– О чем говорить, когда вы образовали мертвую зону! Уничтожили одним махом рыбное стадо! Вы понимаете, что вы сделали… – В запале я пренебрег важным правилом – не увеличивать нагрузку на человека, находящегося в раздраженном состоянии, а, наоборот, дружелюбно стремиться вывести из него – в таком случае больше вероятности, что поведение его не станет и вовсе агрессивным. – Я вынужден закрыть установку. Сегодня же вы получите от нас письменное предписание…
– Прокурор области отменит ваше указание! – заорал он.
– У него нет прав!
– Есть еще обком партии…
– А он при чем?
– Обком, по-вашему, ни при чем? Вы выше обкома? – Еще раньше, до того как разговор наш перешел на крик, Кудреватых вернулся к столу, выдвинул ящик, что-то поискал в нем, не нашел, задвинул, вернулся назад. – Обком партии вам не указ?
– Мы выполняем указания Генерального прокурора…
– Вот и договорились! – продолжал орать на меня Кудреватых. Он вернулся к столу, пошарил в ящике – по-видимому, включил диктофон. – Обком для тебя никто!
Я нарушил золотое правило службы и уже пожинал плоды этой оплошности. Было бы куда дипломатичнее, если бы перед тем, как закрыть установку, я бы прошел к директору со словами извинения:
– Вынужден! Пойми правильно… Жмут на меня! И Кудреватых понял бы!
– Я не обижаюсь… – Подумав, он, может, пригласил бы меня на свадьбу своего сына. Судя по всему, там должна была собраться вся восточкокаспийская элита.
А вместо этого! Оскорбленный и униженный, вернувшись, я поднял трубку и неожиданно для себя позвонил Мурадовой. Она была на месте.
– Я не буду называть себя. Интересно, узнаете ли вы, кто вам звонит…
– Уже узнала! – Я почувствовал, что ей приятен мой звонок, она ждала его.
– Как вы смотрите, если мы вместе пообедаем, конечно, если вы не избавились от этой неудобной привычки…
– Представьте, не успела!
– Очень хорошо.
– …Взять, к примеру, рыбкомбинат! – Чистые пухлые пальцы Согомоныча бегали по моему лицу, не причиняя никаких не удобств. – Рыбкомбинат никогда не выполнял плана, а всегда был с наваром… – Он не мог работать молча. – Как? А очень просто. Бегут в обком. Так и так… «Конец квартала, а рыба не идет…» Оттуда звонок Сувалдину: «Пустите рыбкомбинат в заповедник! В порядке исключения!»
До меня не сразу дошел смысл долгого его монолога, но, подытожив, я понял: Согомоныч и какая-то группа людей, близких ему, связывала свои надежды на оздоровление обстановки с моим появлением. Предполагалось, что водная прокуратура и я лично можем поставить предел ведомственному беззаконию.
Я спросил:
– Вам кажется, что рыбинспекция работает неэффективно?
На мгновение бритва в руках Согомоныча дрогнула, но в следующую секунду она так же ровно и легко поползла по моей намыленной физиономии.
– Стараются… – Он кивнул за окно, на призыв расстрелять убийцу – Умара Кулиева. – Скоро тут такое начнется! Каждую весну у них настоящая война на море. Автоматы, вертолеты… Сами увидите. Главное, все равно никого не поймают. А если поймают – то мелкую сошку. Не знаю, как это там у них выходит, но крупная никогда не попадается. Может, с вашим приходом что-то изменится…
Я прервал его философствование:
– А если конкретно?
Согомоныч обтер свою раздвижную опасную бритву о белый листочек, вздохнул и категорически отрезал:
– Я думаю, большего вам никто не скажет.
– Может, и скажет. Кроме того, существует уголовная ответственность для тех, кто знает о совершенном преступлении и молчит.
Согомоныч пожал плечами. Мы были вдвоем. В его уютной частной лавочке никто нас не слышал.
