Тишина, напоминавшая храм, утешала душу так, как нигде и никогда в мире. Джесси с грустью подумала, что не была здесь целую вечность. Теперь ей стало ясно, что именно к этому месту всегда стремилось ее сердце.
Когда она в конце концов достигла места, где много лет назад, холодным весенним утром впервые нашла Люка, воспоминания обрушились на нее. Длинное дерево, по которому он пытался пересечь овраг, как по мосту, было расколото пополам, будто молнией; его вершина скрывалась на дне лощины. Природа не оставалась неизменной, но воспоминания хранились в сознании Джесси, как черно-белые фотографии. Прошедшее время сделало их похожими на сон.
Спускаясь на дно ущелья, Джесси поймала себя на том, что отчаянно не хочет возрождать детские воспоминания. Как ребенок, которого преследует страх перед каким-нибудь воображаемым чудовищем, она, представляла себе Люка, лежащего на земле. Но вместо мальчишки с переломанными ребрами она обнаружила мужчину, стоявшего на том же самом месте.
Сначала она подумала, что он ей привиделся, что она вызвала его из своих воспоминаний. Осунувшийся, с запавшими глазами. Люк выглядел так, как будто уже несколько дней не ел и не спал. Он стоял неподвижно и казался ненастоящим, пришельцем из сна – привидением, созданным ее воспаленным сознанием. Он вполне мог оказаться галлюцинацией.
А потом он повернулся к ней. Боль ножом пронзила ее сердце.
– Люк, – прошептала она. – Господи, Люк. – Тоска в его глазах была невыразимой. – Что ты здесь делаешь?
Он смотрел на нее, не говоря ни слова. Имя Джесси замерло у него на устах, как будто он тоже с трудом отличал реальность от фантазии. Казалось, он так глубоко погружен в прошлое, что не может выбраться обратно. Но Джесси видела его сейчас тем же темноволосым мальчиком, который так много лет назад вылез из белого лимузина одним волшебным летним утром. Тогда его глаза так же странно блестели – дико, как у сумасшедшего, грустно, как у священника.
– Ты не сказала мне, – хриплым от сожаления голосом произнес он. – Почему?
– Не сказала что?
– Что на тебя напали в тот вечер, когда мы были в опере. – Он изучал ее лицо и низко спускающийся шиньон, даже ее длинную, до пят, юбку и вышитую крестьянскую блузку таким взглядом, как будто хотел убедиться, что с ней все в порядке, что неизвестный злодей не навредил ей.
Джесси ясно видела смущение и заботу в его взгляде, но не ответила на его вопрос.
– Откуда ты знаешь?
– Мэтт. Он сказал, что кто-то напал на тебя и угрожал убить. Он сказал, ты думала, что это я…
– Я не так выразилась.
– Джесси, Джесси… – Люк покачал головой. – Ты могла этого не говорить, но ты так подумала. В противном случае ты сказала бы мне, что произошло. – Он поднял руку. – Ты уехала из Сан-Франциско, даже не сказав мне, что тебя преследовали. Почему?
– Я боялась, Люк.
– Меня? Господи, что я такого сделал, если ты считаешь возможным, что я могу пойти на что-нибудь подобное?
В его голосе было неверие, даже горечь. Джесси ответила, не думая, и слезы сверкнули в ее глазах.
– Мщение, Люк. Ты поглощен им. Похоже, ты даже не подозреваешь, какой угрожающий вид у тебя бывает. Мне кажется, что в твоем сознании я связана с Саймоном, что ты хочешь разрушить все, что имеет к нему отношение. Я не хотела верить в то, что это ты. Я говорила себе, что это не так, но…
Джесси оборвала себя, пораженная теми словами, которые чуть было не сорвались у нее с языка. Она действительно думала, что это он. Несмотря на все попытки убедить себя, что это не так, самым дальним уголком сердца она понимала, что Люк способен причинить ей боль и физический ущерб. Даже сейчас она чувствовала, как мало нужно для того, чтобы разбудить в нем эту жестокость. Внутри Люка Уорнека было столько ярости, столько черного гнева.
– Но что? – Боль была в его голосе, когда он произнес ее имя. – Джесси, ради Бога, если ты больше ничему не веришь, если ты не считаешь ценным все, что происходит между нами, по крайней мере, поверь в то, что это был не я. Что бы ты ни думала обо мне, как бы ты меня ни презирала, я не нападал на тебя в Сан-Франциско. – Его голос был тихим, потом он окреп. – Я клянусь, что это был не я.
Он сделал к ней шаг и пошатнулся, пытаясь восстановить равновесие. При взгляде на эту секундную борьбу Джесси с болью осознала, что она была не права. Ее преследователь загнал ее, как оленя. Он бегал не хуже спортсмена. Разве Люк, со своей ногой, поврежденной в детстве и не так давно простреленной, мог преследовать ее и повалить на ступеньки?
– Я не презираю тебя. Люк. Я только… – По щекам ее покатились слезы, не давая ей закончить.
