» И я, конечно, всегда отвечал: «Да». Это самый легкий выход из трудного положения. Не мог же я ответить ей: «Осатанела ты мне до смерти». Она была по-своему добрая женщина, но теперь я то и дело невольно сравнивал ее сандвичи с обедом, которым угостил меня в «Лебеде» Капитан. Я уже понимал, что Капитан мне нравится, и был уверен, что это нежное слово «любовь» с ее таинственными требованиями никогда не войдет в наш обиход.После кино прогулялись немного, затем Капитан остановился на перекрестке и спросил меня, как уже спрашивал однажды:— Ты знаешь дорогу домой?Слово «дом» все еще повергало меня в некоторую растерянность, хотя я и сам — в порядке эксперимента — уже начал его употреблять. Это слово всегда употребляла тетка, а в тех редких случаях, когда мы встречались с Сатаной, он, конечно, тоже его употреблял; он говорил: «Пора ехать домой, малыш», хотя подразумевал под этим поезд в Ричмонд и дом моей тетки. Я сказал:— Домой?— К Лайзе, — сказал Капитан, и у меня возникло чувство, что я в чем-то не оправдал его надежд, но не понимал, в чем именно.— Конечно, — сказал я, — это ведь всего в трех кварталах отсюда. А вы разве не идете со мной?— Лучше нет. — Он сунул мне в руку газету и сказал: — Отдай это ей. Скажи, пусть прочтет вторую страницу, но волноваться не надо. Все будет о'кей.И я отправился «домой» — они ведь хотели, чтобы я это так называл, — несколько разочарованный тем, что Капитан не пошел со мной.
3 Любить и нравиться — мне, ребенку, наверное, трудно было провести грань между этими двумя понятиями. Даже в последующие годы, когда сексуальное влечение начало играть в моей жизни свою роль, я ловил себя на том, что задаюсь вопросом, люблю ли я ту или иную девушку, или же она мне только нравится, потому что мы оба получаем от наших встреч удовольствие?Шагая домой с газетой, я был глубоко уверен, что Капитан мне нравится, но пока еще вовсе не был уверен, нравится ли мне Лайза. Оба они были для меня тайной, но если мне хотелось разгадать тайну, которую представлял собою Капитан, то тайна Лайзы меня не интересовала — отношения у нас что-то не складывались.Я вручил Лайзе газету и передал слова Капитана, но она сунула газету в ящик на кухне, и я понял, что Лайза не станет ее читать при мне.— А что там на второй странице? — собравшись с духом, спросил я.— Какой второй странице?— Да в газете. Он же велел тебе прочесть вторую страницу.— О, это он так, пошутил, — сказала она и начала накрывать на стол к ужину.В тот вечер я не мог заснуть и, когда воцарилась тишина, на цыпочках спустился на кухню. Я обнаружил газету в корзинке для мусора и утащил ее наверх, к себе на диван.Тем не менее я не сразу взялся за ту страницу, про которую говорил Капитан. Слишком я был возбужден. Мне казалось, что я вот-вот узнаю про Капитана что-то очень важное. Он ведь признался мне в первый день нашего знакомства, что не всегда говорит правду, а газета, на мой юный взгляд, печатала всегда правду, истинную правду. Я нередко слышал в прошлом, как ахала моя тетка по поводу какого-то необычайного, совершенно непредставимого события, вроде рождения гиппопотама или носорога в лондонском зоопарке: «Конечно, это правда. Это уже напечатано в газетах».Я до сих пор вижу первую страницу «Телеграф», — а Капитан всегда читал «Телеграф» (теперь-то я понимаю, что «Телеграф» вместе с котелком, тростью и усиками щеточкой был атрибутом сценического костюма, помогавшего ему создавать определенный образ). В глаза мне бросился заголовок, напечатанный крупными буквами и сообщавший нечто совершенно неинтересное — возможно, падение правительства… нельзя все запомнить. Вот если бы это было убийство… но то было какое-то сообщение, не застрявшее в голове двенадцатилетнего мальчишки. А вот два события на второй странице я помню по сей день: одним из них было жуткое самоубийство — какой-то мужчина облил себя керосином и, поднеся спичку, поджег; другое касалось ограбления, совершенного какой-то шайкой. Шайки активно действовали в моем воображении, да и амаликитяне были шайкой. А та шайка, судя по всему, связала ювелира в Уимблдоне и сунула ему кляп в рот. Он засиделся допоздна в своем магазине, «проводя инвентаризацию», как вдруг к нему постучался «мужчина с военной выправкой» и спросил, как пройти на Бэкстер-стрит, а такой улицы в Уимблдоне не знают. Мужчина этот повернулся и пошел к выходу, и, прежде чем ювелир успел запереть дверь, к нему ворвалась шайка; уходя, бандиты унесли с собой весь товар стоимостью в несколько тысяч фунтов. Никаких доказательств того, что «мужчина с военной выправкой» каким-либо образом причастен к ограблению, не было, и полиция просила его объявиться и помочь расследованию. Существовало предположение, что та же шайка совершила еще одно ограбление несколько недель тому назад.