– Дай-то бог… Но не думаю. У нас не Сицилия, но длинный язык могут отрезать в два счета…
– Бывают и такие случаи?
– О, сколько хотите! – Согомоныч предпочел переменить тему. – А вы, оказывается, не только на воду смотрите! Освежить? Тонкая туалетная вода – «О' жен», Франция! Совершенно необходима мужчине… – Он заговорщицки на меня взглянул, словно уже все знал обо мне и Анне Мурадовой.
Я-то полагал, что по крайней мере еще неделю мы можем встречаться совершенно спокойно.
– Спасибо, – сказал я, кладя на стол художника его гонорар. – Сейчас, правда, мне предстоит свидание не с женщиной. Я бы сказал, с одним из наиболее мужественных мужчин города. Кстати, когда свадьба у сына Кудреватых?
– В субботу. На той неделе.

Бала ждал меня в кабинете вместе с болезненной, средних лет блондинкой, которую я видел на похоронах Пухова, – она разговаривала тогда с Анной Мурадовой.
Когда я вошел, женщина испуганно оглянулась.
– Это Татьяна Ивановна, вдова Ветлугина, – представил ее Бала. – Мы только начали… Значит, в ночь, когда это случилось, дома вы не ночевали? – спросил мой помощник у Ветлугиной.
– Я работала. А кроме того… Видите ли… У нас две квартиры. Мы жили то у него, то у меня. А иногда каждый уходил к себе…
Я сел. Ветлугина тревожно взглянула на меня, снова обернулась к Бале.
– …Сходились, расходились. Одно время Саша страшно пил. Его направляли в ЛТП, он давал мне слово не пить, не выдерживал…
– А в последнее время перед его гибелью?
– Последнее время держался… Но я боялась оставлять его одного, когда у меня были ночные дежурства. Соседи и прочее. Он у меня не прописан…
– Тогда он ночевал у себя?
– Да. И в ту ночь тоже. Я пришла утром, была в уверенности, что он дома. И вдруг приходит его приятель… Садык…
– Баларгимов Садык, – пояснил мне Бала.
– Все его зовут Садык. Сказал: поехали они на качкалдаков. Саша стал давать ему прикурить, перевернул лодку. Произошел выстрел… Там все записано. – Она показала на уголовное дело, лежавшее на столе перед Балой.
Мы помолчали все трое, наблюдая, как Гезель поливает над балюстрадой цветы, что-то тихо мурлыкая под нос для своего малыша.
– Вы раньше Баларгимова знали? – спросил я.
– Видела несколько раз. – Ветлугина снова насторожилась.
– Муж дружил с ним?
– Дома он у нас никогда не был. Я вообще не любила его компании. Ничего хорошего… Одна пьянка! Знаю, что они встречались. Саша последнее время был на инвалидности, не работал…
– Травма?
– С легкими у него было плохо. Вообще-то он подрабатывал, только в штате не состоял. У нас своя машина. Смотришь, подвезет кого-нибудь. Трояк или пятерку заплатят.
– Вообще-то он рыбак?
Она замялась.
– Иногда приносил рыбу.
– Осетрину?
– Ну да… Но где брал? Этого не знаю…
Я продолжал расспрашивать:
– С Касумовым вы знакомы?
– Первый раз слышу.
– Ваш муж помогал тушить его «козлятник». Его кличка –
Мазут.
– Мазут – я слышала.
В кабинет постучали, это был Хаджинур Орезов.
– Извините, Игорь Николаевич. Я не знал, что вы не одни.
– Я скоро освобожусь.
Прежде чем дверь закрылась, я разглядел в коридоре приземистого, с черными живыми глазами мужчину, смахивавшего по одежде на рыбака. Я понял, что это Баларгимов.

– Сколько уж прошло, как он утоп? Года два? – У него был грубоватый глухой тенор, речь – простая, и я не почувствовал в нем ни робости, ни испуга ни перед нами, ни вообще перед вызовом в прокуратуру. – Небось и косточки уж давно сгнили!
