Кэрол принесла чай. У Вудфорда для чая была большая керамическая чашка, на ней глазурью, крупно – его инициалы. Кэрол поставила поднос на стол и сказала:– Вилф Тэйлор погиб.– Я здесь с часу ночи, – соврал Эйверн. – Занимаемся этим вопросом. Проработали всю ночь.– Директор очень расстроен, – сказала она.– Кэрол, вы знаете что-нибудь о его жене?Кэрол хорошо одевалась, ростом была чуть выше Сары.– Ее никто не видел.Она вышла, Вудфорд пристально глядел ей вслед. Потом вынул трубку изо рта и ухмыльнулся. Эйвери знал, что сейчас он скажет, хорошо бы переспать с Кэрол, и вдруг ему стало тошно.– Чашку вам сделалц жена, Брюс? – быстро спросил он. – Говорят, она у вас мастерица.– И блюдце тоже, – сказал он. Он начал рассказывать о курсах по керамике, на которые она ходила, о том, каким неожиданным образом это стало модно в Уимблдоне, о том, как однажды его жену чуть не защекотали до смерти.Было почти одиннадцать; слышно было, как в коридоре собираются люди.– Я, пожалуй, зайду в соседнюю комнату, – сказал Эйвери, – погляжу, готов ли он. Последние восемь часов для него были очень нервные.Вудфорд взял свою кружку и сделал маленький глоток:– Если будет возможность, Джон, скажите боссу про сектор регистрации. Я не хочу поднимать этот вопрос при других. У Эйдриана и так гудит голова.– Директор сейчас в весьма затруднительном положении, Брюс.– Да, разумеется.– Он не любит вмешиваться в дела Холдейна, вы сами знаете.Уже в дверях он повернулся к Вудфорду и спросил:– Помните, в Департаменте был человек по имени Малаби?Вудфорд замер:– Боже мой, помню. Молодой парень, вроде вас. Во время войны. О Господи. – Потом серьезным тоном, но вовсе не похожим на его привычную манеру:– При боссе это имя не упоминайте. Он очень переживал за парня, за Малаби. Один из лучших летчиков. Они почему-то были очень близки".* * *При дневном свете кабинет ЛеклеркЯ был не столь серым, скорее бросалась в глаза его неустроенность – казалось, что тот, кто его занимал, въехал в помещение в спешке, в чрезвычайных условиях и не знал, на сколько он здесь останется. На длинном, наспех сколоченном из досок столе в беспорядке лежали одна на другой раскрытые карты, некоторые – крупномасштабные, на таких были даже обозначены улицы и дома. Листки родовой бумаги с приклеенными полосками телетайпной ленты висели пачками на доске для объявлений, скрепленные крупными скрепками, как гранки, приготовленные для корректора. В углу стояла кровать, покрытая пледом. У раковины висело чистое полотенце. Письменный стол был новый, серой стали, государственный. Стены грязные. Кремовая краска кое-где облезла, проступила темно-зеленая. Комната была маленькая, квадратная, с занавесками от Министерства общественных работ. В свое время по поводу занавесок был шум, вопрос стоял так: можно ли приравнять звание Леклерка к определенной гражданской должности. Это был единственный случай на памяти Эйвери, когда Леклерк сделал хоть какую-то попытку уменьшить беспорядок в своей комнате. Огонь почти потух. Иной раз, когда бывало очень ветрено, огонь вообще не горел, и Эйвери в соседнем кабинете весь день слышал, как в дымоходе падает сажа.Эйвери смотрел, как они входили; первым Вудфорд, затем Сэндфорд, Деннисон и Мак-Каллох. Они все уже знали про Тэйлора. Нетрудно было представить, как распространяются новости в Департаменте – не так, как заголовки в газетах, а как маленькая, но приятная сенсация, оживляющая рабочий день, передаваемая из кабинета в кабинет, на минуту наполняющая их оптимизмом, как прибавка к жалованью. Они внимательно смотрели на Леклерка, так заключенные смотрят на надзирателя. Инстинктом они знали его привычки и ждали, когда он нарушит свой распорядок. Не было мужчины или женщины в Департаменте, кто бы не знал, что Леклерка вызвали посреди ночи и что он спал в учреждении.Они расселись вокруг стола, с шумом поставили перед собой чашки, как дети перед обедом, – во главе Леклерк, по обеим сторонам остальные, на другом конце – пустой стул. Вошел Холдейн, и Эйвери понял, как только увидел его, что это будет своего рода поединок – Леклерк против Холдейна.Взглянув на пустующий стул, он сказал:– Значит, мне придется сесть на самом сквозняке.Эйвери поднялся, но Холдейн уже сел:– Не беспокойтесь, Эйвери. Я все равно больной человек.Он кашлянул так же, как он кашлял круглый год. Даже летом ему не становилось лучше; он кашлял в любое время года. Остальные неловко заерзали, Вудфорд взял пирожное. Холдейн бросил взгляд в сторону камина.– Что, это лучшее, что для нас может сделать Министерство общественных работ? – спросил он.– Дождь, – сказал Эйвери. – Дождь мешает. Пайн попробовал что-то исправить, но безуспешно.