Но все было тихо. Она вернулась в комнату и услышала, как в
ночной тишине раздался металлический удар захлопнувшейся дверцы
автомобиля, как заворчал, а потом взревел мотор. Когда подошла к окну,
успела увидеть, что машина, стоявшая двумя колесами на тротуаре, отъехала,
удалялись ее красно-желтые задние огни.
Примерно через полчаса раздался телефонный звонок. Теодозия Петровна
вздрогнула от неожиданности. В такую пору никто не звонил ни ей, ни
Богдану Григорьевичу. Аппарат висел в прихожей. Запахнув халат, Теодозия
Петровна нехотя поднялась.
- Алло! Кого надо? - зло спросила она, одной рукой держа трубку,
другой застегивая верхнюю пуговицу.
В ответ раздался звонкий мальчишеский голос:
- Тетя, через полчаса начнется атомная война! Копайте бомбоубежище!..
Там, откуда звонили, раздался смех, какие-то веселые восклицания, и
она поняла, что звонили из автомата, что их несколько в будке -
подростков, вот так набирающих по ночам шесть любых пришедших на ум цифр,
чтоб кого-то разбудить, позабавиться глупостью. В телефонной трубке пошли
короткие гудки.
- А чтоб вас градом побило! - сказала Теодозия Петровна и уставилась
на дверь Богдана Григорьевича, находившуюся напротив. "Почему же он не
вышел на звонок? - подумала она, заметив свет в его комнате, сочившийся из
щели под дверью. - Не спит же! Неужто выпил и заснул?" - Она сердито
вздернула плечами и направилась к себе...
В три закончился фильм. Теодозия Петровна выключила телевизор и как
человек, следующий всем правилам, выдернула шнур из розетки, затем сложила
в ларец карты, расстелила постель. Но мысль о странном поведении Богдана
Григорьевича не давала покоя. Теодозия Петровна вышла в свой коридорчик,
через прихожую направилась к двери Богдана Григорьевича. Тихонько
постучала. Но никто не окликнулся. Постучала еще раз, громче, подождала и
осторожно открыла дверь. В полумраке комнаты, освещенной низкой настольной
лампой с тяжелым матовым стеклом абажура, она увидела лежащего на полу
Богдана Григорьевича. Лежал он, чуть повернувшись набок. Теодозия Петровна
вскрикнула, зажала рот ладонью, словно испугавшись, что ее кто-то _т_у_т
может услышать. Ей стало вдруг холодно, она сжала на груди руки, со
страхом приблизилась к Богдану Григорьевичу, не зная, жив он или мертв. Ей
почему-то сразу бросилось в глаза, что он был в _ш_л_е_п_а_н_ц_а_х_. Она с
ужасом наклонилась над ним, ощутила слабый запах пива, увидела, что веки
широко открыты, взгляд неподвижен, словно в глазницы кто-то вставил
искусственные стеклянные глаза, из-под головы растеклось небольшое темное
пятно.
- Богдан Григорьевич, Богдан Григорьевич, - тихо позвала Теодозия
Петровна, боясь прикоснуться к нему.
"Это у него удар... Или сердце, - подумала она. - Упал, разбил
голову... Господи, смилуйся, не дай ему умереть", - родились в уме слова.
Пятясь, она вышла из комнаты и позвонила в "скорую"...
Ночь медленно ползла к рассвету. Теодозия Петровна не знала, что
делать, не находила себе места в ожидании. И у себя усидеть не могла, и в
комнате Богдана Григорьевича, боялась, будто кто-то там притаился. Она
вынесла из кухни табурет, поставила в прихожей под телефоном и уселась,
вся сжавшись.
"Скорая" прибыла минут через сорок. Вошел тучный высокий немолодой
человек с измученным одутловатым лицом. Белый халат его был явно тесен,
туго обтягивал тяжелые плечи.
- Вы вызывали? - спросил он.
- Я, - робко отозвалась Теодозия Петровна, только сейчас увидев за
спиной врача юношу-санитара, несшего деревянный сундучок.
- Где больной? - спросил врач.
Теодозия Петровна указала на открытую дверь. Они вошли. Она осталась
в дверном проеме и видела, как врач присел на корточки у тела Богдана
Григорьевича, почти заслонив его, рядом стоял санитар. Теодозию Петровну
бил озноб, она никак не могла унять дрожавшую челюсть, мелкое постукивание
зубов.
- Тут, уважаемая, не скорая помощь нужна, а милиция, - врач подошел к
ней, вытирая руки носовым платком. - Он мертв. Где у вас телефон?
Она указала на аппарат, чувствуя, что ноги стали соломенные,
захотелось немедленно сесть, но она оперлась спиной о стену и слушала, как
врач говорил кому-то, называя ее адрес:
- Да-да... Труп... Доктор Тисляк из тринадцатой бригады... Т-и-с-ляк,
- повторил он... - Хорошо... понял... - и повесив трубку, сказал Теодозии
Петровне: - До их приезда вы туда не входите и ничего не трогайте... До
свидания.