Я снова прокрался вниз и положил газету на место, а потом долго лежал на диване без сна и думал о странном совпадении — почему несуществующая улица названа моей фамилией. На другой день моя приемная мать выглядела испуганной и взвинченной. Мне показалось, что она боится появления чужих людей. Дважды раздавались звонки в дверь, и оба раза она посылала меня узнать, кто там, а сама стояла внизу, у лестницы, и встревоженно смотрела на меня. В первый раз звонил всего лишь молочник, а во второй — кто-то, зашедший не по адресу. В тот вечер, посреди ужина — а было, как всегда, мое любимое блюдо: котлета с запеченным яйцом, — Лайза ни с того ни с сего вдруг заговорила с таким пылом, точно возражала мне (хотя все это время я молчал, как и она).— Он же хороший, — сказала Лайза. — Он никогда не сделает ничего по-настоящему плохого. Не в его это характере. Ты должен это знать.— Знать — что?— Я иной раз думаю — слишком он добрый для нашей жизни. Я боюсь за него.Тогда, во время затяжного отсутствия Капитана Лайза начала беспокоиться по поводу моего образования.— Ты же должен чему-то учиться, — сказала она мне как-то за чаем.— Чему?— Да почти всему, — сказала она. — К примеру арифметике.— Я никогда не был силен в арифметике.— Грамотно писать.— А я и так грамотно пишу.— Изучать географию. Вот вернулся бы Капитан, он бы тебя научил. Понимаешь, он ведь очень много путешествовал.— А сейчас он тоже путешествует?— Наверно, да.— А ты не думаешь, что он мог сжечь себя заживо? — спросил я, вспомнив про вторую страницу газеты.— Господи помилуй, нет. С чего ты это взял?— А об этом писали в том номере «Телеграф», который он тебе прислал.— Так ты читал ту газету?— Да.— И ничего не сказал. Нечестно это с твоей стороны. А Капитан хочет, чтобы ты был честным. Он говорит, когда его не станет, ты будешь заботиться обо мне.— Но его же нет и сейчас.— Он имел в виду — когда его вообще не станет.— А ты будешь по нему скучать, да?— Для меня это будет как смерть — только еще хуже. Я хочу первой уйти. Но он говорит, я должна заботиться о тебе. Потому, наверное, он тебя и привел сюда. Он хочет быть уверенным, что я не уйду первой.— Ты что — очень больная? — спросил я с холодным любопытством, свойственным моему возрасту.— Нет, но раньше мне было очень худо. Как раз тогда он в первый раз и увидел меня — пришел с твоим отцом ко мне в больницу. Иногда он так смотрит на меня — смотрит испуганно. Точно я все еще лежу больная в той постели… Я на него за это сержусь. Не хочу я, чтоб-он за меня боялся. Он ведь может тогда что-нибудь выкинуть.Этот разговор был для меня, пожалуй, вторым уроком по части того, что такое любовь между двумя взрослыми людьми.Любовь — мне это стало вполне ясно — означала страх, и, наверное, именно этот страх гнал Лайзу каждое утро на улицу за газетой: она бежала покупать «Телеграф», чтобы узнать, не случилось ли самое худшее, страшное продолжение того, о чем она прочла на второй странице, однако, вернувшись в свою спокойную кухоньку, Лайза не знала, где это может быть напечатано, переворачивала все страницы, просматривала даже спортивную и финансовую хронику и уже не скрывала от меня, что со смертельной тревогой ищет, нет ли сообщения о Капитане.Я не берусь утверждать, что все происходило именно так, как я по памяти стараюсь воссоздать, но сейчас, когда мы больше не живем вместе, мною владеет настоятельная потребность оживить этих двух людей, высветить их перед моим мысленным взором и заставить сыграть свои грустные роли как можно ближе к действительности. Я отлично сознаю, что, возможно, приплетаю к фактам вымысел, но отнюдь не из стремления исказить правду. Прежде всего я сам хочу яснее понять этих двух людей, чтобы они продолжали жить в моей памяти, как если бы на полочке у кровати стояли перед моими глазами две их фотографии, но ни одной фотографии у меня нет. Почему они так неотступно владеют моими мыслями? Ведь о Капитане я уже многие годы не имею вестей, а Лайзу, от которой я ушел по собственному желанию, я вижу лишь изредка и всегда испытываю при этом чувство вины. И не потому, что я их люблю. Просто я совершенно хладнокровно решил сделать из них героев своей книги, подчиняясь страстной тяге к писательству.