– А-а.Холдейн был худощав, с длинными беспокойными пальцами; замкнутый на себе человек, с медлительными движениями, подвижными чертами лица, лысеющий, скупой, склочный и сухой; со своим особым графиком и своей особой секретностью; любитель кроссвордов и акварелей прошлого века. Казалось, он презирал весь мир.Вошла Кэрол с досье и картами, положила их на письменный стол, который в отличие от всего остального в комнате Леклерка был прибран. Все неловко ждали, когда она уйдет. Она вышла и плотно закрыла за собой дверь. Леклерк осторожно пригладил рукой свои темные волосы, будто они растрепались.– Тэйлор убит. Вы все это уже знаете. Он был убит прошлой ночью в Финляндии – он поехал туда под другим именем. – Эйвери отметил про себя, что имя Малаби произнесено не было. – Мы не знаем подробности. По внешним признакам, он был сбит машиной. Я сказал Кэрол, чтобы она записала, что это был несчастный случай. Это ясно?Да, сказали они, это вполне ясно.– Он поехал забрать пленку у… одного человека, с которым мы держим связь в Скандинавии. Вы знаете, кого я имею в виду. Не в наших правилах использовать обычных курьеров для оперативной работы, но здесь другое дело; нечто очень важное. Я полагаю, Эйдриан меня поддержит.Он выпростал запястья из белых манжет, вскинул их кверху и вертикально сложил вместе ладони и пальцы, будто молился, чтобы Холдейн его поддержал.– Очень важное? – медленно повторил Холдейн. Голос был резкий, как он сам, хорошо поставленный голос без лишних акцентов, завидный голос. – Да, другое дело. Но не пустячное, – потому что Тэйлор погиб. Нельзя было использовать его, ни в коем случае, – категорически сказал он. – Мы нарушили первый принцип разведслужбы. Мы в тайной операции использовали официальное лицо. Не говоря уже о том, что у нас больше нет штата тайных агентов".– Пусть судьями будут те, кто стоит над нами, – с притворной скромностью предложил Леклерк. – По крайней мере вы знаете, что Министерство давит на нас ежедневно: нужны результаты. – Он поворачивался лицом то к одним, то к другим: то к сидящим слева, то к сидящим справа, будто принимал их в держатели акций. – Пришло время всем вам узнать подробности. Как вы понимаете, перед нами поставлена задача исключительной степени секретности. Я предлагаю ограничить допуск уровнем заведующих отделами. На настоящий момент были допущены только Эйдриан Холдейн и один или двое его подчиненных из исследовательского отдела. Еще Джон Эйвери как мой помощник. Я подчеркиваю – наши коллеги из Цирка вообще ничего не знают об этом. В том числе о наших мероприятиях. Кодовое название операции – «Мотыль». – Он говорил ровным, хорошо поставленным голосом. – Оперативное досье в конце каждого дня будет доставляться непосредственно мне или Кэрол, если меня не будет; отдельно будет храниться библиотечная копия. Такой порядок ведения оперативных досье был у нас во время войны, и, по-моему, вы все с ним знакомы. Этот порядок мы теперь заведем у себя. Допускной список я дополню именем Кэрол".Вудфорд указал на Эйвери своей трубкой и покачал головой. Только не молодой Джон: Джон не был знаком с этим порядком. Сэндфорд, сидевший рядом с Эйвери, пояснил. Библиотечная копия хранилась в шифровальной комнате. Выносить оттуда ее нельзя. В это досье подшивают все шифровки, как только их составляют; допускной список – это список лиц, которым разрешается читать конкретное досье. Скрепками пользоваться не разрешается, страницы должны быть прошиты. Остальные сидели с самодовольным видом.Сэндфорд был администрация; этот добродушный человек носил очки в золотой оправе и приезжал в учреждение на мопеде. Однажды Леклерк высказался против этого, правда без определенных мотивов, и теперь Сэндфорд ставил мопед чуть поодаль, напротив больницы.– Теперь об операции, – сказал Леклерк.Тонкая линия соединенных рук рассекала надвое его радостное личико. Один Холдейн не смотрел на него; его взгляд был обращен к окну. Шел дождь, капли задали мягко, словно весной – в темной аллее.Леклерк резки встал и подошел к карте Европы на стене. В разных местах были приколоты флажки. Поднявшись на цыпочки и вытянув вверх руку, чтобы достать до Северного полушария, он сказал:– Имеется опасный очаг в Германии. – Раздался смех. – Южнее Ростока: место называется Калькштадт, вот здесь. – Его палец двигался вдоль Балтийского моря. по береговой линии Шлезвиг-Гольштейна, потом повернул па восток и остановился в дюйме или двух южнее Ростока. – Одним словом, имеются три признака, по которым можно предположить – я не говорю, что они вполне доказательны, – что там что-то происходит, нечто весьма значительное, похожее на подготовку к размещению новых военных объектов. Первый признак появился ровно месяц назад, когда мы получили донесение от нашего представителя в Гамбурге, Джимми Гортона.