— Тебе удалось расслабиться, а-йэ ? — осведомилась Блисс.
До заката оставалось совсем чуть-чуть: она уже больше двух часов трудилась над телом Ши Чжилиня.
— Да, и еще как. Вчерашняя боль исчезла, а сегодняшняя не может идти ни в какое сравнение с ней. Твои руки творят настоящие чудеса.
Теплу, обволакивающему его, удалось на некоторое время взять верх над болезнью. Блисс — единственная, кто называет меня дедушкой, — подумал Чжилинь. — Для остальных я — Цзян. Для всех, даже для собственного сына. Хотя Блисс не состояла с ним в родстве и приходилась скорее духовной дочерью, ему нравилось, что она звала его а-йэ, дедушка. Так бы могла звать его Лан, дочь Джейка. Лан, Мысли Чжилиня обратились к ней.
Он перестал чувствовать пальцы Блисс, разминавшие его дряхлое тело. Его ки охватило все большее пространство; телесные заботы, не дававшие ему покоя, отступали на задний план, и он вновь мог посвятить себя целиком более серьезным и важным вопросам.
Однако в конце концов его мысли все же обратились к не столь возвышенным человеческим заботам. Я — Цзян, — размышлял он, пребывая в полусонном состоянии духа. — Я провел всю свою жизнь, стремясь достичь этого почтенного сана. Могу ли я теперь сожалеть о том, к чему привели эти, в конечном счете, увенчавшиеся успехом стремления?
Увы, не просто могу, но и сожалею! Я оказался отрезанным от всего того, что составляет сущность жизни обычных человеческих существ. Возвращаясь вечером домой, я не застаю ни жены на пороге, ни детей, собравшихся вокруг очага. Я принес в жертву многовековые традиции —традиции, сделавшие наш народ самым неповторимым и культурным на всей планете, — дабы перед страной открылась надежная и безопасная дорога в будущее.
Чтобы выжать и процветать в этом будущем, нам предстоит создать или перенять у других новые традиции, но мне неведома их суть. Мне нечего на сей счет сказать Джейку, нечем помочь ему. Поистине я завис на полпути между двумя мирами. Я зачат в Срединной Империи, древнем Китае, настолько погрязшем в средневековых суевериях и предрассудках, что я сознательно отверг его уровень мышления. Благодаря первому Цзяну, хозяину чудесного сада в моем родном Сучжоу, я постиг значение изобретательности и свободы мысли для строительства нового мира. В шанхайском колледже сверстники считали меня чудаком, бунтарем, чьи взгляды были недоступны их пониманию. Я не имел права забывать, чем обязан своему наставнику, Цзяну. Поэтому я не устаю каждый день возносить хвалу Будде за то, что его живое наследие — правнучка Блисс — находится поблизости от меня, здесь, в Гонконге.
У Чжилиня до сих пор не стерся из памяти тот день, когда мать Блисс явилась к нему. В то время он вместе с повстанческими отрядами Мао скрывался в горах Хунаня от превосходящих сил Чан Кайши, стремившегося уничтожить Коммунистическую Армию. То были трудные дни, но Чжилинь сделал для этой женщины все, что мог. Он накормил и приютил ее, а когда она набралась достаточно сил, он, пользуясь своим влиянием среди вождей шаньских племен, обитавших в Бирме, переправил ее в Гонконг к своему брату Цуню Три Клятвы.
Словно громадное полотно толщиной в несколько микрон, его ки раскинулась над просторами сверкающей глади океана. Сознание неисчерпаемости этого источника внутренней энергии, хотя и привычное для Чжилиня, тем не менее всякий раз заново поражало его до глубины души. Разрушительное действие болезни, годами подтачивавшей его силы, сказывалось только на теле. Впрочем, боли временами достигали такой чудовищной силы, что ему приходилось все больше и больше прибегать к помощи ки , чтобы сохранить способность мыслить и действовать. Поэтому знание того, что этот таинственный резервуар не может опустеть, служило большим утешением. В этом отношении Чжилинь был ничуть не менее силен, чем когда ему только перевалило за двадцать. Пожалуй, даже более силен, — подумал он, — потому что с тех пор научился использовать ки таким образом, как мне бы и не приснилось во времена моей молодости.
Однако он сознавал и то, что теперь ему, как никогда раньше, было трудно высвобождать свою ки до конца. Дряблое тело отказывалось повиноваться и нуждалось во внешнем толчке. Лишь ценой неимоверных усилий Чжилиню удавалось поддерживать свободный поток энергии через нервные окончания, заблокированные постоянными болями. И здесь на помощь ему приходила Блисс. Используя уже заблокированные нервные пути, она расчищала другие, словно волшебная фея из сказки, сражаясь с разрушительным действием времени.
— Блисс, — позвал он ее.
— Я здесь, дедушка.
— Ты очень добра ко мне, старику. Ты позволяешь мне вновь ощутить себя молодым.
— Спасибо, дедушка, — ответила она, низко наклонив голову. — Однако во всем остальном вы похожи на гранитную статую. Вы никогда не умрете.
