Акико почувствовала его пристальный взгляд. Он был прикован к ее вееру и краешку ее глаза. Их взгляды встретились, и Акико тотчас почувствовала себя парящей во времени и пространстве. Вся ее подготовка, годы страданий мелькнули одной яркой вспышкой, словно отдельный кадр на киноэкране, для того чтобы вылиться в кульминацию. Теперь.Резким движением она опустила веер, открывая свое лицо. * * * Когда Николас вышел из лимузина, доставившего их сюда из Токио, он поразился красоте здешних мест. По дороге они обогнули огромное озеро и, оставив позади него зеркальную поверхность, поднялись по серпантину дороги на скалу, где располагался синтоистский храм.Его не удивило, что священники выбрали именно это место, чтобы построить свой храм. Синтоизм обращал душу человека к природе. Течение жизни. Карма. Человеческая жизнь всего лишь тоненькая ниточка гораздо большего клубка, где каждое живое существо — человек, растение, камень — играло свою роль.Душа Николаса рвалась наружу, сердце трепетало, когда он ступил на эту суглинистую, усыпанную хвоей почву. Ветер был прохладным, но в воздухе чувствовалось весеннее тепло. Скоро над сосновыми верхушками и поверхностью озера рассеется туман, и тогда вид будет просто фантастическим.Он слышал птичьи трели над своей головой, шелест огромных ветвей, дружное колыхание зарослей бамбука.Он почувствовал замешательство среди гостей, но сомневался, заметил ли его Томкин. Оно было вызвано приездом гайдзинов, Томкина и Линнера. Нанги ясно дал понять, что многие не считают Николаса японцем.Проходя сквозь толпу, вглядываясь в лица, Николас гадал, что, интересно, думают они о полковнике Линнере, его отце. Помнят ли они, как он помогал восстанавливать Японию? Или втайне ненавидят его, возможно, для них он так и остался чужеземным захватчиком? Знать наверняка было невозможно, и Николас хотел верить, что некоторые, такие, как Сато, все же чтут полковника. Николас понимал, что его отец был выдающимся человеком, что он боролся с непримиримой оппозицией за демократию, за восстановление нации.— Господи, какие эти черти маленькие, — сказал Томкин сквозь зубы. — Я чувствую себя среди них как слон в посудной лавке.Они направились к Сато. Николас хорошо видел его и стоящего неподалеку гиганта — Котэна, в гротескном костюме “сумо”. И рядом с ним — стройную элегантную женщину в японском традиционном наряде невесты. Николас попытался рассмотреть ее, но она закрывала лицо церемониальным веером. Цунокакуси полностью скрывала верхнюю часть ее головы.— Находись мы в какой-нибудь другой стране, — тихо сказал Томкин, — я бы и не приехал. Мне все еще хреново.— Лицо, — сказал Николас.— Ах да. — Томкин попытался улыбнуться. — Мое лицо меня когда-нибудь погубит.Теперь, когда они окончательно выбрались из толпы, Николас увидел Нанги — его окружали мужчины в темных костюмах. Похоже, здесь собралось высшее руководство семи или восьми министерств.Они остановились в нескольких шагах от Сато и его невесты. Томкин сделал шаг вперед, чтобы поприветствовать и поздравить Сато. Николас в упор смотрел на Акико, пытаясь угадать, что скрывается за золотым веером. И вдруг, словно она услышала его мысленный призыв, в ответ на его желание веер опустился, и у Николаса перехватило дыхание. Он отшатнулся, как будто невидимая рука ударила его.— Нет!Его шепот показался ему криком. Кровь застучала в висках, сердце судорожно сжалось, на глазах выступили слезы, так сильны были нахлынувшие чувства.Прошлое ожило. Страшный демон глядел на него. Мертвые не воскресают. Их тела становятся прахом, частью Вселенной.Когда-то она принадлежала Николасу, душой и телом. Сайго не мог обладать ею и убил ее. Он утопил ее в заливе Симоносэки, где “ками” клана Хэйкэ гравировали человеческие лица на спинах крабов. Ее нет.И все же вот она. В двух шагах от него. Этого не могло быть. И это было.Юко. Весна 1944 годаМарианские острова. Север Тихого океана Самое яркое воспоминание Тандзана Нанги о войне — красное небо. Когда солнце поднималось над широкой вздымающейся грудью Тихого океана, казалось, в мире не осталось ни одного мягкого оттенка, только яркие всполохи оранжевого и багрового — словно огромные щупальца морского монстра, тянущиеся из бездны, навстречу медленно пробуждающейся заре.Длинные ночи, наполненные грохотом моторов, постоянной вибрацией мощных винтов авианосца, прокладывающего себе путь на юг мимо маленькой группы островов Бонин, навевали грустные воспоминания о днях, наполненных ослепительным светом. На краю горизонта, словно в насмешку, сгустились тучи.