Права она или нет, но это моя страна? Не воспользовался ли он своим пацифизмом как благовидным предлогом, чтобы удрать? Сложное существо человек: даже собственные мотивы никогда не знаешь наверняка.«Почему ты не хочешь, чтобы я гордился тобой? — в отчаянии спрашивал его отец, когда он уже шел на посадку в самолет. — Почему ты не хочешь стать настоящим мужчиной?»Отец Сутан, представительный мужчина, которому нет еще и сорока пяти, менее догматичен, часто склонен пофилософствовать. Он удивительно напоминает лицом Шарля де Голля, не хватает только кепи на голове. Как ни странно, в политике он жесткий радикал. Убежденный противник войны, стыдится того, что его страна натворила в Индокитае, Вьетнаме и Камбодже. «То, что мы начали с рвением, заслуживающим лучшего применения, — говорит он, — то Соединенные Штаты, по-видимому, намерены завершить.»Как ни странно, Сутан остается девственно невинной в вопросах политики и философии. Втирая ему в спину мазь, она объясняет: «С малых лет вокруг меня хороводились разные ребята. Все они, как я теперь понимаю, были радикалами и революционерами. Скорее Мараты, чем Робеспьеры, более смутьяны, чем реформаторы. Они были слишком увлечены обличениями, чтобы думать о том, как надо изменить жизнь».«Как твой отец?»«Моего отца трудно любить, но им легко восхищаться. — Ее талантливые руки убирают боли из его переутомленных мышц. — Он верит, что перемены являются закономерным фактором прогресса. По его словам, перемены начинаются с освобождения от груза прошлого»."История, — говорит мосье Вогез, отец Сутан, — это кандалы. Возьмите Камбоджу, например. Мы, французы, превратили ее в полуколониальный протекторат. Выкачивая из нее ее ценнейшие природные ресурсы, мы подрезали под корень местную промышленность, пустив экономику страны под откос. Ремесленники нищали, а мы создавали новую промышленность заместо старой. А одновременно с этим приучали национальных лидеров к излишествам, поощряли коррупцию, чтобы еще более упрочить свое собственное богатство и могущество. В этих кандалах французского производства Камбоджа быстро деградировала."Единственный способ изменить это плачевное положение дел это разбить кандалы, уйти прочь от истории, которая растеряла традиционные кхмерские ценности и подпихивает страну к современному миру.«Короче, для того, чтобы спасти Камбоджу, надо освободить ее от груза прошлого. А для этого надо стереть с доски и начать все с самого начала».Мосье Вогез очень возбуждается, его лицо пылает, когда он взволнованным голосом говорит о том, что пришла пора исправить последствия неправедных дел, творившихся долгое время его страной в отношении Камбоджи. Причем Крису порой кажется, что он рассматривает свою миссию, как своего рода джихад, как будто его речи имеют обоснованием не только правильную идеологию, но и санкционированы самим Всевышним.Тренировки шли своим путем, когда однажды Криса пригласили на званый обед в летней вилле М. Вогеза, впечатляющем особняке со стенами из белого оштукатуренного кирпича и красной черепичной крышей. Там он познакомился с пухленьким кхмером лет сорока с небольшим по имени Салот Cap. По словам мосье Вогеза, это был лидер камбоджийских борцов за свободу, Красных Кхмеров. В прошлом — один из учеников М. Вогеза.— Ученик, которым я очень горжусь, — сказал о нем отец Сутан, представляя.Салот Cap пожал руку Криса, они обменялись любезностями по-французски и он пошутил, что-де французские радикалы помогли ему даже больше, чем сам Карл Маркс. Когда он смеялся, у него был дружелюбный и ласковый вид. Эдакий добрый дядюшка. Но немного погодя Крис подслушал его разговор с группой господ в темных костюмах, без сомнения, влиятельных французских коммунистов:— Камбоджа уже стала страной крови и горьких слез, — изрек он, и при этом у него в глазах Крис заметил странное, сумрачное выражение, от которого становится не по себе.Крис потихоньку присоединился к этой группе. Салот Сар тем временем продолжал:— Я полагаю, что генерал Лон Нол, премьер правительства Сианука, уже заключил сделку с американцами, возможно, даже с самим ЦРУ. Эта нация широко известна своим презрением к историческим реалиям, к тому, как складывается внутренняя жизнь страны. Они абсолютно слепы к идеологическим течениям.Его ораторская манера была странно притягательная. Когда он начинал говорить, все головы сразу же поворачивались к нему. И говорил он, надо признаться, прямо-таки вдохновенно. Крис даже вспомнил кадры кинохроники, запечатлевшие выступление Адольфа Гитлера. Конечно, подумал он, какая может быть параллель между ними: Гитлер и Салот Сар! Однако, их способы и приемы, которыми они пользовались, чтобы воздействовать на толпу, явно похожи.