Когда они ушли, она уселась на табурет перед раскрытой дверью в
комнату Богдана Григорьевича, тупо уставившись в ее глубину, где в
полумраке виднелся край письменного стола, кушетка и часть стеллажей...

Такими предстали перед Щербой рассказ Теодозии Петровны и в какой-то
мере она сама. Что ж, все было гладко, достоверно, убедительно. По словам
соседки Шимановича, ее насторожили два факта: отсутствие туфель на
подстилке у двери, и в то же время свет, горевший в комнате Шимановича,
никогда не входившего по ее словам к себе в туфлях. И туфли эти,
"банкетные", как она сказала, действительно исчезли. А надевал он их по
особым случаям, для какого-нибудь визита. Куда же он в этот день ходил? По
какому _д_е_л_о_в_о_м_у_ поводу облачился в эти "банкетные"?.. И еще.
Получалось, что убийца пришел, когда соседки дома не было. Позвонил, и
Шиманович открыл дверь. Возможно даже незнакомому человеку. Богдан
Григорьевич открыл бы кому угодно. Тут, зная Шимановича, Щерба был
согласен с Теодозией Петровной, сказавшей: "Он кого хочешь мог впустить".
Не исключено, что убийца отпер дверь "своими" ключами, которые потерял
Шиманович. Или их у него выкрали. В этом случае убийца мог войти, когда
соседка была уже дома и смотрела телевизор - отпер и тихонько вошел. Есть
и еще один вариант: судя по тому, что в комнате нет следов борьбы -
опрокинутых, сдвинутых со своих мест, разбросанных предметов, бумаг,
вещей, - убийцу привел к себе сам хозяин... Но все это предположения... А
вот туфель точно нет...
Обо всем этом Щерба думал, идя в прокуратуру. Было около семи вечера,
люди возвращались с работы, а он устало, пошаркивая, шел в свой
прокуренный кабинет. Где-то за домами, за нагромождением серых, черных,
зеленовато-ржавых крыш распылался закат, полоснув по белым буклям
медленных редких облаков недолговечным красным высоким светом,
предвестником ветреного дня, как это бывало в конце августа...
Войдя в кабинет, Щерба позвонил Скорику, хотя и не надеялся его уже
застать. Но Скорик оказался у себя.
- Виктор Борисович? Это Щерба... Что вы так поздно сидите?..
Понятно... Еще не читал, сейчас начну... Только оттуда... Скажите, какая
обувь была на убитом?
- Шлепанцы. Суконные со смятыми уже задниками, - твердо ответил
Скорик.
- А черные, довольно новые туфли вам не попадались?
- Нет.
- Из показаний соседки получается, что имелось у него три пары обуви:
утепленные коричневые ботинки, коричнево-желтые повседневные и эти -
выходные черные. Она называет их "банкетными". Утепленные на месте, в
коричнево-желтых старых его похоронили, как я понимаю, потому что не
оказалось черных "банкетных". Я их тоже не видел. Не стали бы человека
класть в гроб в старой стоптанной обуви. Верно?
- Пожалуй, - неуверенно ответил Скорик.
- Надо искать эти туфли. Почему они "ушли" из квартиры, понять не
могу... Ну ладно, до завтра... Да, вот что: в ЖЭКе есть такой слесарь
Войтюк Игнат Петрович. Вроде он делал новые ключи для Шимановича по
просьбе соседки. Шиманович свои якобы утерял. Вы поняли меня?
- Понял, конечно! Установим через участкового.
- Ну, и что за человек этот Игнат Петрович.
- Да-да... Понятно, Михаил Михайлович.
- Вот теперь все, - Щерба положил трубку и подумал: "Не сделал ли
Игнат Петрович еще один комплект ключей для себя?" Потом достал из
бокового кармана фотографию Шимановича, втиснул в серый конверт и засунул
в ящик письменного стола, туда же отправил и изъятый
календарь-еженедельник Шимановича. Покончив с этим, Щерба принялся читать
дело, попутно сравнивая свои впечатления после посещения квартиры Богдана
Григорьевича с бесстрастной обстоятельностью документов - протоколов,
заключений, экспертиз, начало которым положил осмотр места происшествия.
При этом в уме у Щербы непроизвольно возникал комментарий к ним.
Веером он разложил фотоснимки - отдельно ориентирующие, обзорные,
узловые и детальные. Вот крупно письменный стол. На нем все, что видел
Щерба, будучи в комнате Шимановича, но кроме того - два рулончика
фотопленки, стоящие возле пузырька с чернилами. Пузырек этот Щерба тогда
приметил, а рулончики нет, их не было - Скорик после съемки изъял их,
обнаружив отпечатки пальцев. Одни отпечатки идентифицированы - они
принадлежали Богдану Григорьевичу. Чьи же другие? Того, кто дал эти
рулончики Шимановичу?.. На календаре Шимановича на листке субботнего дня,
дня убийства, запись его рукой: "Сегодня - фотокопии в 16 ч." Возможно,
речь идет именно об этих двух рулончиках, потому что другие, надо полагать
старые, Щерба обнаружил в ящике письменного стола Богдана Григорьевича.