Он сидел на том же стуле, что и Ветлугина, тяжело и свободно, ни разу не оглянувшись на дверь.
– Как все вышло? – спросил Бала.
– Ну, как…
Баларгимов повторил сказанное им на допросе, не путаясь и ничего не добавляя.
– …Когда перевернулись, я отплыл немного, чувствую – дно. Кричу: «Монтер! (Кличка у Сашки такая.) Ты где?» …А темно. Мы ушли метров на сто от берега. Хоть глаза выколи… Где искать? Сам мокрый. Вес утонуло. Думаю: «Козел! Сам выберешься, не мальчик. Верзила под потолок!» Потянул домой, а назавтра прихожу, спрашиваю: «Сашка приходил?» – «Нет!..»
Я ощутил знакомую грубую манеру общения – следствие сурового жизненного опыта, непоказного презрения ко всему – к смерти, к жизни, к тому, что происходило раньше, потом, вчера, завтра.
«Странно: его фамилия ни разу не упоминалась среди браконьерских…» – подумал я.
– Вы сразу заявили в милицию? – спросил Бала.
– В этот день не пошел. Подумал: нажрался после купания, спит где-нибудь! А на другой день пошел.
Баларгимов был одинаково презрителен – это чувствовалось из его рассказа – и к самому себе, и к погибшему и не собирался от нас это скрывать.
– …В милиции объяснение написал. Потом несколько раз еще вызывали, допрашивали. Свозили на место. Я показал. Там под водой камни. Там и ружье нашли. И мой рюкзак.
– А что с вашим ружьем?
– В рюкзаке осталось. Я так и не собрал его.
– Вы член общества охотников?
– Был. Сейчас уж выбыл. Думаю снова вступить… Что? – Он показал на дверь, вслед ушедшей Ветлугиной. – На меня, что ли, бочку катит? Так, во-первых, мы с Сашкой друзья. Что нам делить? А потом: зачем бы я к ней пошел? Она и не знала, что он на охоте, и с кем – не знала! Я сидел бы дома и молчал в тряпочку…
– Бала спросил:
– Вы работаете?
– Осмотрщиком кабеля. На южном участке.
– Зарплата большая?
– Какая зарплата! – Он махнул рукой.
Вошел Агаев.
– Не помешаю? – Из-за неудобства помещения у нас все время гостил кто-нибудь из милиции.
– Нет, конечно. – Я тоже задал несколько вопросов Баларгимову: – Как вы охотитесь на качкалдаков в темноте?
Он с любопытством взглянул на меня.
– Птица ведь не видит! Подпускает совсем близко.
– А как подбираете дичь?
– Так и подбираем. Много, конечно, теряется… Начальник! – Он посмотрел на часы. – Мне на работу! Не хочу опаздывать. Назначь другое время!
– Ветлугина жалуется? – спросил Агаев, когда Баларгимов вышел. – Она думает, что мы ей его воскресим… – В голосе звучала неприкрытая вражда. – И между прочим, никакая она ему не жена. Разбежались. Незадолго до его гибели.
– Развелись?
– Она его бросила: пил по-черному.
– Браконьер?
– Нет, по моим данным. Мы его дела не вели. – Агаев закурил. – Только отдельные поручения.
Мой бывший однокашник был раздражен. Вскоре выяснилась и причина:
– Кудреватых – крупная фигура. Вы не знаете, с кем связались. После того, что случилось, можете считать, что вам здесь не работать…
– Как знать!..
– Нельзя закрывать установку. Так не делают. Это война!
Объявление войны!
Стиль самого Агаева был, безусловно, иной. На его скромной должности и более работящие начальники всю службу проходили в майорских, а то и капитанских погонах.
Всю текучку Эдик Агаев передал Буракову и Хаджинуру, оставив себе обслуживание областной номенклатуры. Билеты на суда, дефицитные комфортабельные каюты, связь с аэропортами и, конечно, снабжение начальства черной икрой и красной рыбой.
