прокурор так не придет, чтоб чай тут с тобой пить, – подал голос Баларгимов. – Наверное, соседи что-нибудь наговорили… – Он все стоял у порога. – Богатства наши кому-то спать не дают…
Женщина подняла с пола наперсток и положила на буфет рядом с фарфоровыми рыбками и пачкой молочной смеси. Японская девушка интимно мигнула мне, не меняя выражения лица.
Рядом я увидел фотографию молодой пары – парень в белой сорочке, при галстуке, в шапке рассыпавшихся волос, прижимал к себе улыбающуюся счастливую невесту в белой фате.
– Сын? – Я кивнул на снимок.
– Нет. – Она отстранила малышей. – Это племянник мужа…

Баларгимов за моей спиной нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Я простился. Хозяйка пригласила:
– Заходите, если окажетесь в наших краях…
– А я уж решил, что вы стрижетесь в Доме быта… – Согомоныч повторил свой тезис: – У каждого человека парикмахер должен быть, как домашний врач, – свой! И я хочу сделать вам предложение. Вы будете каждый день бриться у меня, и я буду следить за вашей прической…
Я не ответил, и Гарегин, видимо, воспринял мою заминку как раздумье о совместимости моего высокого должностного статуса с возможностью пользоваться услугами наемника капитала. Он быстро сказал:
– Впредь я это буду делать бесплатно.
Я поинтересовался:
– А из чего же вы будете извлекать свою капиталистическую прибыль?
– Такой клиент, как вы, создает репутацию заведению. Всякое капиталистическое производство тратит значительную часть средств на рекламу. Вы будете моей рекламой…
– Боюсь, что меня обвинят во взяточничестве. Или, в лучшем случае, в злоупотреблении служебным положением…
Он замахал руками:
– О чем вы говорите! Вы же на суше! Не в акватории. А кроме того, у нас священная традиция оказывать уважение людям, это называется «хэрмет» – подарок бескорыстия…
– Если вы хотите, чтобы я поддерживал вашу рекламу, давайте оставим разговоры про хэрмет.
– Будет лучше, если вас станут подвозить ко мне на персональной машине…
Под ровное вибрирование воздуха у моего уха я вернулся к открытию, сделанному мною во Втором Чапаевском тупике.
«Свадебная фотография!»
Жениха – смуглого, с длинными волосами и выдававшимися вперед скулами, в белой, с галстуком, сорочке – я видел впервые… А вот невесту я узнал. Я ее видел вместе с рыбинспектором Пуховым вечером, накануне его гибели.
«Вера – жена Умара Кулиева! Выходит: Умар Кулиев – племянник Баларгимова!»
Наемник капитала снял с меня пеньюар, провел щеточкой по затылку, отошел, любуясь своей работой.
– Мое призвание – стричь! А вы, спасибо вам, первый человек, который называет меня правильно. Все остальные дикари зовут меня Георгин Самогоныч… Именно поэтому я предлагаю вам бриться и стричься у меня бесплатно.
Из автомата на углу я позвонил Орезову:
– Достань фотографию Баларгимова и любым способом предъяви ее Вахидову. Только срочно…

6

В прокуроре, надзирающем за местами заключения, я узнал своего сверстника – уроженца того берега. Когда-то нас даже знакомили. Он поднялся мне навстречу – тяжелый красавец с традиционными усиками, как две капли воды похожий на Эдика Агаева.
– Игорь, – напомнил я.
– Фурман. Это имя. Не фамилия.
– Как имя оно даже симпатичнее.
Мы посмеялись. Я сел и перешел к делу.
– Меня интересуют осужденные по делам, отнесенным к подследственности водной прокуратуры. Не все, конечно. А только по неисполненным приговорам. Есть такие?
– Одно. – Фурман нагнулся, вынул из тумбочки заварной чайник, налил в него из графина воды и достал кипятильник. На столе появились пиалы, сахарница. – Приговор вошел в
законную силу, но еще не приведен в исполнение. Умар Кулиев. Высшая мера наказания.
– Его не помиловали?
– Нет. Учли просьбы трудящихся. Да вот, если хочешь… – Фурман достал из сейфа несколько бумаг, одну протянул мне.
Я прочитал:
«Президиум Верховного Совета… Учитывая степень тяжести совершенного преступления и то, что личность Кулиева представляет исключительную опасность для общества, Президиум постановил ходатайство о помиловании отклонить».
– И когда? – спросил я, возвращая бумагу.
Он понял вопрос, хотя я и не договорил.
– Этого не знает никто. Обычно Президиум через Прокуратуру возвращает уголовное дело назад в суд, а суд уведомляет органы исполнения приговора, что уголовное дело пришло… На этом переписка заканчивается.
– А дело Кулиева? – спросил я.
– Пока не возвратилось.