— Э, мое золотко, всякий живущий должен рано или поздно умереть. Такова воля Будды. Противиться ей — значит проявлять безмерную жадность. — Он отчего-то вздохнул, возможно потревоженный каким-то видением. — Ты знаешь, что случилось с жадным человеком?
— Нет, не знаю.
— В конце концов, после долгих лет странствий он добрался до вершины одного холма. Оттуда его взору открылась долина, такая обширная, что он не мог определить, где она заканчивается. И в той долине было все, чем ему хотелось бы обладать на протяжении всей жизни. Все без исключения. Целыми днями он носился по долине от одной вещи к другой, ощупывая и разглядывая свои новые богатства, и, казалось, счастью его не будет конца. Вначале радость и волнение вытеснили мысли о пище и воде из его головы. Однако постепенно блеск сказочных богатств начал тускнеть на фоне грызущего голода и нестерпимой жажды. Шатаясь и спотыкаясь на каждом шагу, бродил он среди некогда столь вожделенных для него сокровищ, уже не обращая внимания на все новые и новые побрякушки, попадавшиеся на пути. Его голова кружилась от голода; его тело сгорало от жажды.
Чжилинь замолчал, словно погрузившись в свои мысли, и Блисс, которой хотелось узнать окончание притчи, пришлось вывести его из оцепенения.
— Что произошло дальше? — спросила она.
— "Человек понял, что не в состоянии больше выносить голод и жажду. Однако он был бессилен изменить что-либо. Ибо долина действительно не имела границ, и в ней нигде нельзя было найти ни кусочка пищи, ни капли воды. Всю свою жизнь этот человек стремился к обладанию сокровищами, и наконец его желание осуществилось. Однако оно было настолько всепоглощающим, что в бескрайней долине — его вселенной — не осталось места ни для пищи, ни для воды, ни для другого живого существа.
— Мне кажется, это слишком жестокая судьба, — Блисс невольно поежилась.
— Жестокость порождает жестокость, — тихо возразил он.
Внезапно он почувствовал волнение на сверкающей глади океана, по которому плыл в приятной полудреме. Словно откуда-то из-за горизонта надвигался шторм. Стремясь обнаружить его источник, Чжилинь раскинул свою ки настолько, насколько это было возможно.
— На сегодня мы закончили, — промолвила Блисс. — Как вы себя чувствуете?
— Чудесно, — отозвался Чжилинь, чувствуя как его ки стремительно вливается назад в недра его организма, словно отступая перед надвигающейся ночью. — И все оттого, что ты сама чудо. — Однако у него не выходил из головы тот отдаленный шторм, и поэтому он сказал: — Ты готова вновь погрузиться в да-хэй?
Он имел в виду великий мрак, сосредоточие всей духовной энергии людей.
Блисс кивнула, добавив, однако:
— Я не совсем понимаю, о чем вы говорите.
— Кошка тоже не понимает, как ей удается упасть с огромной высоты и приземлиться на все четыре лапы, не разбившись насмерть. Птица не понимает, каким образом она летает: она просто взмывает в воздух и сливается с ним. — Чжилинь вытянул руку перед собой. — То же самое относится и к тебе. Неужели ты думаешь, что кто угодно способен проникнуть в сферу да-хэй? — Он хмыкнул. — Теперь мне нужна твоя рука и твои глаза. Вот так. И так. Тебе страшно?
—Нет.
— Тебя не страшит да-хэй. Это я чувствую. Но меня интересует, не боишься ли ты неведомого, того, что нельзя объяснить?
— Я была обучена этому.
— И тем не менее ты боишься?
Она наклонила голову, и тихо прошептала:
—Да.
— Тогда тебе следует знать, почему ты боишься, — Чжилинь замолчал и, только дождавшись, когда Блисс поднимет голову, и их взгляды опять встретятся, продолжил: — Страх в твоей душе возникает оттого, что нечто не имеющее объяснения не имеет также и пределов.
— Слишком большая ответственность.
Стены крошечной каюты эхом отзывались на ее слова, ее чувства. А затем, когда она вместе с Чжилинем погрузилась во мрак да-хэй, восторг и ужас захлестнули ее.
* * *
Джейк спал, и ему снилась его дочь, Лан. Это случалось нередко, и такие сны никогда не, приносили ему радости. Всякий раз он оказывался на берегу реки Сумчун. Он стоял по колено в мутном потоке, не видя и не чувствуя собственных ступней.
Его взор был устремлен навстречу дочери, бегущей к нему. Она была очень красива и походила лицом и фигурой на свою мать. Вот только во сне, в отличие от того злопамятного дня, на ней была не рваная униформа бойца триады, а развевающееся легкое одеяние из тонкого шелка.
Лан! Лан!
