– Давай я тебе что-нибудь принесу. Холодной воды или аспирина?
Мэтт откинулся на стуле и со стоном опустил руку под стол. Лицо его озарила бессмысленная улыбка.
– Аспирин, – выдохнул он. – Даже несколько таблеток. О… Господи. Спасибо, Джесси.
Джесси вытаращила глаза. Может быть, он действительно не может оправиться от стресса, связанного со смертью Саймона.
– Конечно, Мэтт, – мягко сказала она. Все будет хорошо. Через минуту я вернусь с аспирином, ладно?
– Поскорее, – умоляюще произнес Мэтт. Джесси отступила к двери. Мэтт махал ей рукой, чтобы она поскорее ушла, но он совершенно явно нуждался в помощи. Может быть, он просто смущен. Мужчины, как правило, стесняются своих болезней. Они терпеть не могут быть беспомощными. Комплекс мачо, ничего более.
– Все будет хорошо, – повторил он, обливаясь потом. – Иди за аспирином, пожалуйста!
– Хорошо. Я вернусь и… – Джесси уже поворачивалась к двери, когда какой-то предмет телесного цвета привлек ее внимание. Из-под стола высовывалось нечто. Джесси моргнула, пытаясь сфокусировать взгляд. Спустя мгновения она разглядывала предмет, не веря своим глазам. Этого не может быть! Ноги?
– Аспирин, Джесси, – слабым голосом взмолился Мэтт.
Но Джесси его не слушала. Ножки приковали ее внимание. Маленькие, босые, вверх пятками. Вне всякого сомнения, это были ноги женщины. Женщины, стоявшей на коленях.
– Джесси, не могла бы ты…
– Конечно, Мэтт, – лукаво ответила она. – Аспирин будет через минуту. – Несколько секунд она разглядывала его залитое потом лицо, а потом намеренно опустила глаза. – А ты, Шелби? Тебе что-нибудь нужно?
Из-под стола послышались какие-то невнятные слова.
– Мою сестру явно никто не учил хорошим манерам, – отчеканила Джесси саркастическим тоном, глядя Мэтту прямо в глаза. – Я-то думала, она знает, что нельзя разговаривать с набитым ртом.
С этими словами Джесси повернулась и вышла, переполняемая отвращением. Бедный Мэтт вспотел так, что она не удивилась бы, если бы он умер от нарушения электролитического равновесия после того, как Шелби закончит свой сеанс. Интересно, есть ли в этом чертовом мире хоть один мужчина, который способен устоять перед ее сестрой?
Глава 23
Через несколько дней окончательно пришла весна во всей своей цветущей красоте. Над окрестностями шумели дожди, пропитывая влагой холмы и долины; потом в небе возникала радуга такой яркости, что на нее было больно смотреть. Лепестки роз покрылись капельками, став похожими на яркие, сверкающие драгоценные камни, освещаемые солнцем. Нежная зеленая трава выскочила из-под земли в одночасье, там и сям расцветали дикие растения, привлекая стаи пчел и бабочек.
Но, если мир вокруг «Эха», казалось, купался в непривычном тепле, климат в доме был далек от совершенства. Джесси снова стала носить черное и не общалась ни с кем, кроме Мэл. Казалось, после возвращения из Сан-Франциско ее жизнь остановилась; она замкнула себя в стыде, страхе и гневе. Нужно было принимать какие-то решения по поводу ее удивительного брака, аморальной сестры и находившейся в опасности компании, которую она унаследовала, но Джесси была не в состоянии сосредоточиться на этом. Оскорбление, которое было ей нанесено, заняло все ее мысли. Это происшествие прокручивалось в ее сознании, как видеокассета, снова и снова, то во сне, на большой скорости, то – когда она просыпалась по утрам – медленно, со всеми унизительными подробностями. Наверное, это была своего рода запоздалая реакция на стресс.
Ей было совершенно ясно, что кто-то покушался на нее, возможно, даже хотел убить. Но кто? И зачем? У Люка могли быть мотивы, но Джесси не могла поверить в то, что жажда мести толкнула его – на попытку убить ее с целью завладеть компанией. При всех своих недостатках он не был хладнокровным убийцей, что бы про него ни говорил Мэтт Сэндаски. Джесси была уверена в этом, однако события медового месяца не выходили у нее из памяти – в том числе и ночь, когда она проснулась и обнаружила в своей комнате постороннего…
Резкая боль пронзила ее затылок при воспоминании об этом.
Джесси нужно было обсудить все это, поделиться своими страхами и заботами с кем-то, кому она доверяла, но теперь ей совершенно не к кому было обратиться. Больше всего ей не хотелось говорить об этом с Мэттом, хотя в телефонном разговоре накануне ее возвращения домой Джесси призналась ему, что на нее напали. Мэтт словно взорвался в ответ на это сообщение. Он постоянно звонил ей и теперь, несмотря на ее отказ говорить с ним и уверения – через Джину, – что она совершенно здорова.
