Жюстин смотрела на эти очаровательные растения, когда до нее донеслись слова Рика, и вдруг разразилась рыданиями, хоть и дала себе клятву не плакать. Губы ее тряслись, она ревела в голос, с мучительной болью, а потом тяжело опустилась на дорогу и уткнулась лицом в колени.— Жюстин... Жюстин.Она не слышала его. Она думала о том, как печально сложилась судьба этих серебряных клинков, и, разумеется, о нелепости всяких сожалений на этот счет. Нет, это у нее грустная жизнь. На похоронах своего отца она испытала только облегчение, и ей показалось, что она упивается им.Но теперь она знала правду. Она тосковала по отцу. Другого у нее не было. Он вырастил ее и, наверное, по-своему любил. И вот теперь он ушел, и это не огорчило ее, никак не повлияло на ее жизнь. Во всяком случае, так она думала. Ну и умница! Право же! Но на самом-то деле она просто чокнутая. Собственные чувства были не более доступны ее пониманию, чем чужие. Вот почему она и была бесполезной для Гелды. И для Николаса тоже.Но сейчас не время думать об этом. Еще рано. Сейчас лучше погрустить, как маленькая девочка, скучающая без своего папы, всегда тосковавшая по нему, но теперь уже способная сказать ему, как жалеет она о том, что они не смогли ужиться вместе.Жизнь была несправедлива, и теперь она понимала это всем своим существом. Она не могла сдержать рыдания, да и не хотела. Не скоро же ее пробрало, не скоро начала она скорбеть об отце и о той застенчивой и ранимой девочке, которой была доныне. Ее истинный возраст как бы настиг Жюстин, и она отправилась своим тернистым путем из детства в зрелость.Впустив в себя долго сдерживаемую скорбь, позволив ей разлиться в душе, завладеть всем ее существом, принести едва ли не телесную боль, Жюстин начала взрослеть. * * * Нанги лежал в своей постели в 911-м номере гостиницы “Мандарин” в Гонконге. За сверкающими стеклами окон его взору открывался залив Виктории, а за ним — часы на башне причала Стар-Ферри, южной оконечности Коулуна и всего азиатского берега. Где-то на севере, в далеком Пекине, жили хозяева Лю, в этом уже не было сомнений. И с ними, равно как и с самим Лю, надо было вести себя рассудительно.“Самая большая сложность — время”, — думал Нанги. Времени у него было не ахти как много, и пока коммунисты считают, что дело обстоит именно так, они будут крепко держать его своими зубами. То, о чем они просили устами Лю, было совершенно невозможно. Не могло быть и речи об отказе от управления его собственным “кэйрэцу”. Всю свою жизнь он боролся за это высокое положение, прошел через бесчисленные опасности, обезвредил множество соперников, свел в могилу целое полчище врагов.И все-таки, если не будет другого выхода, кроме как поставить подпись под этой бумагой, что проку ломать голову? В любом случае он терял “кэйрэцу”, ибо знал, что его компаний не сможет выдержать потерь на биржевых акциях и требований вернуть вклады, с которыми Паназиатский банк столкнулся по милости этого проклятого Энтони Чина.И все-таки Нанги сохранял спокойствие. Жизнь научила его терпению. Он обладал редкой способностью, известной в Японии как нариюки-но-мацу: он умел ждать перелома в ходе событий. Нанги веровал в Иисуса Христа и его чудеса. Если ему суждено лишиться “кэйрэцу”, значит, такова его карма, наказание за прегрешения в одной из прошлых жизней. Ибо для Тандзана Нанги не было ничего дороже его компании.И тем не менее он был совершенно уверен, что не потеряет ее. Как в свое время у Готаро на их импровизированном плотике много лет назад, у Нанги была вера. Его трезвый ум и вера проведут его через все испытания, как не раз бывало прежде в трудную пору жизни.Нариюки-но-мацу.Кто-то постучал в дверь. Неужели он уловил изменение течения? Или оно продолжает нести его в открытое море?— Войдите, — сказал он. — Открыто.Появился Везунчик Чу и прикрыл за собой дверь. На нем был устрично-серый помятый шелковый костюм. При свете дня он казался мускулистым и весьма щеголеватым. У него было красивое, довольно узкое лицо и проницательные, умные глаза. “Ну, если учесть все это, — подумал Нанги, — Сато умеет выбирать людей”.— Ровно семь утра, — сказал Везунчик Чу, стоя у дверей. — Мне очень хочется произвести на вас благоприятное впечатление... после прошлой ночи.— Вы закончили перевод?Везунчик Чу кивнул.— Да, сэр. Правда, местами приходилось трудновато, потому что, как вам несомненно уже известно, в китайском языке интонация несравненно важнее, чем слово само по себе.— Вам нет нужды выражаться столь высокопарно, — сказал Нанги.Везунчик Чу снова кивнул и, ухмыляясь, пересек комнату.