Девушка вбежала в реку Она сделала несколько шагов, и Джейк заметил, что ее ноги ступают по воде точно по земле, не проваливаясь. Испугавшись за дочь, он решил окликнуть ее и открыл было рот. Однако изо рта его не вырывалось ни единого звука. Он напрягся изо всех сил, стараясь произнести имя дочери, но внутри него словно оборвалась какая-то ниточка, и все его усилия были тщетными. Внезапно откуда-то появилась его вторая жена, Марианна, и встала рядом с ним. Она хохотала во все горло, так что слезы буквально ручьями текли из ее глаз.
Что ты делаешь? — ей едва удалось вымолвить эти слова. — Разве ты забыл, что родился на свет без голосовых связок? — Марианна уже была готова расплакаться по-настоящему, как вдруг исчезла так же неожиданно, как и появилась, оставив его наедине с Лан.
Девушка торопливо пересекла речушку, стремясь как можно скорее достичь другого берега, где ее ждал отец. Заметив его, она улыбнулась. Затем она вдруг широко раскинула руки, и кровь хлынула из аккуратных, круглых дырочек, темной цепочкой прочертивших ее тело сверху вниз. Целый поток крови. Лицо Лан исказилось от ужаса. Она упала, и волны мутного потока сомкнулись над ее головой.
Джейк, громко крича, упал в воду и стал тонуть. Ленивый поток затягивал его все глубже и глубже.
Достигнув дна, он обнаружил Лан. Черные волосы упали ей на лицо, так что Джейку, в конце концов все же приблизившемуся к дочери, пришлось убрать их со лба. Вначале они не поддавались, однако Джейку почему-то казалось очень важным открыть лицо Лан, и он вложил в это занятие все оставшиеся, у него силы.
Когда ему это удалось, из его горла вырвался дикий вопль ужаса.
Перед его глазами слегка покачивалось из стороны в сторону его собственное лицо. Его лицо.
Это произошло три с половиной года назад, когда Джейк, еще будучи действующим агентом Куорри, выполнял задание на границе Новых Территорий и Китая. Он сотрудничал с маленькой, замкнутой триадой, состоявшей сплошь из отчаянных головорезов, изгнанных из рядов главных триад, занимавшихся патрулированием северной границы Новых Территорий и переброской в Гонконг диссидентов, спасающихся от коммунистического режима.
Джейк и его группа — его дантай — получили задание обеспечить переход границы трем китайским ученым. Для его выполнения Джейку пришлось обратиться за помощью к триаде изгоев.
Однако дело обернулось очень плохо. По всей видимости, кого-то в последнюю минуту арестовали и заставили говорить. Тактика противника была безупречной: во главе отряда правительственной армии стоял Ничирен, человек, застреливший в этом бою дочь Джейка, Лан.
В то время как Лан умирала у него на руках, ее убийца, единокровный брат Джейка Ничирен, руководил контратакой, находясь на противоположном берегу реки. Преследуя его, Джейк перебрался через реку и углубился в джунгли. Истратив все силы впустую, он вернулся назад и обнаружил лишь мертвые тела членов своей группы, уничтоженной полностью. Бойцы триады, подобрав своих раненых и убитых, скрылись в горящем лесу.
С того самого дня эта триада решительно отказывалась возобновлять какие-либо контакты с Джейком, полагая, что предательство имело место в рядах самой Куорри и именно оттуда китайские спецслужбы почерпнули информацию о готовящейся операции. Это была катастрофа, и за нее Джейку не раз приходилось дорого расплачиваться.
Лан! Лан!
Блисс пыталась обнять его, но он отталкивал ее руки, вырывался. Он еще не видел ее, даже не имел представления о том, кто она такая и почему она рядом с ним.
— Джейк! — взывала к его сознанию девушка, с трудом переводя дыхание. — Джейк! Это всего лишь сон.
Сон! Послушай меня! Это только сон! Лан мертва! Ты слышишь меня? Мертва!
Глаза Джейка широко распахнулись Он уже сознавал, где находится, но перед его взором продолжала стоять мутная Сумчун, деревья, выворачиваемые с корнем минометным огнем, и шатающаяся фигура его давно погибшей дочери.
Ба-маак, — пронеслось у него в голове Ба-маак — это путь восстановления энергии, спокойствия и порядка внутри себя. Ба-маак — “чувство пульса”. Первый урок, преподанный ему его учителем Фо Сааном. Он попытался сосредоточиться. Итак, чувствовать пульс.
И вдруг впервые Джейк не почувствовал ровным счетом ничего Ворота ба-маака закрылись для него.
Все исчезло, остался лишь назойливый голос в голове, повторяющий без конца: Лан, Лан, Лан.
Не успев понять, что произошло, Джейк расплакался, уткнувшись лицом в плечо Блисс.
— Все в порядке, — ободряюще шептала она, стараясь утешить его. — Все в порядке.
Она нежно гладила его по голове, вытирала пот с лица, отводила назад прилипшие ко лбу волосы. Сильными, привычными движениями пальцев она растирала его одеревеневшие от напряжения мышцы, прижималась обнаженной грудью к его груди — одним словом, делала все, чтобы вернуть тепло жизни в его окоченевшее тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88