У Карелина вдруг екнуло сердце. Он не мог отвести глаз от Даниэлы. Когда она была рядом с ним, он ощущал страстное желание обладать ею, которое никогда не пропадало.
— Может быть, ты мне чего-то не рассказываешь, Данюшка?
— Он сделал из меня козла отпущения, — хрипло прошептала она. — Я должна выполнять все его указания, действуя от своего имени. Если что-нибудь выйдет не так, отдуваться придется мне, а он окажется в стороне.
— Чего конкретно он хочет от тебя?
Они добрались до опасной черты, вдоль которой Даниэла мысленно бродила весь день, будучи не в силах переступить ее. Теперь, когда Карелин сам задал вопрос, она не знала, что предпринять. Несомненно, проще всего было рассказать ему обо всем. Даниэла ужасно устала от раскинутых Малютой сетей, в которых она окончательно запуталась. Каждая новая ложь обессиливала ее еще больше. Она походила на человека с прогрессирующей болезнью, удаляющегося с каждым днем все дальше и дальше от окружающего мира. Даниэла была больна и не знала, существует ли средство, способное исцелить ее от недуга.
Она продолжала колебаться и молчать. Глядя на нее, Карелин вновь вспомнил Цирцею: он чувствовал, что эта необычная, удивительная женщина, сидящая рядом с ним, совершенно околдовала его, словно напоив каким-то волшебным зельем. С самого начала он сознавал, что их связь безрассудна и, хуже того, опасна. Но тем не менее он не уклонился от нее. Его душа, его сознание раскололись на две половины. Одна из них благоразумно выступала против романа с Даниэлой, а другая же, презрев все тревоги и страхи, была за.
Бледный, синеватый свет Юпитера падал на лицо Даниэлы. Карелин подумал, что такую картину можно наблюдать лишь на лесной поляне в ясную летнюю ночь, когда лунный свет мягко струится сквозь густую листву. Он вдруг вспомнил, как полгода назад, получив торопливую радиограмму, он почувствовал, что пропал. В депеше стояло всего одно лишь слово: Селена. Это был сигнал бедствия. Селена. Богиня луны. Не потому ли сейчас ему пришла в голову мысль о лунной поляне?
— Речь идет... об операции, проводящейся в Гонконге, — выдавала наконец из себя Даниэла. В глубине души она со вздохом признала, что и на сей раз придется ограничиться в лучшем случае полуправдой, по сути ничем не отличавшейся от лжи. Ее болезнь продолжала набирать обороты. — Малюта посягнул на Митру, моего лучшего агента в Азии. Он постепенно прибирает к рукам всю операцию.
Она вовремя спохватилась. Еще чуть-чуть — и она проговорилась бы о Камсанге! Это разом перечеркнуло бы все еще остававшиеся у нее надежды. Карелин, а в этом она и не сомневалась, тут же отправился бы к Геначеву и сообщил ему имя некого Джейка Мэрока, единственного хранителя тайны грандиозного проекта Китая. Результатом этого опять-таки могла быть только смерть — если не физическая, то уж политическая точно — и Даниэлы, и самого Карелина.
Так или иначе, информация о таком разговоре обязательно достигла бы ушей вездесущего Малюты, и тогда на поверхность всплыли бы и пистолет, и фотографии...
Время. Именно оно было сейчас нужней всего Даниэле. Время, достаточное для того, чтобы собраться с силами и свалить Малюту. Однако он не давал ей опомниться, требуя немедленного устранения Джейка Мэрока.
Заметив, что Карелин смотрит на нее, она было отвернулась, но он крепко взял ее за руку и притянул к себе, вглядываясь в ее лицо.
Матерь Божья, — в смятении подумала она. — Дай мне сил не проболтаться. Ее ум метался в поисках пути к спасению. Спасению их обоих.
Боясь, что, даже несмотря на тусклое освещение, Карелин сумеет прочитать правду в ее глазах, она прижалась лбом к его груди.
— Михаил, он хочет отобрать у меня все. Всю мою власть. Я не могу допустить этого. Иначе я погибну.
— У тебя ведь еще есть Химера, — заметил он. Даниэла кивнула.
— Да, и я никогда не подозревала, что он сумеет забраться так высоко. Но даже агент такого калибра не спасет меня в нынешней ситуации. Дело дойдет до того, что я просто пристрелю Малюту и разом покончу со всем.
— Пиф-паф! Прямо как в детективном романе, да?
— Прекрати смеяться надо мной! — воскликнула она в сердцах.
— Хорошо, но сначала ты перестань вести себя как ребенок. С помощью оружия проблемы не решаются. Кому-кому, а тебе-то следовало это знать.
Даниэла подняла голову и посмотрела на него.
— Что мне еще остается? У меня нет на него никакого компромата. В его прошлом нет ничего, к чему можно было бы прицепиться.
Волна отчаяния захлестнула ее. Что толку, — думала она, припав к его груди, — жаловаться на то, как тяжело жить под колпаком у Малюты? Чем мне поможет его понимание?