– Джесси, не надо, пожалуйста. Люк приближался к ней, и в глазах его сверкал свет. Безумный свет в глазах сумасшедшего человека.
Джесси инстинктивно отпрянула назад.
– Нет! Стой на месте! – От страха у нее схватило живот. Она не могла понять, что ее так напугало – его возможная жестокость или ее собственная уязвимость, – но она не могла допустить, чтобы Люк приблизился к ней. Джесси не могла представить себе, что произойдет, если он дотронется до нее, но она словно со стороны видела, как пятится от него прочь, задыхаясь от страха…
– Господи, – прошептал он, глядя на нее. – Может быть, я стал чудовищем. Может быть, я превратился в свой собственный кошмар.
Люк наконец твердо встал на ноги и отвернулся, смотря в землю. Лицо его, которое Джесси видела в профиль, выражало отвращение. Потом он содрогнулся и согнулся пополам, как будто для того, чтобы поднять что-то с земли. Джесси показалось, что он пытается найти какие-то следы четырнадцатилетнего мальчика, побитого и испуганного, только что упавшего с Пика Дьявола.
В конце концов он сел на корточки и покачал головой. Когда их взгляды встретились, Джесси заметила в его глазах смирение. Он тоже знал это, вдруг поняла она. Знал, что вполне мог быть тем, кто напал на нее в тот вечер в Сан-Франциско. Вполне возможно, что он был даже способен на убийство. В нем была определенная жестокость, он в буквальном смысле был начинен ею. Люк не делал этого, но мог сделать.
– Прости меня, – только и мог вымолвить он. Тон его голоса напугал Джесси. В нем была какая-то безжизненность, которой она никогда раньше за ним не замечала. Даже в тот ужасный день, когда она обнаружила его здесь, в этом овраге, он был совсем не таким опустошенным, как сейчас, лишенным даже гнева.
Если она хочет убежать от него, сказала себе Джесси, это нужно делать сейчас. Он не сделает попытки ее остановить. Никакого физического столкновения не будет. Она просто уйдет – и больше никогда его не увидит. Наверное, с самой первой их встречи она впервые чувствовала себя свободной от него. Эта возможность восхитила ее. Люк был побежден. Он разгромил сам себя. Теперь она может убежать от него. Она может освободиться.
Люк ничего не сказал, когда Джесси тронулась с места. Он никак не отреагировал на то, что она отвернулась и начала карабкаться по склону, поросшему свежей весенней травой. Она шла на нетвердых ногах, чувствуя, как ее сердце подбирается к глотке. А потом что-то остановило ее, как будто Люк назвал ее по имени. Это был отдаленный крик жаворонка. Пение птицы было таким глубоким и печальным, что Джесси вздрогнула от хорошо памятной ей тоски, охваченная душераздирающей грустью. Она не могла убежать от Люка Уорнека, пока эти чувства не умерли в ней. Они стали частью ее существа. Он стал ее частью. Она любила его.
– Иди, Джесси. Уходи отсюда. – Эти слова прозвучали у нее за спиной, и Джесси показалось, что, сказанные шепотом, они ползут вверх по ее позвоночнику. Господи, как же она его боялась.
– Я не могу, Люк, – сказала она, поворачиваясь к нему. – Мне некуда идти. Люк смотрел на ее бледное лицо и сжатые кулаки.
– Посмотри на себя, ради всего святого. Ты вся дрожишь. Ты трясешься, как испуганная школьница. Ты же хочешь отсюда уйти, Джесси. Ты хочешь убежать, так что же тебе мешает? Беги.
– Да, я боюсь! – призналась она. – Я боюсь тебя, или того, что с тобой происходит. Я напугана до смерти, Люк, но я здесь. И я остаюсь.
– Тогда ты такая же сумасшедшая, как я… а я, видит Бог, просто безумный идиот.
– Ты не безумный! Ты злой. Ты не можешь не быть злым.
Он покачал головой, не желая спорить. Он сдается, вдруг поняла Джесси. Какая-то жизненно важная часть его души, возможно, та, которую поддерживала ненависть, была опустошена. Он не смог побороть Саймона. Он сам стал Саймоном. Или думал, что стал. Люк превратился в то, что больше всего на свете ненавидел. И теперь он обращал эту ненависть против себя.
Джесси почувствовала, как в душе ее закипает гнев.
– Это не я напугана до смерти, Люк. Это ты! Это внутри тебя что-то дрожит и трепещет, как у испуганного школьника. Только тебе не хватает смелости в этом признаться.
Он не ответил и отвернулся от нее. Джесси хотелось подойти к нему и шлепнуть по плечу, хотелось заставить его действовать! Вместо этого она заговорила пренебрежительным тоном:
– Когда-нибудь тебе придется разобраться с этим школьником, Люк. Этот наложивший в штаны от страха маленький изгой рано или поздно вновь столкнется с чудовищем, которое страшит его больше всего, – с собственным отцом! Ты никогда не сможешь жить в гармонии с собой и с окружающими, если не избавишься от этого навязчивого кошмара.
На лице Люка дрогнула жилка.