По крайней мере, Мэтт хотя бы проявлял о ней некоторую заботу, думала Джесси, раскладывая вместе с Мэл мозаику. Молчание Люка с каждым днем становилось все более зловещим. Он даже не поинтересовался тем, как она себя чувствует после возвращения домой, даже не позвонил, чтобы узнать, как она добралась.
– Мам? Ты меня слушаешь?
Вопрос дочери оторвал Джесси от ее печальных размышлений. Все утро Мэл действовала ей на нервы, начав ныть и канючить сразу же после завтрака.
– Почему ты не разрешаешь мне поплавать? – настаивала Мэл, не обращая никакого внимания на головоломку, которой Джесси пыталась ее развлечь. – Смотри, какая хорошая погода, – продолжала она, подбежав к огромному окну детской. – Просто класс! Зуб даю!
Мэл щелкнула ногтем по зубам, как заправский неаполитанский подросток, и Джесси попробовала улыбнуться.
– У тебя астма, Мэл…
– Когда ты была в Сан-Франциско, я купалась почти каждый вечер, и никаких приступов у меня, можно сказать, не было.
– Можно сказать? Что это означает?
– Как-то раз ночью я кашляла кровью минут двадцать, и все.
– Что?! – Так и подпрыгнула Джесси.
– Я шучу-у-у. – Мэл опрокинулась на живот и устремила долгий взгляд в окно, прижав нос к стеклу. – Тетя Шелби считает, что в этом году я могу стать членом спортивной команды по плаванию. Она говорит, что я прирожденная пловчиха.
Джесси так и взвилась, но прикусила язычок. Шелби не имела права засорять Мэл голову подобными фантазиями. Достаточно было того, что ее сестра разрешала девочке каждый день купаться в бассейне, даже не потрудившись сообщить об этом Джесси. Придется доходчиво объяснить Шелби, какое хрупкое у Мэл здоровье. Господи, помилуй! При одном воспоминании о том, как ее задыхающуюся дочь однажды увезла «скорая», Джесси становилось плохо. Ведь это был не фильм, а жизнь ребенка.
Из всех решений, которые предстояло принять Джесси, наиболее легким было касающееся Шелби. Она была очень близка к тому, чтобы попросить сестру уехать. Нет, она даже прикажет ей! Чем скорее Шелби соберет чемоданы и покинет город, тем лучше.
Сердце Джесси билось так яростно, что ей пришлось сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться. Все негодование на Шелби, которое в течение долгого времени копилось в ее душе, наконец вышло на поверхность. Лохмотья беспомощного детского гнева, подобно обломкам корабля после шторма, плавали в ее душе. Шелби всегда рыскала за спинами других людей, как несносный ребенок, пытающийся сделать все по-своему, украсть то, что ей не принадлежит. Удивительно, как Мэл не заболела пневмонией.
А что касается Мэтта, то он был уже не первой молодости и должен был соображать, что делает. Если он решил принести себя в жертву паучихе Шелби, это его личное дело, но Джесси не намерена была позволить своей дочери тоже попасть в эту паутину.
– Смотри! – закричала Мэл, показывая на разноцветную стайку королевских бабочек за окном. – Когда ты была маленькая, у тебя была коллекция бабочек, правда, мама?
– Не совсем коллекция, – ответила Джесси, отгоняя свою ярость слабой улыбкой. Время, которое она проводила с Мэл, было слишком драгоценным, чтобы портить его мыслями о Шелби. Она присоединилась к своей дочери, прилипшей к окну, и слегка поежилась, когда поток теплого солнечного света обрушился на нее. Неужели она замерзла и сама этого не заметила? Бабочки кружили над лугом, заросшим незабудками и лютиками. Такой великолепной погоды не было уже несколько лет. Если бы сознание Джесси не было так отягощено неприятностями, она могла бы чувствовать себя совсем счастливой.
– Расскажи мне про бабочек,– напомнила Мэл.
– Сейчас мне это кажется глупым, – призналась Джесси. – В детстве я мечтала разводить их. Каждую весну я выискивала самых толстых, самых пушистых гусениц, каких только могла найти, и начинала кормить их нежными листьями и жуками, пока они не дозревали до превращения.
– Превращения в бабочек?
– Да, этого мне и хотелось, но я никогда не видела, как это происходит. – Усевшись поудобнее у занавесок из мятого ситца, обрамлявших окно, Джесси рассеянно глядела на ежегодно повторявшееся чудо природы. – Я наблюдала за ними целыми днями все лето – а потом в один прекрасный день они исчезали, улетев из старого аквариума, где я их держала.
– Неразрешенная загадка, – тихо сказала Мэл. – Это великолепно. Что же с ними происходило?
– Я не знаю, но каждый год повторялось одно и то же. Они бесследно исчезали.
Совсем как Линетт, подумала Джесси, вспомнив внезапное исчезновение своей матери. Однажды утром Линетт, как обычно, стояла у плиты и тушила зеленые бобы на обед, а вечером этого дня она сбежала.
– Сколько тебе было лет?
– Примерно столько, сколько тебе сейчас. Мэл села и заговорила тихим умоляющим голосом.