4 Прозвенел звонок, но только раз — это не мог быть Капитан.— Пойти открыть? — спросил я. — Может, это почтальон?— Он уже был, когда ты бегал за газетой. Не ходи. Это, возможно, кто-то из соседей.Звонок прозвенел еще раз.— Там же видно, что в подвале горит свет, — сказал я Лайзе.— Вот любопытные сволочи, — сказала Лайза. — Эта Миссис Лаундс, что живет в двадцать третьем, спрашивала меня про тебя. Я на улице как раз мыла ступеньки. Я сказала, что ты мой сын и что ты жил с отцом, пока он не помер. И знаешь, что она сказала? «А почему он не в школе?» — спросила она.Звонок прозвенел в третий раз, уже более властно.— И что ты ей ответила? — спросил я.— Я сказала: «Он берет частные уроки», но не думаю, чтоб она поверила.Звонок снова прозвенел — на этот раз дважды.— А что, если это полиция? — сказала Лайза.— Чего им тут может быть нужно?— Лучше пойди взгляни. Будь осторожен. Если спросят про Капитана, ты его не знаешь, никогда не видел и его тут нет.Волнуясь, я не спеша стал подниматься по лестнице, так что звонок успел прозвенеть еще раз. Подойдя к двери, я пригнулся и заглянул в замочную скважину, но увидел лишь кусок серого пальто с карманом. Я открыл дверь — передо мной стоял мой отец.— Сатана! — невольно вырвалось у меня.Отец был крупный мужчина с седой бородой и отличными для его возраста зубами, хотя, возможно, это были коронки.Он широко улыбнулся мне, сверкнув двойным рядом белоснежных зубов.— Так можно Сатане войти? — спросил он, и я отступил, пропуская его.— Лайза! — позвал он. — Лайза! — И поднял голову, глядя вверх.— Она в подвале, — сообщил я ему, и он пошел вниз, осторожно ступая со ступеньки на ступеньку, потому что они были узкие, а ноги у него были большие.— Так это, значит, ты, — сказала Лайза. Она стояла у кухонного стола с большим ножом в руке просто потому, что мыла посуду. — Как ты узнал?— Я получил открытку от Роджера.— От Роджера?— На ней был изображен собор в Брюгге. Он просил меня разыскать вас, потому что, может, вам нужна помощь, а он давно уже отсутствует.— А кто это — Роджер? — спросил я.— Ох, я и забыл. Он же любит, чтоб его звали Капитаном, верно? — И отец повернулся ко мне: — А ты немало наделал хлопот, Виктор.Это имя разозлило меня. Я сказал:— Я теперь Джим.— Ну, это твоя мать выбрала тебе имя Виктор. Мне оно никогда не нравилось. В нем есть что-то хвастливое. Я думаю, она так решила потому, что ты родился где-то в мае, когда мы отмечаем день победы над немцами.— Ничего подобного. Я родился в сентябре.— Ну, тогда, значит, по другой причине. Может, твоя мать считала своей победой уже само твое появление на свет. Победой надо мной. Я, знаешь ли, не очень хотел иметь ребенка.— Ну, в общем, я теперь Джим.— Джим — чуть лучше, но все равно немного банально.— Никакая твоя помощь нам не нужна, — заявила Лайза.— Жаль, этот дурак не сказал мне раньше, где вы оба прячетесь. Это избавило бы меня от многих хлопот в связи с Виктором. Ладно, ладно, пусть будет Джим, если тебе так больше нравится. Сначала на меня налетела эта твоя тетушка, а потом некий идиот по имени Бэйтс. Он прислал мне удивительное письмо. Заявил, что он директор твоей школы. До той минуты в жизни о нем не слыхал. Деньги-то я всегда платил человеку, которого они там зовут казначеем. Но, конечно, больше всего я натерпелся от твоей тетушки. Как ты, старушка?— В порядке.— Никаких неприятностей по части нутра?— Нет.— А как дела у Роджера, то есть я хочу сказать, Капитана?— Он заботится о нас. Можешь не волноваться. Говорю тебе, он отлично о нас заботится.— Из Брюгге?— Он вынужден время от времени уезжать по делам.— По делам? Это Капитан-то? Не смеши меня. — Он оглядел кухоньку. — А ты не предложишь мне чайку, Лайза, — по старой дружбе?— Садись, если тебе так уж хочется пить.Я заметил, что ее нежелание общаться с ним нисколько не обескураживало его.— Он, по-моему, снова попал в беду.— Снял бы уж ты пальто, раз собрался чай пить.— Нет, нет. Я у вас не задержусь. Я ведь, как птица, залетел на минутку, Лайза. Но твой Капитан все-таки перегнул палку, когда выкрал мальчишку. Неудивительно, что он скрывается в Брюгге.— Ничего он в Брюгге не скрывается. И вовсе он его не выкрал. Он же выиграл его у тебя. Выиграл по-честному в трик-трак. В трик-трак ведь не сплутуешь.— Еще не придумано такой игры, в которой нельзя было бы сплутовать. И играли мы не в трик-трак, а в шахматы. В трик-трак сплутовать трудновато, а вот в шахматах… особенно после стаканчика-другого. Человек немного устает. Внимание его рассеивается. Переставишь пешку — вот тебе и мат. Ты ведь знаешь, Роджер любит чуточку сдвинуть детали. Взять хотя бы это имя — Капитан, как ты называешь его. Он же был сержантом, а вовсе не капитаном, когда немцы его сцапали, и я не думаю, чтобы в плену его могли повысить до офицера. Если он вообще был в плену — плену такого рода. Больно богатое у него воображение.— Я не верю тебе. Ты всегда ревновал к нему.— А в общем, какое это имеет значение, верно? Хочет быть капитаном — пусть себе… хотя, конечно, небезопасно это было — сцапать мальчишку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20