— Там, на этой кассете, довольно много промежутков. Если богам будет угодно, я бы когда-нибудь встретился с этой женщиной. Она, должно быть, родилась под счастливой звездой, если ее действо, совершенное с этим смердящим коммунистом, сыном шелудивой собаки, принесет какие-либо сведения.— Я тут позволил себе заказать завтрак для нас обоих, — сказал Нанги, рукой помогая себе спустить ноги с кровати на пол. — Садитесь и составьте мне компанию, если не возражаете.И он принялся вытаскивать маленькие тарелочки из печи для подогревания пищи и ставить их на стол.— Дим-сум, — прошептал Везунчик Чу.Нанги видел, что произвел на него впечатление, угощая традиционно китайским завтраком. Молодой человек уселся в одно из обитых атласом кресел у стола и взял палочки для еды.За едой Везунчик Чу рассказал о том, что почерпнул из магнитофонной записи.— Во-первых, я не знаю, много ли у вас сведений о нашем товарище Лю.Нанги пожал плечами.— Самые общие, я полагаю. Я не новичок в Гонконге, но мне не удалось пока воспользоваться осведомленностью президента моего банка, Аллана Су. Он не посвящен в то, чем мы здесь занимаемся. Мне не хотелось бы вовлекать его до самого последнего момента. — Нанги на мгновение умолк, приводя в порядок свои мысли. — Лю вносит вклад в поддержание благоденствия Гонконга. Его многочисленные предприятия на самом острове и в Коулуне притягивают в Гонконг огромные суммы денег. Доставка грузов, банковское дело, книгоиздание... Думаю, что одна из его компаний владеет большинством крупных магазинов в Кантоне.Кладя в рот кусочек креветки, Везунчик Чу кивнул. Он жевал типичными для китайцев быстрыми движениями.— Да, это уж точно. Но известно ли вам, что он еще и глава синдиката, владеющего “Франтаном”?— Этим казино в Макао?— Именно им, — сказал Везунчик Чу, поглощая запеченное в тесте перепелиное яйцо. — Коммунисты считают наиболее удобным отмывать деньги через “Франтан”, потому что это позволяет им получать миллиарды в любой валюте по их выбору, избегая неприятных вопросов, которые им могли бы задать. Некоторые из здешних крупных дельцов поступают так же, хоть и не через “Франтан”.Нанги лихорадочно соображал, просчитывая все возможности. Он начал улавливать первые признаки перелома в течении дел.— Товарищ Лю и эта баба, Сочная Пен, давние любовники, это-то вполне ясно! — Везунчик Чу засунул за щеку кусок свиного рулета и принялся жевать с довольным видом, продолжая говорить. — Этот охочий до грязи морской слизень придумал для нее столько изощренных ласк, что у меня голова идет кругом. Он такой пылкий.— А она? — поинтересовался Нанги.— Ох, уж эти женщины, — сказал Везунчик Чу, словно это было исчерпывающим ответом. Он сдвинул пустые тарелки на край стола и поставил перед собой полные. Схватив соевый соус, он энергично потряс бутылочкой над клецками, стоявшими перед ним. Потом протянул руку за жгучим соусом чилли, красным как кровь. — Исходя из моего личного опыта, о женщинах никогда нельзя ничего сказать наверняка. Они рождаются обманщицами, как олень рождается парнокопытным. Они развивают в себе обман так же рьяно, как следят за модными стрижками. А разве у вас не было такого же личного опыта?Нанги ничего не ответил, гадая, куда клонит этот молодой человек.— Ну, значит, это у меня такой опыт, — сказал Везунчик Чу так, словно Нанги вставил какое-то замечание. — И эта девица — не исключение.— А она любит, что ли, этого коммуниста?— О да. Думаю, что любит. Хоть я и не могу представить себе, чем ее мог прельстить этот вшивый козел, не имеющий матери. Но ее чувства к нему, я думаю, к делу не относятся! — Он опустошил еще одну тарелку и пододвинул к себе следующую, снова взявшись за соевый соус чилли. — Это я говорю потому, что мне ясно: денежки она любит куда больше.— О, — сказал Нанги, чувствуя, что течение повернуло обратно. — И где же она утоляет эту жгучую жажду? Со своим дружком Лю?— Да, именно с ним! — Везунчик Чу кивнул. Он даже вспотел от обжорства. — Этот сифилитичный пес прямо-таки балдеет, даря ей подарки. Только я боюсь, что не такой уж он щедрый, как хотелось бы нашей Сочной Пен.— И поэтому она блудит по другим местам.— Ну, так мне говорили.Нанги быстро рассердился, видя, что вступает на узкую дорожку.— А кто знает, что вам это известно?— Да никто, кроме вас! — Везунчик Чу наконец наелся. Он отодвинул последнюю тарелку. Его лицо лоснилось от жира и пота. — Но кое-что из того, что она говорила Лю, заставило меня навести справки. Сочная Пен живет в этом новом районе, на По-Шан-роуд. Эта территория принадлежит Триаде Зеленого Пэнга. — Он извлек белый шелковый носовой платок и старательно вытер лицо. Потом ухмыльнулся. — Случилось как раз так, что мой Третий кузен — четыреста тридцать восьмой у Зеленого Пэнга.