– Давай еще раз попробуем, ладно? Мы соберем бабочек вместе, ты и я. Прямо сегодня.;
– Не сегодня, – ответила Джесси печально.
В последнее время они с Мэл не были особенно близки, и теперь девочка сама предложила прекрасный способ соединиться. Всем казалось, что Джесси чересчур беспокойная мать; возможно, так оно и было. Но теперь ее останавливала не только забота о здоровье своей дочери. Даже ее острое стремление сблизиться с ней не могло заставить ее возродить эту часть ее отрочества. Ей слишком не хотелось этого делать – и дело было не в одной боли. Тогда она была по-своему счастлива, и теперь вспоминать об этом было тяжело. Несмотря на все трудности – а может быть, вопреки им, – в ее детских годах было столько бескомпромиссной надежды, столько украденной радости.
– Почему ты такая грустная, мама? – спросила Мэл. – Это он тебя обидел? Люк? Шелби сказала, что вы, наверное, поссорились.
– Это не ее дело.
Мэл остолбенела, и Джесси тут же пожалела о своих резких словах. Нельзя ожидать, что Мэл будет правильно понимать ее напряженные отношения с родной сестрой.
– Извини, – сказала она наконец. – Между мной и Люком есть некоторые проблемы. Я просто еще не знаю, как их решить.
– Ты его любишь? У Джесси перехватило дыхание. «Устами младенца», – подумала она.
– Когда-то, – произнесла она чужим голосом. – Когда-то я его любила.
– Тогда это ты из-за него такая грустная. А не из-за бабочек.
– И из-за того, и из-за другого. Но, конечно же, основной причиной был Люк. Он вошел в ее жизнь в критический период, заполнив собой пустоту, образовавшуюся после ухода матери, и именно по этой причине он всегда был самой яркой звездой в цепочке утраченных радостей, которые она оплакивала. Этот кусок своего сердца она не сможет вылечить никогда. Может быть, именно поэтому она не могла поверить в то, что Люк способен навредить ей – по крайней мере, в том смысле, какой вкладывал в это слово Мэтт. Но почему же он не звонит ей?
Джесси смотрела на сад и поверх него – на ряд кипарисов, окружавших овраг. Если не считать того дня, когда они наткнулись на умирающего койота, она давным-давно не была там. Иногда она спрашивала себя, правильно ли поступает, избегая своих воспоминаний, а не пытаясь покончить с ними. Возможно, их отрицательная энергия таким образом только накапливалась, чтобы потом обрушиться на нее с новой силой. Если бы она сумела справиться с памятью о своих прежних отношениях с Люком, она бы, возможно, обнаружила, что связь между ними не такая крепкая, как кажется, что за многие годы над ней появился своего рода странный ореол, особый глянец, который пристает к воспоминаниям об утраченных любимых, покрывая собой все негативные аспекты отношений.
– Мне нужно идти, Мэл, – сказала Джесси после долгого молчания.
Мэл посмотрела на нее внимательным, не по-детски мудрым взглядом.
– Ты идешь охотиться на бабочек?
– В каком-то смысле, – ответила Джесси, горько и удивленно рассмеявшись. – Откуда ты знаешь?
Она прикоснулась к руке Мэл, и через мгновение мать и дочь крепко обнимали друг друга. На глаза Джесси навернулись слезы. Ее сердце изнывало от любви, обостренной грустью. В душе было столько печали, что она, казалось, не могла говорить. Ей всегда было трудно выразить свои чувства, даже ребенку, которого она так сильно любила.
– Я надеюсь, что ты кого-нибудь найдешь, – серьезно сказала Мэл, высвобождаясь из ее объятий. – Я не хочу, чтобы ты была такая грустная, мама. Помнишь, что ты говорила мне, когда я была маленькая? У тебя отвиснет губка.
Джесси улыбнулась сквозь слезы и поцеловала яркие кудряшки на макушке своей дочери.
– Я могу пойти с тобой, если хочешь, – утешающим голосом предложила Мэл. – Вдруг тебе понадобится помощь?
– В следующий раз, bambina, – пообещала Джесси. – Я должна совершить это путешествие одна. Но сегодня вечером или завтра ты покажешь мне, как ты умеешь плавать, ладно? Мне, правда, хочется посмотреть.
Мэл взвизгнула от восторга, и вся радость погожего весеннего утра отразилась в ее голубых глазах. Джесси увидела в них солнечный свет, все оттенки диких цветов и бесконечную силу возрождения. Ее сердце охватили радость и надежда. И на одно мгновение она позволила себя поверить в то, что все будет хорошо.
Джесси шла между кипарисами, наслаждаясь почти тропическим ветром, дувшим со стороны океана. Глубокая лощина выглядела такой же дикой и непокорной, как всегда. Омытая весенними дождями, поросшая свежей изумрудной травой, она манила ее. «Приходи, под твоими ногами – невероятные тайны, – казалось, говорила она. – Приходи узнать тайны жизни и своего сердца».
Именно это привлекало ее в детстве – обещание приключений и открытий, те же высящиеся над ней пики свободы, те же ястребы, парившие в водяных потоках, и скользкие создания, сновавшие под ногами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50