Или если Бетховен не исполнит заказа в срок?
– Вам придется обратиться за разрешением продлить визы.
– А дальше?
– Стоит ли гадать.
– Как же нам быть? – воскликнула Дебора.
– Уезжайте из Вены совсем, и мы вернем вам паспорта. Бетховен может прислать вам ораторию в Бостон.
Джэсон молчал.
– Что ты решил? – спросила Дебора.
– Я должен увидеть законченную ораторию, прежде чем ее принять. Господин Губер, а что если визы у нас украдут? Или мы их потеряем?
– Без документов вас посадят в тюрьму.
Джэсон спрятал документы во внутренний карман, где хранил деньги, и сказал:
– Что ж, придется быть осмотрительнее. Мы можем идти, господин Губер?
– Разумеется. При условии, что вы не станете нарушать законов нашего гостеприимства. Или угрожать нашей безопасности.
Проводив их до дверей, он сказал Деборе:
– Вы прелестная женщина, госпожа Отис, к чему вам лишнее беспокойство? При вашем богатстве вы могли бы вести весьма приятную жизнь. Самым мудрым для вас было бы покинуть Вену, пока не поздно.
Джэсон поспешил увести жену из кабинета Губера. На улице его удивил взгляд Деборы, она смотрела на него глазами, полными слез.
– Если тебе до сих пор не ясно, почему я все это предпринял, то ты этого уже никогда не поймешь, – опечалившись, сказал он. – Долг полицейского предупреждать об опасности, а Губер прежде всего полицейский, да еще пытающийся выведать наши намерения. Прошу тебя, Дебора, разреши мне все решать самому. Нам нужно повидаться с Гробом, чтобы ускорить поездку в Зальцбург.
Гроб ничуть не удивился, узнав о краже денег, а лишь упрекнул Джэсона, что тот не последовал его совету и не положил деньги в банк.
– Я хвалю госпожу Отис за ее разумное решение поместить деньги на свое и на ваше имя, это облегчит формальности. – Банкир с горестным видом покачал головой. – Подумать только, сколько денег пропало зря! Какая неосмотрительность! – Предположение об участии в краже полиции он отверг как нелепое. – Мы не варвары, господин Отис! Вена самый цивилизованный город в мире. Это не иначе, как дело рук собутыльников Шуберта.
– Вы повторяете слова Губера.
– Что ж, он прав.
– А когда я позволил себе замечания в адрес полиции, он меня оборвал.
– Опять же он прав. Губер гордый человек и не любит, когда ему возражают. Подчинитесь ему, и с вашими бедами будет покончено. Сколько денег вы хотите взять с собой в Зальцбург, господин Отис?
– Все зависит от того, сколько времени потребуется Бетховену на ораторию. У вас есть от него новости?
– Нет. Я положил на его имя пятьсот гульденов. Вы знаете, что на него подчас трудно рассчитывать.
– Губер говорит то же самое.
– Это каждому известно, – пожал плечами Гроб.
– Губер нам сказал, что Моцарт был политически неблагонадежен. Вам известно почему?
– Причин могло быть множество. Я бы не стал теперь их доискиваться. Бетховен, по словам Шиндлера, уже принялся за ораторию. На ваше счастье, он, может, и закончит работу в срок. Так сколько вам надо денег?
– Пятьсот гульденов на поездку в Зальцбург и обратно, – ответил Джэсон.
– Вполне достаточно, – согласился Гроб, – при том условии, что вы поедете собственным экипажем.
– Собственным экипажем? – изумилась Дебора. Они еще не решили этого вопроса. Значит, Гроб все-таки разговаривал с Губером.
– Да. Неразумно пользоваться почтовой каретой, когда в вашем распоряжении есть собственная. И к тому же к вашим услугам такой опытный кучер.
Через неделю они готовы были отправиться в Зальцбург. Джэсон получил от Эрнеста Мюллера рекомендательное письмо к Констанце, но, предпочитая оградить себя от порицаний, ничего не сказал ему о пропавших деньгах.
И все же при выезде из Вены, несмотря на все меры предосторожности, принятые Джэсоном, стража остановила их карету, а увидев на визах надпись «Политически неблагонадежны», солдаты подвергли их допросу и тщательно обыскали багаж, хотя на этот раз не обнаружили ничего предосудительного. Джэсон оставил все книги на Петерсплац, захватив лишь одежду, адреса и рекомендательное письмо, которое солдаты прочли и возвратили без единого слова.
Лишь когда ворота города остались позади, Джэсон с облегчением вздохнул.
– Давай наслаждаться жизнью и не думать о будущем. Что бы ни случилось, – сказал он, радуясь ясному небу над головой.
– Разве я тебя упрекаю? – спросила Дебора.
– Нет. Но кто знает, что нас ждет впереди.
– Не будем ни упрекать, ни осуждать друг друга. Что бы ни случилось.
Джэсон не ответил, он смотрел в окно на окрестный пейзаж. Карета спокойно катилась по ровной дороге, и они чувствовали себя в ней уютно, но вскоре небо стало заволакивать тучами. Поднялся сильный ветер.