— Я не хочу быть обязанным никому из Триады за какую бы то ни было услугу, — сказал Нанги.— Это не проблема, — выдохнул Везунчик Чу. — Мой брат обязан своим возвышением у Зеленого Пэнга моему отцу. Он будет только рад помочь. Никаких условий тут и не понадобится.Нанги подумал, что разговор с этим человеком подрывает его моральные устои.— Ну-ну, дальше, — сказал он.— Похоже, кто-то еще бороздит ту же самую благоуханную бухточку, что и товарищ Лю.— И кто же это может быть?— Ну, я же не волшебник. Мне нужно некоторое время, чтобы это выяснить. Они очень тщательно заметают следы! — Он искоса посмотрел на Нанги. — Нам с троюродным братцем, возможно, придется провести этой ночью кое-какую проверку на месте.— И в это придется вовлечь Зеленого Пэнга?— У меня нет выбора. Это их территория. Я даже и посрать-то не смогу в этом районе, не дав им знать об этом.Нанги кивнул. Он хорошо знал, какова сила Триады в Гонконге.— А что скажет Сочная Пен, если узнает, что вы стали ею заниматься?— Рэдмен, — сказал Везунчик Чу. — Чарльз Перси Рэдмен. Она использует его имя. Вы его знаете?Нанги на мгновение задумался.— Это тот судовладелец, да? Англичанин. Его семья давно живет в Гонконге.— Да, это Рэдмен, — согласился Везунчик Чу. — Но вот чего почти никто другой не знает, так это, что он агент правительства ее величества.— Рэдмен — шпион?! О Бог мой! — Нанги был искренне потрясен. — Но где же его связь с Сочной Пен? Она что же, каким-то образом следит за ним?— Похоже на то, не так ли?“Все это очень интересно, — подумал Нанги. — Только что из этих сведений может помочь мне в общении с коммунистами? Мое время истекает. Если я не дам Лю подтверждающую телефонограмму сегодня к шести вечера, то сделка отменяется, я не получу никакого капитала, Паназиатский банк рухнет, и в конечном счете то же самое произойдет и с кэйрэцу”.— Есть что-нибудь еще? — спросил он.— Нет, пока я не заберусь в постельку с Сочной Пен и не посмотрю, что у нее там спрятано между ног.— Ну, это ерунда, как и все остальное, — резко заметил Нанги. — Мне нужно иметь что-нибудь до шести часов.— Этого вечера? — Везунчик Чу сделал большие глаза. — Никак невозможно, сэр. Она же дома и никуда не собирается выходить. За покупками ходит ее служанка. Я думаю, что она готовится к полуночной трапезе с каким-то дружком. Завтра рано утром — это самое большее, что я могу сделать. Я сожалею.Нанги глубоко вздохнул.— Боюсь, что далеко не так сильно, как я сам. * * * Ночь. Капли дождя барабанят вокруг. Небо было черным и непроницаемым, если не считать серо-перламутрового пятна, за которым плыла полная луна, призрачная, как лик бывшей возлюбленной. Маленькие теплые волны подбирались к их телам, отражения качающихся желтых фонарей на деревьях позади них рассыпали белые блестки, которые тускнели и смягчались, превращаясь в насыщенное сияние благодаря наползающему со всех сторон туману.Двойные ряды фонариков, изогнутые в форме нитки жемчуга на шее какой-нибудь экзотической африканской принцессы, указывали путь к какой-то черной горбатой тени, поднимающейся над волнообразной землей. А позади этой громады, должно быть, лежало море: Николас уже чувствовал его острый соленый дух.Сидевший рядом с Николасом Сато заерзал, и по воде от них обоих пошли мягкие круги.— Вон там, — сказал он тихо, — разве этот вид не один из самых прекрасных в мире, разве он не делает Японию уникальной?Николас посмотрел в указанном направлении и увидел крутой отрог отвесных скал, сбегавших к Тихому океану. На его вздымавшейся груди ритмично покачивались крошечные оранжевые фонарики на носу и корме рыбацких посудин. Их хозяева и команды в поте лица гнули спину.— Они кажутся такими маленькими и суетливыми, будто светлячки, — сказал Николас. У него слипались глаза. День был долгий и трудный, полный тревог и опасений за жизнь его друга. И теперь горячая вода волшебным образом расслабляла его напряженное тело, сведенные мышцы, сухожилия на шее и плечах. И накопившаяся за день усталость утекала прочь. Он все еще беспокоился из-за того, что позволил Сато ехать с ним. Но коль скоро сам он был здесь, а Котэн сторожил около ротэнбуро, Николас почувствовал себя более уверенно, чем поначалу.Сато блаженствовал, ему было хорошо. Он вытянул свои длинные ноги и погрузил их в маленький водоворот, дыша полной грудью, наслаждаясь ощущением здоровья, которое внушал ему этот минеральный источник. Именно тогда он и почувствовал что-то у своей левой икры. Это что-то было мягким и теплым и со странной настойчивостью толкало, толкало, толкало его.Он вяло наклонился вперед, представляя себя этаким журавлем, скользящим по воде в узеньком морском заливе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87