Они находились всего в тысяче морских миль от Токио, но погода стояла здесь совершенно другая. Среди людей на борту ходило множество разговоров и догадок об их месте назначения. Ведь они не были частью флота, их не сопровождал эскорт. Да и в море-то они отправились глубокой ночью, когда одни только голые лампочки, разбросанные там и сям в огромном военном порту, бросали резкие тени на покрытую мелкой рябью воду. Часовые, пригнувшись друг к другу, разговаривали шепотом и старательно не замечали осторожно выходящего в открытое море авианосца.У них есть секретный приказ — единственное, что сказал им капитан Ногути. Он сказал это, чтобы предупредить возможные слухи, но эффект оказался обратным.Куда же они направляются?Ночью, когда погасили все огни, люди собрались в своих тесных каютах без окон, чтобы обсудить тревожащие их вопросы.Готаро Сато был уверен, что они направляются на Марианы. Большинство других нашли эту идею абсурдной. Марианы находились слишком близко от Японии, чтобы там могли развернуться военные действия, а их вылазка, совершенно очевидно, носила боевой характер да к тому же была чрезвычайно срочной, как ясно им дал понять капитан Ногути в своей речи.Но мысль о Марианах возбудила воображение Нанги и, когда все разошлись, он разыскал Сато. Мощной шеей и круглым лицом Готаро Сато напоминал медведя. У него были широко расставленные проницательные глаза, в которых ничего нельзя было прочитать; но он не был лишен эмоций, и на него часто накатывали приступы неудержимого юмора. Он знал, что определенная порция его нелепого остроумия — по натуре он был шутник — способна порой снять напряжение и успокоить страх.А в те мрачные дни последних месяцев войны с избытком хватало и того и другого. Союзнические армии уже выиграли две большие, очень тяжелые кампании: сначала на Соломоновых островах, еще в 1943 году, и совсем недавно — в Новой Гвинее. Все понимали, что они неуклонно приближаются к Японии, и ждали от своего командования какой-то особой стратегии, способной переломить ход событий.Они поднялись на палубу, и Готаро закурил, прикрыв рукой короткую вспышку пламени. Вокруг них простирался темный, предвещающий недоброе океан, и уже не в первый раз Нанги почувствовал, как его пробирает дрожь. Он был смелым человеком, и мысль о смерти в бою — почетная для самурая — не тревожила его. Но здесь, так далеко от какой бы то ни было земли, окруженный одной лишь морской бездной, он чувствовал себя как никогда плохо.— Это Марианы, — сказал Готаро, глядя в южном направлении, туда, куда они направлялись, — и я скажу тебе почему. Если американцев там еще нет, то скоро они будут. У нас там воздушная база. Острова расположены не более чем в полутора тысячах морских миль от дома. — Он повернул голову, и внезапный порыв ветра взлохматил его короткие волосы. — А ты можешь себе представить лучший объект для базирования и заправки самолетов, которые отправляются для бомбардировок Японии? Я не могу.Он стоял, облокотившись на металлический поручень, в его словах не было юмора. Внизу, под ними, шипело море.Нанги почувствовал, что его охватило ужасное отчаяние.— Тогда можно не сомневаться. Война уже проиграна, что бы ни говорило нам императорское командование.Готаро повернулся к нему, его глаза ярко светились среди теней многоярусных надстроек авианосца. От близости столь мощной брони веяло леденящим холодом.— Надо верить.Сначала Нанги показалось, что он неправильно его расслышал.— Верить? — переспросил он, помолчав. Готаро кивнул. — Верить в кого? — продолжал Нанги. — В императора? В императорское командование? В “дзайбацу”? Скажи, перед какими нашими иконами я должен бить поклоны сегодня ночью?В его голосе прозвучала горечь, но ему было наплевать. Эта ночь, такая далекая от дома и такая близкая к линии фронта, была словно предназначена для того, чтобы дать выход давно накопившимся эмоциям.— Жадность вовлекла нас в эту безумную войну, — торопливо заговорил он снова, прежде чем Готаро мог ответить на его риторические вопросы. — Слепые амбиции “дзайбацу”, которые убеждали правительство, что у Японии не хватает земли для их империи. “Расширяться, расширяться, расширяться”, — твердили они, и воина казалась им превосходным предлогом, чтобы найти наконец ту нишу, которую мы так долго перед тем искали в Азии. Но ответь мне, Готаро-сан, попытались они хоть что-нибудь выяснить о наших врагах, прежде чем атаковать Перл-Харбор? — Он покачал головой. — О, нет, нет. Ни капли чернил на бумаге, ни минуты, потраченной на исследования, на сбор информации. — Он мрачно улыбнулся. — История, Готаро... Если бы они хоть что-нибудь знали или понимали из истории Америки, они бы, пожалуй, могли предвидеть, чем кончится это нападение. — Нанги опустил глаза, вся страсть исчезла из его голоса. — Что же теперь с нами будет?