— Я убежден, — говорил Салот Сар, — что американцы рассматривают Лон Нола как второго Чан Кайши, белого рыцаря, поднявшего свой меч против гидры коммунизма в Камбодже. Если это действительно так, то можно быть уверенными, что в ближайший год Лон Нол будет править Камбоджей. Народ поменяет одного деспота на другого — и все. Страна как была, так и останется юдолью слез и крови.— Это будет иметь поистине катастрофические последствия для Камбоджи, — согласился один из французских коммунистов. — Мы должны делать все, что в наших силах, чтобы не допустить этого.Салот Сар улыбнулся, и опять Крис заметил в его глазах сумрачное выражение, от которого становится не по себе.— Ничего подобного, товарищ. Мы и пальцем не пошевелим, чтобы воспрепятствовать Лон Нолу захватить власть. Вы поймите, ведь ухудшение положения народа — это еще один шаг к подлинной революции. Жесткая политика Лон Нола еще больше восстановит народ против правительства. Их трудности возрастут вдвое, вчетверо. И, как следствие этого, в деревне, в горах и на рисовых полях Красные Кхмеры будут получать все большую поддержку. Люди и вооружение будут стекаться к нам, как реки в море. Нашего прихода к власти нам невозможно избежать, как прихода муссонов. Так почему не позволить американцам, чтобы они, по недомыслию своему, помогли нам, как они помогли Мао, поддерживая Чан Кайши?Немного времени спустя Крис увидал Салот Сара и М. Вогеза, беседующими в укромном уголке. Прямо над ними — открытая дверь, ведущая на второй этаж. Не в силах преодолеть своего любопытства, Крис поднялся по лестнице на второй этаж и, подойдя к тому месту, под которым, по его расчетам, находились беседующие, остановился.— Как всегда, — говорил Салот Сар, — американцы активно заняты процессом саморазрушения.— Вы имеете в виду бомбовые удары по объектам, расположенным на территории Камбоджи? — спросил М. Вогез.— Именно их. Эти противозаконные военные акции проводятся якобы с целью уничтожить базы вьетконговцев и Северных вьетнамцев на территории Камбоджи, но в результате их погибло свыше двух тысяч камбоджийского мирного населения. Мы с вами прекрасно знаем, что американцы имеют виды на Камбоджу. Но они не понимают — и не могут понять — моей страны. И теперь, с моей помощью, антиамериканские настроения разрастаются в Камбодже, прямо как на дрожжах. Помяните мое слово, это обернется падением Сианука". Вдохновение, светившееся в глазах Салот Сара, совершенно преобразило его пухленькое личико. — Подлые вылазки американских империалистов — это тот рычаг, которым мы повернем ситуацию в стране, и новые силы подымутся, чтобы поддержать дело Красных Кхмеров. Миф о нас, как о какой-то шушере, прячущейся от собственного народа, работает в нашу же пользу. Теперь, когда люди видят на своем пороге войну, развязываемую американцами, они начинают понимать, как неразумно было оставаться глухими к предупреждениям Красных Кхмеров. К нам народ сейчас валом валит. Через пару месяцев у нас под ружьем будет больше людей, чем в армии Лон Нола.М. Вогез собирался что-то ответить, но в этот момент к ним приблизилась какая-то женщина вся в бриллиантах и заставила обоих мужчин отвечать на ее вопросы. Скоро после этого Салот Сар незаметно исчез.Двери веранды были широко раскрыты и за ними был сад с фиалками и подстриженными кустами жимолости, сплошь усаженными зажженными свечками. За увитыми диким виноградом стенами сада мерцали огоньки соседних вилл, а ниже блестела в лунном свете гладь Средиземноморья, далекая, как на картинке, но достаточно близкая, чтобы оттуда доходил соленый морской запах.Селеста, мать Сутан, одетая в вечернее платье от Диора, всучила Крису очередной бокал шампанского. У нее бронзовая кожа, почти полинезийские черты лица, типичные для кхмеров, властные манеры. Она потрясающе красива, но, пожалуй, не так изыскано красива, как ее дочь, в которой смешался Восток и Запад.Глядя на Селесту, думаешь о затишье перед бурей: спокойная, безмятежная внешне, сгусток энергии внутри. Она кажется еще более искушенным политиком, даже чем ее муж, М. Вогез.Она также, кажется, не прочь затащить Криса в свою постель.— Вы думаете, что Сутан не будет возражать? — спрашивает ее Крис.— Гнев бывает разным, — говорит Селеста, — в зависимости от того, кто его вызывает. — Она тянется к нему, целует в щеку. — Поверь мне, это послужит на пользу моей дочери. Я безуспешно пытаюсь вывести ее из себя с тех пор, как купила для нее ее первый лифчик.Интересно, как бы я вел себя по отношению к такой матери? — думает Крис.— А ваш муж?