– Погода, кажется, портится. Нас может застать в дороге буря, – упавшим голосом проговорил Джэсон.

28. Зальцбург

На следующий день небо обрушило на них такой страшный ливень, что земле, казалось, грозил новый потоп. Но Ганс что есть мочи гнал лошадей, словно привычный к такой непогоде. После полудня одна из лошадей захромала, карету начало трясти и она опасно накренилась, угрожая перевернуться. Джэсон приказал Гансу сделать остановку на почтовой станции, где они сменили лошадей; но через несколько миль одна из свежих лошадей потеряла подкову.
Шагом они доехали до кузницы, но кузнец не обещал, что заново подкованная лошадь благополучно доберется до Зальцбурга.
– Дорога скользкая, все может случиться, – сказал он. – В такую вот погоду и случилась беда с каретой Марии Терезии. Карета перевернулась, и Мария Терезия поранила лицо, а она и без того не славилась красотой. Не дай бог, чтобы с вами такое случилось. Между прочим, ходили слухи, что кто-то заранее это подстроил. Наверное, ее враги. А колеса у вас в порядке?
Джэсон попросил кузнеца осмотреть карету, и тот покрепче укрепил колеса на оси.
Погода все ухудшалась, и при въезде в Линц за пеленой дождя пополам со снегом ничего нельзя было разглядеть. Ганс вел лошадей почти шагом. Из-под колеса вылетел камень и рикошетом попал в окно кареты с той стороны, где сидела Дебора; он разбил окно, чуть не поранив ей глаз. Ледяной ветер обжег лицо, холод пронизывал насквозь. Джэсон поспешно заткнул окно плащем, ветер теперь не задувал внутрь, но они продолжали дрожать от стужи.
На скользком пути Ганс стал погонять лошадей, и карета чуть не съехала в канаву; Дебора сидела с закрытыми глазами в твердой уверенности, что их ждет неминуемая гибель. Но они без новых происшествий добрались наконец до Линца.
На следующий день снегопад прекратился. В Линце Джэсону удалось послушать увертюру Моцарта к «Дон Жуану», его «Концертную симфонию» для скрипки, альта и оркестра ми-бемоль мажор, а также его последнюю симфонию «Юпитер», и настроение его заметно поднялось. Он признался Деборе, что остановка в Линце явилась для него настоящим праздником.
Все места на концерте, происходившем в оперном театре, были заняты, и каждое произведение встречалось бурной овацией. Публика в Линце чтила Моцарта и его музыку, с удовлетворением отметил Джэсон.
Джэсона и Дебору глубоко тронула торжественная красота «Концертной симфонии», увертюра к «Дон Жуану» пробудила в Джэсоне страстное желание послушать оперу целиком, а «Концертная симфония» заставила задуматься, что явилось причиной столь печальных и грустных раздумий Моцарта; его также удивило, почему никому не известно, отчего симфония названа «Юпитер».
Они въехали в Зальцбург по Линцерштрассе. Небо было безоблачным, и при ярком солнечном свете город предстал перед ними во всем своем великолепии.
Зальцбург оказался самым прекрасным городом, который Джэсону когда-либо приходилось видеть. Горы окружали Зальцбург, обрамляли его, возвышались над ним. Их вершины белели от снега, а на земле снег растаял, что их очень обрадовало. Зальцбург можно было воспевать, рисовать с него картины, и трудно было поверить, что Моцарт ненавидел этот город. Неужели это действительно так, удивлялся Джэсон. Ведь здесь Моцарт родился.
Джэсон приказал Гансу остановиться на мосту через реку Зальцах, отделявшую старый город от нового.
– Моцарт уезжал отсюда, как только ему представлялась возможность, – сказал Джэсон. – И все-таки Зальцбург один из живописнейших городов мира.
Старый Зальцбург приютился в изгибе горы Монхсберг, на вершине которой стояла крепость Гогензальцбург, словно корона венчавшая город и доминировавшая над ним, являя собой величественное зрелище.
По совету Эрнеста Мюллера, они остановились в маленькой гостинице, расположенной на берегу реки. Джэсон снял весь верхний этаж. Их гостиная выходила на реку Зальцах, а из спальни был виден старый город. Джэсон любовался открывавшейся панорамой: замком Гогензальцбург и той частью города, где родился Моцарт.
Джэсону не терпелось поскорее осмотреть все места, связанные с жизнью Моцарта, а Дебора мечтала лишь о том, чтобы отдохнуть с дороги. Он решил немедленно отправиться к Констанце, но Дебора остановила его:
– Если ты явишься к ней без приглашения, это вызовет у нее недовольство, и она, возможно, не захочет с тобой говорить. Или вовсе откажется принять. – Над Зальцбургом уже сгущались тихие альпийские сумерки. – Дай ей приготовиться к встрече.