Карелин обнял ее обеими руками, зарывшись лицом в благоухающую массу волос. Никогда и никого не любил он с такой силой, как эту женщину.
— Быть может, я сумею найти способ взять тебя с собой через месяц в Женеву, когда мы поедем туда с Геначевым, — промолвил он.
— Почему ты вдруг заговорил о Женеве?
— Не знаю, — он пожал плечами и огляделся по сторонам. — Должно быть, эта мысль пришла мне в голову оттого, что я сейчас нахожусь здесь. Это особенное место. Тут даже забываешь про то, что ты в Москве. Наверное, поэтому я и решил, что тебе стоит хоть ненадолго уехать из страны подальше от любопытных глаз и завуалированных угроз Малюты. Уехать и забыть хоть на время про все свои тревоги.
Столь непосредственное проявление чуткости со стороны ее возлюбленного так потрясло Даниэлу, измученную вконец чудовищными, запутанными интригами Малюты, что она чуть было не расплакалась. Тем более что, как ни печально было ей сознавать это, она сама являлась их соучастницей. Она не хотела обманывать Карелина, но что ей оставалось делать?
— Глядя на все эти звезды и планеты, — продолжал он, не подозревая, что творится в душе его подруги, — мне подумалось, что в Женеве мы будем чувствовать себя, словно на другом конце земли.
Вначале Даниэла не могла понять, что с ней. Она почувствовала себя только что проснувшимся человеком, который видел множество снов, но не сохранил в памяти ничего, кроме смутного ощущения. Странное эхо блуждало в ее голове. Откуда оно взялось?
...другом конце земли.
Вдруг в ее сознании отчетливо зазвучал другой, столь ненавистный ей, высокомерный, саркастический голос:
Подумать только, они были готовы ради тебя отправиться на другой конец земли. Они продавали свои души из-за тебя, склоняли перед тобой головы и, стоя на коленях, отдавали тебе все, что составляло их могущество и власть. И все вот за эти цацки и за эту вот хреновину. Ей показалось, что она вновь ощутила на себе грубые прикосновения его ледяных рук.
Как ни странно, в необычайной атмосфере планетария, позволившей Даниэле на время отстраниться от мирской суеты, слова Малюты приобретали новый смысл. Склоняли перед тобой головы... стоя на коленях... Почему он употребил подобные выражения? Уж не держал ли он их в тайниках своего подсознания?
Даниэле очень хотелось знать, было ли в жизни Малюты нечто такое, ради чего он согласился бы отправиться на другой конец земли. Склоняли перед тобой головы...стоя на коленях. „ Точно перед богиней или чародейкой вроде карелинской Цирцеи. Коли так, то разве не означало это, что Малюта уже в некоторой степени признал власть Даниэлы над собой? Что он на самом-то деле тоже испытывает страх перед ней? И что именно в этом следует искать источник его ненависти и презрения к ней?
В самом деле, какой она представлялась Малюте? Какие силы, воображаемые или реальные, сосредоточены, по его мнению, в ее душе? И, наконец, каким образом эти силы могут быть направлены против него?
Еще раз припомнив до мельчайших подробностей их разговор на берегу реки, Даниэла торжественно поклялась, что найдет ответ на все свои вопросы, даже если ей понадобится для этого сделать то, чего она боялась больше всего на свете: броситься с головой во мрак, клубившийся вокруг темной звезды, которая жадно высасывала соки и энергию из всего живого вокруг, оскверняя при этом жизнь своим фактом своего существования. Звезду по имени Олег Алексеевич Малюта.
* * *
Желтый, точно осенний лист, глаз рыбины тупо уставился на него. Огромный красный тунец лежал на боку. У самой головы его, прямо поверх чешуи, был прилеплен аккуратный бумажный квадратик с указанием веса и размера.
Этот тунец, как и множество его собратьев, попался в рыбацкие сети и теперь был выставлен на продажу на громадном токийском рыбном рынке, раскинувшемся на берегах реки Сумидо.
Стрелки часов указывали на без четверти пять. Легкий ветерок весело резвился в небе, окрашенном в устричный цвет. Значительная часть города еще не пробудилась ото сна и пряталась под сенью предрассветных сумерек. Издалека казалось, будто в районе Синьдзюку высоченные башни из стекла и металла впивались в хмурое небо. Серебристые верхушки некоторых из них скрывались за низкими облаками.
На Цукиджи тунца привозили не только на всевозможных судах, но и на специально оборудованных грузовиках, ибо, как ни странно, часть его доставлялась по воздуху через Северный полюс из Монтаука. Лонг-Айленд.
Джейк помнил, как однажды летом он с причала на восточной оконечности острова наблюдал, как японские торговые представители неистово торговались с моряками глубоководных траулеров, пристававших к берегу под вечер.
Джейк с безразличным любопытством глазел на продавцов. Одни из них, в основном те, кто помоложе, с короткими баграми в руках расхаживали среди валявшихся на бетонных плитах тунцов и вертели здоровенные туши так и сяк, подцепив их крючком за жабры. Другие медленно бродили вдоль разложенных рядами рыбин и поливали их водой.