— Что касается его, — отвечает Селеста, — то я абсолютно свободна делать, что захочу. Он научился с годами понимать, что единственный способ меня удержать — не держать вовсе. — Она улыбается очаровательной, но не совсем искренней улыбкой. — Вот видишь, тебе совсем нечего бояться. Совсем наоборот.— Вы мне сначала объясните, — говорит он, демонстративно заглядывая за ее откровенный вырез, — каким образом Карл Маркс и Диор уживаются в одном и том же месте?Селеста смеется.— Вот это да! Не только это, — она согнула его руку, пробуя мускулы, — но еще и остроумие впридачу! Нет, я положительно должна заполучить тебя.— La curiosite est un vilain defaut, — не сдавался Крис. Любопытство погубило кошку. — Может, и я погибну во цвете, но все же: можете ли вы ответить на мой вопрос, мадам?Она погладила заинтриговавшее ее переплетение вен на его ладони.— Ты прав. Маркс никогда бы не понял, насколько необходим для жизни Диор. Пусть я и радикал в политике, но я ведь еще и живая женщина. Кроме того, деньги и у радикалов не пахнут.Осторожно, как щупальцу осьминога, Крис снял со своего плеча ее руку.— Я люблю вашу дочь, мадам.Селеста опять засмеялась, и смех неприятно кольнул его.— Тебе еще надо так многому научиться в жизни, mon coureur cycliste. — Она одарила его улыбкой, значение которой он не понял. — Ты еще молод. И ты думаешь, что ты можешь держать свою любовь вот так, зажатой в кулаке. Но ты еще не знаешь, что любовь — как песок. Чем сильнее ты сжимаешь руку, тем быстрее она исчезает между пальцами.— Вы ошибаетесь.— Ошибаюсь? — Селеста смотрит на него долгим взглядом, от которого становится неловко. Затем вдруг ослепляет его улыбкой, и лучезарной, и соблазнительной. — Ну ладно, ты ведь действительно еще молод, а молодость даже глупость заставляет выглядеть как достоинство. — Они стоят так близко друг к другу, что никто не мог заметить, как она взяла его руку и прижала ее к своей промежности.Крис попытался вырвать руку, но Селеста — откуда и сила взялась? — держала ее, как клещами.— Нет, нет, — говорит она, — тебе пора узнать, какова на ощупь настоящая женщина. — Ее плоть очень горяча, и вся как бы пульсирует под его рукой. Совершенно очевидно, у нее под платьем от Диора ничего нет. Она пошевелила его рукой. — Погладь ее, погладь. — Его средний палец внезапно проваливается во внезапно открывшуюся складку, ресницы Селесты трепещут от удовольствия. — Неужели тебе, в твои годы, никогда не хотелось быть частью чего-то великого, — прошептала она. — Чего-то большего, чем ты сам. Вечная любовь к моей дочери, которой ты тешишься, ничто по сравнению с тем, о чем я говорю: об участии в социальном переустройстве мира. Восстание! Смерть на баррикадах! Наш первейший долг, завещанный самим Богом, помочь восстановить социальную справедливость по отношению к тем, кому не повезло и они родились в нищете. — Ее прекрасное лицо перекосилось в насмешке. — Неужели ты действительно хочешь прожить свою жизнь так, как решила прожить она, открестившись от всякого святого дела? Как бессмысленна, как ничтожна такая жизнь!Он жары и табачного дыма Крис почувствовал, что у него вдруг закружилась голова, стало трудно дышать. Ощутив, что пальцы Селесты уже обхватили его член, он вырывается от нее.Опьяневший от ее слов и ее рук, он, спотыкаясь, поспешил прочь, и в ушах его все звучал ее смех. * * * — Все, что нужно моей матери, — говорит ему Сутан, когда они танцуют под звуки латиноамериканского оркестра, — так это выяснить, насколько быстро ей удастся развратить попадающихся в ее поле зрения мужчин.— Всех, кого попало? С чего такая ненависть к ним? — спросил ее Крис, думая, стоит или не стоит говорить Сутан, что ее мать пыталась соблазнить и его тоже.— Предпочтительно западного происхождения, — ответила Сутан, так отплясывая самбу, что лица танцующих сами поворачивались к ним. — Она мстит им за то, что происходит с ее страной, с Камбоджей.Он подумал о одержимости судьбами страны Селесты и о безразличии к ним ее дочери. Султан, как и он, сама выбирает для себя пристрастия. — У ее ненависти есть свои причины.— Да, но не формы, в которую она выливается. Для моей матери все, кто не желает политизироваться, достойны всяческого презрения. Селеста верит в предопределение и революцию так, будто эти слова начертаны на небесах самим богом.Капли пота, как бриллианты, сверкали на ее голых плечах. Она сбросила с ног туфли. Молодая латиноамериканка пела по-португальски, призывая своего любимого остаться с ней вечно на белом песке, где они будут вместе слушать шорох волны такого синего-пресинего океана.— Ты не голоден? — Зеленые точечки в глазах Сутан казались в этом слабом освещении больше, чем обычно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84