– Наконец ты дома…
Гавестон вгляделся в лицо короля.
– Ничего не изменилось, верно? – спросил он. – Скажи мне, что ничего не изменилось!
– Все осталось, как прежде, мой любимый, – сказал король.
* * *
Королева была вне себя от негодования. Они возвратили Гавестона!.. Лицемеры! Глупцы!.. И сразу видно, Эдуард просто умирает от счастья. А она… она так до сих пор и не забеременела. Если бы это произошло, она отнеслась бы, наверное, более спокойно к возвращению этого проходимца. Хотя как не сойти с ума от мысли, что ее, одну их самых красивых женщин и королев Европы, подвергают такому унизительному обращению, держат почти на задворках! И из-за кого?! Какая мерзость! Какой позор!.. О, она никогда не простит! Придет время, она будет мстить!
Хорошо бы тоже завести любовника – многие мужчины пошли бы ради нее на любой риск, она знает это! Но не совершит такого. Пока… Не смеет сейчас решиться на подобный шаг из-за опасения, что ребенок может оказаться не королевских кровей. Со стороны отца.
И, значит, снова предстоит вести бой с Гавестоном. За одного и того же человека. Боже! Дай побольше сил!
Она поняла вдруг, что Гавестон опасен, но не умен и вследствие этого, а также из-за своего непомерного тщеславия неосторожен. Ведь его дважды изгоняли из страны, и оба раза были замешаны сильные мира сего, но он не понял предупреждения, не извлек урока. Любому мало-мальски сообразительному человеку должно быть ясно после всего происшедшего, что действовать так, как он, нельзя, ибо это и неразумно, и опасно. Но не таков Гавестон. Ему застит глаза любовь короля. Он не видит, не хочет видеть и знать ничего больше, а не мешало бы взглянуть вокруг, понять, на каком он свете, не играть с огнем. Однако ему всего мало. Он хочет не только короля и его любви, хочет управлять страной с помощью этой грязной любви! Что касается бедняги Эдуарда, одуревшего от страсти, тот не может ни в чем отказать своему фавориту и делает только хуже и себе, и ему… Тошнит от всего этого!..
Тем не менее, подумала Изабелла с чувством удовлетворения, я почему-то почти уверена, что дни мерзкого любимчика сочтены. Недолго ему осталось мутить воду… Но что же делать ей? Нужно с терпением и интересом следить за развитием событий, тем временем предпринимая все, что в ее силах, чтобы почаще завлекать Эдуарда в свою постель. Она должна без устали напоминать ему, что государству и им самим нужны их дети, нужен наследник.
– Бог мой! – воскликнула Изабелла. – Если бы не эта обязанность, я бы не скрывала своего презрения к тебе, Эдуард Плантагенет! Ты, наверное, думаешь, у меня совсем нет гордости? У меня, у французской принцессы, которой ты предпочел этого презренного искателя приключений?!
Она твердо знала, что придет время – наступит праздник и на ее улице. И тогда месть будет страшной…
Чуть ли не ежедневно Изабелла имела возможность наблюдать за поведением Гавестона, вернувшегося ко двору, за его глупыми, неразумными выходками. Видела, как умел он оскорбить, настроить против себя людей и высокого, и низкого происхождения, и богатых, и бедных. Словно бес вселился в этого красивого беспечного молодого человека; словно с цепи он сорвался и вообразил, что ему все, решительно все дозволено. Он позволял себе, например, нагло и громогласно в присутствии графа Линкольна говорить о некоем монсеньоре Набитое брюхо, и даже те, кто не слишком жаловал этого человека, не одобряли подобной бесцеремонности и бесстыдства.
Его шурин граф Глостер, поначалу относившийся к нему вполне дружелюбно, возненавидел Гавестона после того, как тот, раздраженный чем-то, назвал его сыном потаскухи, оскорбив тем самым, помимо всего, память матери Глостера, сестры короля.
От природы совсем неглупый человек, смелый и даровитый, Гавестон, ослепленный любовью короля, совершенно потерял чувство реальности и, проводя ночи в интимной близости с монархом, днем распоясывался и считал, что ему все дозволено.
Пускай… пускай он ведет себя именно так, думала Изабелла. Тем самым он только оттачивает топор, который в один прекрасный момент снимет с плеч его красивую голову.
* * *
Прошло три с лишним месяца, как вернулся Гавестон, когда король решил созвать на севере страны, в Йорке, свой Совет. Как же он был возмущен и раздосадован, когда многие бароны, во главе с Линкольном, отказались явиться и объяснили свой отказ тем, что на Совете будет присутствовать Гавестон.
Сам виновник этого взрыва протеста дал происшедшему обычное свое объяснение:
– Они ревнуют к вашей благосклонности ко мне, – сказал он. – Завидуют, что мне достается большая доля вашей любви.