— Надо верить, — повторил Готаро. — Доверься Богу. Богу? Теперь Нанги начинал понимать. Он повернулся к Сато.— Ты что, христианин?Тот кивнул.— Моя семья этого не знает. Думаю, они бы меня не поняли.Какое-то время Нанги стоял, уставившись на него.— Но почему?— Потому, — мягко сказал Готаро, — что мне теперь ничего не страшно. * * * Тринадцатого марта в 04.15 утра Нанги вызвали в каюту капитана на инструктаж. Одетый в хорошо выглаженную униформу, он шел по молчаливым узким коридорам и поднимался по звенящим металлическим трапам. Казалось, весь авианосец принадлежит ему одному, и “ками” древнего сёгуна шел вместе с ним — прямой потомок непобедимых самураев, хитрый, как лис, и сильный, как тигр.То, что из всех людей на борту вызвали именно его, казалось ему ясным знамением его кармы. Он не согласен с этой войной, но душа его принадлежала Японии, и теперь, когда они по уши увязли во всем этом, единственное, что его пугало, — это призрак поражения. Возможно, ему суждено стать частью новой стратегии; возможно, война еще не проиграна.Он тихо постучал в белую дверь капитанской каюты и вошел. Увидев там Готаро, он удивился.— Пожалуйста, присаживайтесь, майор, — сказал капитан Ногути, обходясь без полагающихся в подобных случаях формальностей.Нанги сел на стул рядом с Готаро.— Вы ведь знаете майора Сато, — продолжил Ногути своей обычной скороговоркой, вскидывая круглую голову. — Это хорошо. — Вошел стюард с подносом, на котором стояли чашки с сакэ. Поставив его в центре стола, он удалился. — Сейчас середина марта того года, который, как мы все опасаемся, может стать последним годом этой войны. — Ногути был совершенно спокоен, его глаза, увеличенные круглыми линзами очков в металлической оправе, уставились сначала на Нанги, потом на Готаро. Это был мужчина крепкого сложения, излучавший уверенность и энергию. У него были умные глаза, нависшие брови, широкий рот с полными губами и странные, приплюснутые уши, которые торчали на его коротко остриженной голове, словно шляпки грибов. — Европейский драматург, Шекспир, называл подобные периоды истории “дурным временем”! — Ногути ухмыльнулся. — Таким, по крайней мере, оно было для Юлия Цезаря. — Он вытянул на столе свои длинные, с тонкими пальцами руки. — И возможно, такими станут они для союзнических армий.У него была привычка смотреть во время разговора прямо на человека, а не в сторону, как это делали многие его приятели из высших офицерских эшелонов. Нанги инстинктивно чувствовал, что это внушало доверие тем, с кем он разговаривал.— Через месяц на холмах и в долинах нашей родины снова зацветет сакура. — Глаза Ногути сверкнули. — Враг грозит истреблением цветущей сакуре, как и нам самим. — Словно освободясь от каких-то тяжелых и страшных мыслей, он глубоко вдохнул и затем выдохнул: — Сейчас, в этот самый момент, механики готовят для вас обоих, майоры, другой “цветок сакуры”. На ваших лицах я вижу недоумение. Я поясню. — Он встал из-за стола и начал ходить взад и вперед по маленькой каюте, словно в нем генерировалось столько энергии, что он не мог усидеть на месте. — У нас на борту ровно сто пятьдесят самолетов. Все они, за исключением одного, бомбардировщики “Мицубиси Г-4 М2.е”. Те, которые непонятно почему враги насмешливо называют “Бетти”.Ногути грохнул по столу так, что задребезжали и стали раскачиваться маленькие чашки, стоявшие спокойно даже при сильной качке.— Но хватит! Теперь у нас есть “Ока”! — Он повернулся к ним. — Один из наших “Мицубиси” модифицирован. У него под фюзеляжем находится еще один, меньший аппарат: одноместный моноплан длиной немногим больше девятнадцати футов, с размахом крыльев в шестнадцать футов пятнадцать дюймов. В воздух “Ока” поднимается с помощью “Мицубиси”. На высоте двадцать семь тысяч футов произойдет рассоединение аппаратов. “Ока” может покрыть расстояние до пятидесяти миль при эффективной скорости полета двести тридцать миль в час. Когда она достигнет зоны видимости цели, пилот включит три ее твердотопливных ракетных двигателя, и тогда скорость полета составит почти шестьсот миль в час.Ногути остановился прямо перед ними, его лицо пылало от возбуждения.— Через девять секунд ударная сила “Оки” достигнет огромной силы. Мощный бросок и... — Он поднял голову, его глаза, скрытые за стеклами очков, потемнели. — Вы станете карающим мечом императора, пронзающим бок американского военного корабля.Нанги совершенно ясно помнил, что Ногути не спросил их, все ли им понятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87