Вняв совету Деборы, Джэсон послал Ганса по адресу Констанцы, приложив к рекомендательному письму коротенькую записку:
«Глубоко тронутый красотой музыки Моцарта и Вашей преданностью ему, я приехал в Зальцбург отдать дань уважения той, которая была ему ближе и дороже всех на свете».
Ганс вернулся в растерянности.
– Я постучал в дверь, мне открыла служанка и подтвердила, что это действительно дом госпожи Констанцы фон Ниссен.
– Ты отдал ей письма?
– Да. Но она захлопнула дверь перед моим носом.
– Почему ты не дождался ответа?
– Я сделал все, как вы велели, господин Отис, но служанка сказала, что госпожа фон Ниссен даст ответ, когда пожелает и если сочтет нужным. Я ничего не мог поделать.
Джэсон старался унять свое нетерпение, но когда по прошествии нескольких дней ответа все не было, он решил отправиться к Констанце сам. Узкий проход, вьющийся вверх по горе Ноннберг, местами был крутоват, и ему приходилось поддерживать Дебору, чтобы она не упала. Служанка, открывшая на стук дверь, смерила их безразличным взглядом.
–. Вы отдали письма госпоже Ниссен? – спросил Джэсон. Служанка кивнула.
– Могу я надеяться на скорый ответ? Я господин Отис из Америки. – Служанка пожала плечами.
– Госпожа фон Ниссен дома? – спросила Дебора.
– Нет.
– Она уехала из Зальцбурга?
– Нет.
– Так где же она?
Служанка молчала. Джэсон быстро вложил в конверт двадцать пять гульденов и написал записку:
«Уважаемая госпожа Ниссен, примите сей скромный дар от ваших почитателей в Америке в знак восторженного признания услуг, оказанных Вами Моцарту и его музыке. Мы проделали долгий путь в надежде встретиться с Вами, и если нам выпадет такая честь, пока мы находимся в Зальцбурге, мы будем Вам чрезвычайно признательны».
В постскриптуме он приписал свой адрес.
На следующее утро от Констанцы пришел ответ; она извинялась, что не смогла принять их сразу, и писала, что если они проявят немного терпения, она в скором времени будет рада с ними повидаться.
Прошла неделя, а от Констанцы не было никаких вестей, и Джэсон начал терять надежду. Без свидания с сестрами Вебер все его поиски были обречены на провал. Неужели Губер предупредил сестер, чтобы они не встречались с ним? Или тут кроется что-то другое?
Пытаясь рассеяться, они осматривали город и окрестности, и Дебора радовалась, что ноябрь выдался таким сухим и теплым.
– Тут такой сухой, бодрящий воздух, что я чувствую себя обновленной. Посмотри, какую удивительную ясность и чистоту придает всему этот серебристый свет, столь характерный для поздней осени. – Дебора приходила в восторг от древних замков и великолепных усадеб, великого множества прекрасных церквей; любовалась мраморным фасадом собора, его шпилями, возвышавшимися над старым городом, искусно распланированными старинными площадями, монументальными фонтанами и большим числом разнообразных статуй, украшавших город; красивыми видами, открывающимися отовсюду; везде, куда ни кинешь взор, видны были горы, цепью опоясывающие Зальцбург.
Джэсон отдавал предпочтение дому на Гетрейдегассе, где родился Моцарт. Как-то утром, вручив слуге два гульдена, он проник в дом, когда там никого не было. Полы на верхнем этаже, где жил Моцарт, были старые, деревянные, а на остальных этажах был настлан паркет. Но тут Джэсону пришлось уйти: вернулись жильцы, а они не жаловали любопытных посетителей. Джэсон побывал и в доме на Ганнибалплац, где Моцарт провел последние годы своей жизни в Зальцбурге, но это посещение разочаровало его – дом ничем не отличался от множества ему подобных, виденных им в Вене, он оказался совсем неприметным. Зато архиепископский дворец Резиданц, внушительный и обширный, произвел на него впечатление, а в темных узких и кривых улочках старого города ему слышались шаги Моцарта. Но бесконечные скитания по городу утомляли, осмотр достопримечательностей не приносил успокоения; в голове по-прежнему теснилось множество загадок.
Прошло две недели после их приезда в Зальцбург. Джэсон лежал в постели, ему не хотелось вставать, он потерял интерес к замкам и церквам и, казалось, ко всему на свете. Завтра первое декабря, а значит, близится срок их возвращения в Вену. Нужно как-то встретиться с Констанцей, возможно, отправиться к ней без приглашения; но Дебора умоляла потерпеть еще немного.
Он смотрел на крепость Гогензальцбург: вот так же она когда-то возвышалась перед Моцартом, молодым и полным сил, каким был теперь он сам. Наверное, и на Моцарта, думал Джэсон, вид этого замка действовал столь же угнетающе.
– Тебе не кажется, что служанка могла взять деньги себе? – спросил он.
– Весьма вероятно. Теперь я понимаю, как эти бесконечные путешествия изнуряли Моцарта, отнимали у него силы и укорачивали жизнь.
– Но убило его не это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52