Вудфорд улыбнулся: подумать только, неужели старина Джим еще существует?– Беженец из Восточной Германии перешел границу в районе Любека. переплыл реку; железнодорожник из Калькштадта. Он пришел в наше консульство и предложил продать сведения о новой ракетной установке вблизи Ростока. Вы прекрасно понимаете, что в консульстве его послали куда подальше. Поскольку Форин Офис отказывается даже предоставить нам возможность пользоваться диппочтой, маловероятно, – он чуть улыбнулся, – что кто-то захочет купить для нас информацию оборонного значения. – Одобрительный гул приветствовал его шутку. – Тем не менее по счастливому стечению обстоятельств Гортон прослышал об этом человеке и поехал в Фленсбург, чтобы с ним встретиться.Вудфорду вспомнилось кое-что. Фленсбург? Ведь, кажется, именно там в сорок первом они засекли немецие подводные лодки. Во Фленсбурге тогда были серьезные дела.Леклерк ласково кивнул Вудфорду, будто в знак того, что ему тоже вспомнился тот случай.– Бедняга побывал во всех представительствах союзников в Северной Германии, но никто не пожелал его выслушать. Только Джимми Гортон с ним немного поболтал.Леклерк строил свой рассказ так, что можно было подумать, будто Джимми Гортон – единственный умный человек среди кучи дураков. Он подошел к письменному столу, вынул сигарету из серебряной коробочки, закурил, взял папку с жирным красным крестом на обложке и тихо положил ее на стол, так, чтобы видели все.– Это донесение Джимми, – сказал он. – Первоклассная работа по любым меркам. – Сигарета между пальцами казалась очень длинной. – Перебежчика зовут, – вдруг прибавил он, – Фритше.– Перебежчик? – тут же возразил Холдейн. – Просто-напросто жалкий беглец, железнодорожник. Таких людей мы обычно не называем перебежчиками.Леклерк ответил, словно защищаясь:– Он не только железнодорожник. Он немного механик и немного фотограф.Мак-Каллох открыл папку и принялся методично перелистывать страницы. Сэндфорд наблюдал за ним через очки в золотой оправе.– Первого или второго сентября – мы не знаем точной даты; потому что он не помнит, – ему случилось отработать две смены на разгрузочной базе в Калькштадте. Один из его товарищей был болен. Ему пришлось работать с шести утра до полудня и с четырех до десяти вечера. Когда он приехал на работу, там было двенадцать фопо – немецкая народная полиция – у входа на станцию. Все пассажирские перевозки были отменены. Фопо сверили его документы, удостоверяющие личность, со списком и приказали ему держаться подальше от ангаров на восточной стороне станции. Они сказали, – медленно добавил Леклерк, – что, если он приблизится к восточным ангарам, в него будут стрелять.Это произвело впечатление. Вудфорд сказал:– Это характерно для немцев.– Сейчас наш противник – русские, – вставил Холдейн.– Он не без странностей, этот парень. Он вступил с ними в спор. Он сказал им, что он ничем не хуже их, порядочный немец и член партии. Показал профсоюзное удостоверение, фотокарточки жены и всякое такое прочее. Конечно, это ничего ему не дало, потому что ему просто велели подчиняться приказу и держаться подальше от ангаров. Но, видно, он был им симпатичен, потому что в десять часов они сварили суп и пригласили его отведать свою стряпню. Во время еды он спросил их, что происходит. Они отвечали неохотно, но он видел, что они чем-то возбуждены. Потом было одно происшествие. Очень важное происшествие, – продолжал он. – Один из тех, кто помоложе, проговорился, что у них в ангарах есть одна штука – она за пару часов может выбить американцев из Западной Германии. В этот момент появился офицер и приказал всем вернуться к работе.Холдейн стал кашлять. Кашель его был глубоким и безнадежным, похожим на эхо под старинными сводами.– Что это был за офицер, – спросил кто-то, – немец или русский?– Немец. Это самое существенное. Русских не было в помине.Холдейн резко перебил его:– Беженец не видел ни одного русского. Вот все, что мы знаем. Давайте будем аккуратны. – Он закашлялся опять. Многих это раздражало. – Как вам угодно. Он пошел домой и пообедал. Он злился, что в месте, где он давно работает, над ним стала командовать кучка парней, изображающих солдат. Он выпил пару стаканов шнапса и сидел, с грустью размышляя о разгрузочной базе. Эйдриан, если кашель вас так беспокоит?.. – Холдейн покачал головой. – Он вспомнил, что с северной стороны к ней примыкал старый склад и что в разделяющую их стену был вмонтирован вентилятор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34