«Цена полковничьей папахи…»
– Может, я поговорю с Кудреватых? – спросил Агаев. – Он простой, отходчивый. Настоящий мужик!
– Да нет. Спасибо.

– Вас, говорят, можно поздравить? – спросила Анна, когда наш заказ – не вызывающие аппетита слова: «два комплекса» – был принят. – Вы успели нажить врага среди сильных мира сего?
Мы сидели за столиком в длинной череде других, расставленных вдоль стен продолговатого узкого помещения.
– Неужели об этом уже известно? – Я удивился.
– О закрытии пусковой установки? Конечно! И о том, что Сувалдин дал телеграмму…
Официантка поставила перед нами тарелку с жижицей: «луковый суп». Длинные волоконца от куриного желтка ветвились на дне.
– Вы разворошили самое гнездо…
– Время покажет.
– А в это время убийца Сережи Пухова наслаждается свободой!
– Это недолго продлится. У меня такое чувство, что дело раскроется в целой серии здешних преступлений. Если, конечно, меня до этого отсюда не выставят…
– Будем надеяться.
– И все-таки надо бы поспешить… Раскроется в «комплексе»… – Я заметил, что единственный человек, которому я мог бы сейчас охотно рассказать о своих планах, была эта, в сущности, мало знакомая мне женщина. А отнюдь не моя жена. – Как все преступления, совершенные устойчивой группой.
– Вы считаете, Пухова убила устойчивая группа?
В отличие от Анны, разговаривая, моя жена быстро все смекала и быстро-быстро задавала вопросы мне, словно стремилась поскорее освободить меня от необходимости продолжать. Я укладывался в короткие, отведенные для ответов секунды, но после разговоров с нею я часто чувствовал себя так, словно мою душу поспешно и не очень деликатно обыскали.
– Да, так мне кажется. Многое тут странно.
– Странно? – Светло-синие под черными длинными ресница ми глаза смотрели ласково-любопытно. Анна не торопила меня. Мы словно много лет знали друг друга.
– Я встречался с женой Умара Кулиева… Она сейчас в Москве. Кулиева могла бы многое рассказать.
– Только она вряд ли решится. – Как в каждой женщине, в Анне жил природный следователь, сыщик от бога.
– И все-таки одну вещь Кулиева сказала. Мазут переправлял записку из тюрьмы от ее мужа…
– От приговоренного к смерти? И такое бывает?
Анна качнула плечами, поправила висевшую на спинке стула сумочку – движения ее были удивительно гибки, мне доставляло удовольствие наблюдать за ней.
– Ты лучше знаешь здешнюю жизнь… – сказал я, вглядываясь в желтоватые волокнистые растения на дне тарелки.
– Знаю только, что она не скажет тебе всей правды. У нас все разуверились. Человек жалуется утром должностному лицу на мерзавца, а вечером тот, на кого он жалуется, уже в курсе дела. И расплата грядет.
– Я, честно, не очень-то в это верю. Хотя многие говорят то же. Ну, хоть один пример у тебя есть?
– Но ведь и у меня только одна жизнь… – Она улыбнулась.
Официантка снова приблизилась. Она принесла что-то рыбно-консервное, выловленное в чужих морях и привезенное за тысячи верст. Свежую рыбу нашего моря достать к столу можно было только из-под прилавка.
– Хоть один пример! – напомнил я, когда официантка удалилась.
– Ты видел, когда хоронили Пухова, на кладбище… Со мной стояла женщина. С черным бантом…
– Вдова Ветлугина?
– Ты с ней знаком? – Анна удивилась. – Она, кстати, здесь, в ресторане. Не оборачивайся. Третий столик за твоей спиной… – Мы незаметно перешли на «ты».
– У нее муж погиб на охоте, самопроизвольный выстрел из охотничьего ружья…
– Ерунда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27