– Саймон мертв.
– А ты жив! Что приводит тебя в такой ужас. Люк? Ты же мужчина, а не мешок с дерьмом! Поступи по-мужски! Разберись с ним. Покончи с тем, что с тобой сделали твой отец и Джед Доусон!
Все еще стоя на коленях, он глянул на нее с быстрым и внезапным отвращением, как будто она была самым ненавистным ему существом.
– Откуда ты знаешь, что они сделали со мной, Джесси? Откуда ты вообще можешь что-то знать?
Казалось, Люк потерял рассудок и готов броситься на нее. Джесси в ужасе поняла, что упустила момент, когда можно было сбежать. Теперь ей отчаянно хотелось покинуть это проклятое место, но что-то останавливало ее – эти вцепившиеся в нее взглядом глаза дикого животного.
– Я знаю, что они били тебя, – дрожа, сказала она. – Я видела шрамы на твоей спине и ногах. Кто сделал это? Доусон, управляющий?
– Какое это, черт побери, имеет сейчас значение? – Его ярость была дикой, быстрой, отчаянной. Если она не остановится, это только спровоцирует его на попытку отомстить, может быть, даже физически. Но теперь было уже поздно проявлять осторожность. Джесси была обречена. Она обрекла себя на нелегкую долю – спасать его – в тот первый день, когда они встретились, пятнадцать лет назад. В отчаянии она спросила себя, не попала ли она в одну из черных дыр судьбы, не предназначено ли ей вечно жертвовать собой ради Люка Уорнека тем или иным образом, пока от нее не останется ничего, кроме последнего вздоха.
Тряхнув головой, она отвергла эту мучительную мысль.
– Это имеет значение, – сказала она. – Если ты не справишься с кошмаром твоего детства, он съест тебя живьем. Ты уже совершенно измучен! Господи, да посмотри же на себя.
Люк так долго молчал, что Джесси подумала, не впал ли он в некую разновидность транса. Скрючившись на земле, со сжатыми кулаками, он смотрел в пустоту невидящим – и ненавидящим – взглядом.
Что они с ним сделали? Ее снова осенило: если Люк стал таким жестоким, это потому, что его ожесточили. Безжалостность сделала его безжалостным. Отец провоцировал в нем развитие диких, животных, инстинктов, а когда его били, он приучился защищать себя и заглушать боль. Но сильнее всего он ненавидел не Саймона Уорнека и не Джесси Флад, а самого себя. Не вполне сознавая это, он был обречен на то, чтобы нести крест воли отца и разрушать себя.
– Не отступай, Люк, – прошептала Джесси. – Этого Саймон хотел бы больше всего на свете. Не позволяй ему победить.
В горле Люка замер низкий, хриплый звук.
Джесси насторожилась, понимая, что она затронула что-то глубокое и незащищенное. Она молча ждала, желая, чтобы он полностью отдался на волю своих чувств, но не осмеливаясь на него давить. Его настроение слишком быстро менялось.
Рука Люка дернулась назад, как будто он мог взять свое состояние под контроль одной лишь физической силой, но, вместо того чтобы успокоить его, это движение, казалось, только усилило смятение. Люк согнулся, как человек, которого ударили в живот, и вены на его шее страшно напряглись. А потом, когда Джесси показалось, что эта борьба будет вечной, что он никогда не сможет совладать с этой эмоциональной бурей, Люк с шумом выдохнул воздух, и из уст его вырвалось хриплое проклятие.
– Сволочи, – простонал он. – Грязные суки.
Джесси, остолбенев, слушала гневную и бессвязную обвинительную речь в адрес его отца и Джеда Доусона. Запинаясь, как будто отрывистые слова вырывались из уст Люка против его воли, он в подробностях описывал Джесси все то, что ему пришлось от них претерпеть. Это было путешествие в бездну, экскурсия в прошлое, покрытое мраком. Джесси уже жалела о том, что вызывала все эти призраки на поверхность.
Не отрывая глаз от земли, с неподвижным – хотя в душе его кипела буря – лицом, Люк вызывал к жизни одно воспоминание за другим. Но не ради Джесси и не ради себя. Он вел себя так, как будто у него не было другого выбора, как будто ему надо было выкачать из себя весь накопившийся в душе яд.
Он говорил о попытках Доусона усмирить его почти военной дисциплиной, а когда это не подействовало – эмоциональным терроризмом и физическими издевательствами. Он вспоминал, как управляющий по приказу Саймона кормил его силой, а потом изобретал изощренные наказания, если Люк не мог удержать пищу.
Но это было только начало.
– Он управлял своей жизнью – и моей, – как лагерем для новобранцев. Он заставлял меня тренироваться, пока я не падал от усталости, а потом, движимый своей страстью к «равноправию», предлагал мне выбрать «воспитательную меру» – палку с зазубринами или ремень из сырой кожи.
Доусон и мой отец были родственными душами, – продолжал Люк голосом, наполненным такой болью, что его почти не было слышно. – Они оба считали страх моральным провалом, даже если речь шла о бессловесных животных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50