Эти два неполные, как и те, - на одном шесть кадров, на другом девять.
Похоже, сделано профессионально - с дублями, остальные снимавший отрезал,
видимо, как не имевшие к Шимановичу отношения, возможно, оставил у себя.
Щерба почти не сомневался, что на этих рулончиках фотокопии каких-нибудь
документов, которыми Шиманович хотел пополнить свою коллекцию.
Еще одна детальная фотография - у двери тумбочка, на ней знакомое
пресс-папье. Но почему на тумбочке, а не на письменном столе? Сколько
помнил Щерба, оно всегда стояло с правой стороны возле настольной лампы.
Тумбочка у самой двери. Может быть убийца, убегая, держал его еще в руке и
у самой двери, опомнившись, поставил на первое, что попалось на глаза, -
на тумбочку? Почему не вернул на стол? Был в шоке от содеянного? Значит
тогда и убийство непредумышленное? По заключению медэксперта на теле
Шимановича ни ушибов, ни царапин, ни синяков, - никаких следов борьбы,
сопротивления, обороны. Побывав в квартире Шимановича, Щерба не обнаружил
ни одного доказательства насильственного вторжения, ни столовых приборов,
за которыми бы сидели двое или больше, - явных признаков, что Богдан
Григорьевич с кем-то общался в своей обители. Только одно - отсутствие
пары туфель. Но не ради них же кто-то пошел на убийство! Оно, похоже,
совершено случайно подвернувшимся под руку предметом - пресс-папье. Что же
повело руку убийцы к нему? Внезапная ссора? А мотивы ее? Богдан
Григорьевич отказал ему в чем-то? В чем?..
Листая дело, Щерба добрался до протокола первого допроса соседки. Она
сказала, что Богдан Григорьевич, уходя, никогда не запирал дверь своей
комнаты, упомянула о легковой машине, которую видела в ту ночь из своего
окна. Машина стояла на противоположной стороне улицы, возле конечной
трамвайной остановки, левыми колесами на бордюре.
След протекторов был довольно четкий - хозяин где-то въехал в битум,
- сделанные Скориком снимки хорошо "читались", и экспертиза ГАИ дала
заключение, что резина радиальная, 6,45х13, в обиходе называется
"ноль-третья", ею "обувают" "Ладу". Но попробуй найди машину! И где
указания на то, что "Лада" эта имела отношение к убийце, а не случайно
оказалась там и принадлежит, допустим, какому-нибудь
пенсионеру-отставнику?!
"В пепельнице четыре сигареты "Орбита"... - читал он протокол
осмотра. Все погашены одним способом - осторожно потерты о стекло. Если
предположить, что курил их только Шиманович, приблизительно по две в час,
то это подтверждает заключение судмедэксперта, что убит Богдан Григорьевич
между десятью и двенадцатью. Щерба понимал, что расчет этот до некоторой
степени относителен, время тут может быть подвижно в ту или иную сторону:
Шиманович мог начать курить, скажем, и в семь, и в восемь, и в девять
часов, то есть значительно раньше того момента, когда вернулась домой
соседка и увидела свет, бивший из щели под дверью. Но тогда бы и окурков
было значительно больше. "Если идти от обратного, от двенадцати ночи, -
высчитывал Щерба, - то вернемся к десяти, ну, к девяти. Четыре сигареты за
два-три часа. Едва ли Шиманович или убийца зажигали свет до девяти, когда
еще светло на улице... Нет, все-таки произошло это между десятью и
двенадцатью... Богдан Григорьевич мертв, - думал Щерба. - Убийца жив. Если
это не акт мести, то убийство не конечная цель. Но в чем она? Препятствие
в лице Шимановича устранено. Что дальше?.."
Закончив читать дело, он отметил расторопность Скорика, с какой тот
провел осмотр места происшествия, все грамотно зафиксировал и немало успел
уже сделать. Думая о круге лиц, с которыми мог общаться Шиманович, Щерба
пришел к мысли, что в общем-то мало что знает о покойном. Его многолетние
знания о Богдане Григорьевиче не выходили за круг личных впечатлений:
добрый, бессребреник, ходил по букинистическим магазинам, увлекался, можно
сказать профессионально, собиранием и систематизацией старых документов,
справочников разного рода. Вот и все, что мог сказать Михаил Михайлович о
человеке, которого знал с 1946 года, почти тридцать пять лет. Все папки,
бумаги, картотеки Шимановича, как представлялось Щербе, содержали
сведения, касавшиеся давно минувших лет. Но кое-что тут, правда, могло
кого-нибудь заинтересовать, если учесть, что у Шимановича имелся богатый
материал по годам войны, оккупации. Но что и кого? Ведь бумаги Богдана
Григорьевича имеют скорее общий справочный, а не компрометирующий
характер?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30