Без пяти минут пять вокруг поднялась суета. Продавцы стали поспешно складывать штабелями розовые и белые сасими, блестящие и исключительно свежие, ожидавшие среди прочей рыбы начала распродажи.
Рынок стал постепенно наполняться народом: покупателями, сонными зеваками и разным шатающимся людом, избравшим рыбный базар конечным пунктом долгого хмельного путешествия по ночному городу.
— Мэрок-сан.
Обернувшись, Джейк увидел маленького японца, вынырнувшего из-за высоченной горы моллюсков.
— Качикачи-сан!
Они поклонились друг другу, исполняя стандартный ритуал приветствия, принятый в якудзе.
— Последний раз я видел вас связанным по рукам и ногам.
— И, кстати, связанным вами лично, Мэрок-сан.
— Тысяча извинений, обстоятельства... Качикачи кивнул.
— Впоследствии Комото-сан мне все объяснил.
— Из-за него я и приехал сюда, — поспешил перейти к делу Джейк. — Он здесь?
— Давайте позавтракаем, — вместо ответа предложил Качикачи. Они пересекли бетонный сток, в котором смешались морская вода и рыбья кровь, и двинулись к маленькой закусочной, состоявшей из стойки и полосатого тента.
Запивая куски сасими пивом “Кирин”, Качикачи как бы невзначай заметил:
— Комото-сан шлет вам свои приветствия.
Джейк в ответ промолчал.
— Он просит у вас прощения за неудобства, причиненные вам. Как вы сами изволили сказать, — обстоятельства...
— Война.
— Вы приехали в момент самых тяжелых испытаний, которые только можно представить, — промолвил Качикачи, вгрызаясь в толстый ломоть морского ужа, хитроумно завернутый в форме бабочки.
— Я знаю.
— Ходят разговоры об усилении войны. Будда всемогущий! — пронеслось в голове Джейка. — Тут и так уже идет настоящая бойня.
— Настали очень тяжелые времена, Мэрок-сан. Прежде чем подойти к вам, я провел четверть часа на рынке, чтобы убедиться, что за вами не следят.
— Кто за мной может следить?
— В наши дни, — заметил Качикачи, макая моллюска в блюдце с соевым соусом, — вокруг много врагов. — Джейк подумал о том, что сам находится в схожей ситуации.
— Я боялся, что Комото-сан погиб, — признался он. — Сколько раз я пытался дозвониться до него, но безрезультатно.
— Безопасность превыше всего, Мэрок-сан, — Качикачи еще заказал каждому по порции сасими. — К тому же Комото-сан не хотел подвергать вас исключительной опасности.
Теперь слишком поздно, — возразил Джейк. — Я уже здесь.
Лицо Качикачи потемнело.
— Боюсь, что лучше всего будет, если вы уедете.
—Уеду?
Качикачи вручил ему небольшой пакет.
— Да, и немедленно.
Вскрыв пакет, Джейк обнаружил в нем билет до Гонконга в один конец.
— Что это?
В глазах Качикачи появилось грустное выражение.
— Это воля моего оябуна.
— Комото-сан не мог прислать мне это. — Он положил пакет на стойку между собой и собеседником.
— Мне очень жаль, Мэрок-сан, но у вас нет выбора. — Качикачи опустил глаза. — Я знаю, что так не следует говорить с друзьями, но я получил однозначные указания. — Вытащив из кармана несколько банкнот, он положил их на стойку. — Пожалуйста, улетайте этим рейсом.
Он поднялся.
— Я хочу увидеться с Комото-сан.
— До свидания, Мэрок-сан.
— Я увижусь с ним, Качикачи-сан. Мне это необходимо.
Последние слова Джейка были обращены в пустоту, ибо Качикачи уже скрылся в утреннем тумане. Сунув билет в карман, Джейк вышел из-под тента и направился вдоль торговых рядов, внимательно оглядываясь по сторонам и стараясь затеряться в толпе. Последнее сделать было нетрудно, ибо уже перевалило за половину шестого. Покупателей с каждой минутой становилось все больше, и торговля шла уже довольно бойко.
Заметив Качикачи, Джейк тут же стал проталкиваться к нему, постоянно меняя направление, поскольку японец и так был настороже.
Добравшись до конца Цукиджи, Качикачи остановился и огляделся вокруг. Не заметив ничего подозрительного, он свернул вправо и торопливо зашагал по улице, поднимавшейся вверх. Джейк следовал за ним на приличном удалении, несколько раз переходил с одной стороны улицы на другую, используя для наблюдения за маленьким японцем витрины, а где была возможность — и зеркала. Вместе с тем он нет-нет да и оглядывался назад, проверяя, нет ли там хвоста, который он или Качикачи могли подхватить на рынке. Насколько он мог судить, сзади все было чисто.
Качикачи углубился в Агасико. Он направился прямо к дверям “Хиоаку”, знаменитого ресторана, где посетители, как в былые времена, могли за обедом или ужином наблюдать выступления гейш, возраст которых, впрочем, был ближе скорее к шестидесяти годам, нежели к двадцати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88