Напротив прокуратуры размещался пневматический тир, тускло выбеленный, с казенными лозунгами ДОСААФа, которые вывешивают обычно только в тирах. С угла, рядом со старой, с выбитыми стеклами, телефонной кабиной, пожилой, в пыльном халате, казах торговал дынями.
Я позвонил Гезель.
– Игорь Николаевич! Это вы? Я вас очень плохо слышу… – ласково, как ребенку, сказала Гезель. Она боялась испугать малыша, который все это время, очевидно, проводил в полудреме, набираясь тепла и нежности на всю свою грядущую жизнь, которая, судя по всему, не обещала измениться к лучшему.
Внезапно мне стало тепло и спокойно.
– Что там, Гезель? Кто-нибудь есть?
– Бала здесь.
– Я же разрешил ему отдохнуть!
– Он тут. Они с Гусейном допрашивают брата Ветлугина.
– Гезель! Скажи, чтобы его не отпускали, я тоже хочу поговорить… А что у Сувалдина?
– В заповеднике спокойно. Бала заказал для вас справку в Институте экологии моря. По поводу икры, изготовляемой браконьерами…
– Отлично. Хаджинур не появился?
– Нет. Звонили от прокурора области Довиденко. Вы скоро будете?
– Сейчас еду.
Звонки начались, едва я появился у себя.
– Прокурор области… – Гезель открыла дверь. – Возьмите трубочку…
– Поздно приходишь, дорогой! – необычайно сердечно пропел Довиденко. – Не икается? Весь день тебя вспоминаем… – Первый человек Восточнокаспийской прокуратуры готов был видеть во мне соратника, если я во всем буду следовать его желаниям. – Вот какое дело. Прохвост этот – Вахидов – одумался! А может, кто-то его надоумил… Короче: от всего отказался!
– Хорош гусь, – поддакнул я.
– Надо ехать в обком – исключать из партии, а он одно твердит: «Я наболтал лишнего водному прокурору, чтоб отпустили!..» А у него, знаешь, шестеро детей…
– Что ты предлагаешь?
Довиденко солидно прокашлялся.
– Есть выход… Ты записал его показания на пленку… Дай мне свозить эту запись в обком!
Я ни в чем не подозревал своих коллег. Но, если я, новый человек, всего за несколько недель вышел на сбытчика осетровых, легко вообразить, как быстро – если б хотели! – задержали его здешние шерлоки Холмсы. Верхушка, организовавшая массовый браконьерский промысел, плотно прикрывала его сверху.
«Теперь кто-то из них хочет заполучить магнитофонную запись, чтобы ее уничтожить! Нет-нет!..»
– Мы бы его быстро приперли, прохвоста. Представляешь? – лебезил передо мной прокурор области.
– Представляю. Беда в том только, что ничего не записалось… Магнитофон импортный – в левом углу панель с кнопкой. Надо их вместе нажимать. А я – только на панель.
– И ничего-ничего не записалось? – недоверчиво спросил Довиденко. – Хоть что-нибудь-то получилось? Мы тут в лаборатории доведем до ума!
– Он вообще не работал на запись! Только Вахидову говорить об этом не надо, – предупредил я. – Пусть думает, что пленка эта существует!
– Конечно. Я ему ничего не скажу… – Довиденко сделал вид, что верит мне, но простился довольно холодно. – Ладно. Поговорим еще…
Он не допускал мысли, что пленку с показаниями наиболее опасного свидетеля заполучить не удастся.

– Это вы обнаружили в море труп своего брата?.. – спросил я. – Как это произошло?
Бесцветный высокий блондин прокашлялся, подробно рассказал о своих сборах на поиск, все последующее уместилось в одном предложении:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27