На самом деле он думал несколько иначе: они завидуют оттого, что он богаче, красивее и умнее их всех, взятых вместе или по отдельности.
– Чума на их Совет! – добавил он. – Давайте присядем, милорд, плечом к плечу и поговорим о чем-нибудь более интересном, чем дела, связанные с этими придурками.
– Не смей так отзываться о всех моих родственниках, негодник!
– Я уже говорил вам много раз, милорд, все достоинства вашей семьи сосредоточились на вас одном.
– Противный льстец!..
Они веселились, передразнивали баронов, строили гримасы и корчили рожи в их адрес, но в глубине души оба понимали, что медленно, но верно движутся к повторению того, что не так давно уже происходило… Понимали, но не имели ни душевных сил, ни желания что-либо менять – ведь сейчас им так хорошо и бездумно и дай Бог, чтобы так же было и впредь. Авось кривая вывезет!..
– Давай сочиним пьесу к Рождеству, Эдуард, – проговорил Гавестон, когда они отдыхали от взаимных ласк. – Что скажешь на это? Уедем в Хартфордшир и проведем Рождество вместе. Одни.
– Ты всегда знаешь, как отвлечь меня от неприятных мыслей, мой милый…
Они провели праздники почти в полном одиночестве, скрываясь от всех, и испытывали невыразимое блаженство. Во всяком случае, Эдуард. Он пролил дождь подарков над Гавестоном, над любимым своим Перро, и, подсчитав их стоимость, тот должен был признаться самому себе, что праздники действительно удались.
Но близился февраль, а с ним и очередное заседание Парламента в Вестминстере, и, проклиная все дела на свете, король и Гавестон возвратились в Лондон.
Они понимали, что надвигаются неприятности. То, что произошло с созывом Совета в Йорке, было только прологом. Само действие могло развернуться в Вестминстере и грозить серьезными последствиями. Если многие лорды откажутся прийти в Парламент под тем же предлогом, что не хотят заседать вместе с Гавестоном – что тогда делать королю?! Что?..
Снова запахло ссорой, столкновениями, противостоянием. Эдуард был мрачен и напуган, Гавестон бодр и жизнерадостен.
– Мы найдем выход из положения, дорогой господин, – говорил он. – Жизнь так устроена, что то и дело приходится попадать в ловушки и выкарабкиваться из них. Положитесь на меня.
– Я знаю, ты умен и смел, Перро, – без особого энтузиазма отвечал король. – Но и они не малые дети. О, как я ненавижу этих надутых типов! И более всех – Уорвика. Твоя кличка точно бьет в цель. Он бешеный пес, а я боюсь бешеных животных. Их укусы смертельны.
– Мы вырвем у него клыки, дорогой Эдуард, до того, как он отравит нас своим ядом…
Случилось то, чего опасался король. Участвовать в заседании Парламента отказались основные его члены во главе с Ланкастером, а именно: Уорвик, Оксфорд, Арендел и Гирфорд. Причина все та же – присутствие Пирса Гавестона.
Эдуард испытывал и злость, и досаду, и затруднение. Заседание Парламента созывалось по весьма важному поводу: королю нужны были деньги, и только Парламент мог предоставить их ему. Кроме того, Эдуард чувствовал в воздухе усиливающиеся волны враждебности, и ему было страшно. Страшно за своего Перро.
Они не один раз обсуждали создавшееся положение, и даже легкомысленный и неунывающий Гавестон растерял уже часть своего оптимизма. Тучи вокруг него сгущались, он начинал понимать, что ходит, в сущности, по краю пропасти и, быть может, находится в ней уже одной ногой.
– Тебе необходимо уехать, мой милый друг, – с непривычной для него решительностью сказал король. – Это разрывает мне сердце, но ты должен покинуть Лондон. Я не буду знать ни минуты покоя, пока ты здесь, ибо опасаюсь за твою судьбу. Уезжай как можно скорее… Куда? На север страны. Я присоединюсь к тебе, как только смогу. Очень скоро. Сразу после того, как окончится заседание Парламента.
Это было ужасно. Это было печально и унизительно. Однако они понимали необходимость этого, и что расстаться по собственному решению куда лучше, чем если к этому вынудят другие.
Итак, они распрощались, и Гавестон ускакал на север Англии.
* * *
К несчастью, в эти дни умер граф Линкольн. Да, он тоже был достаточно враждебен по отношению к королю – из-за Гавестона, из-за его наглости, из-за клички, которая прилепилась к нему по его милости, но все ж таки человек он был разумный, этого не отнимешь. Тяжеловесен – и умом, и телом, но дельный и склонный к переговорам и взаимным уступкам. Он преданно служил отцу Эдуарда; в отношении сына особой верности не проявлял и не скрывал этого, но всегда старался действовать на пользу страны – тут уж ничего не скажешь.
Однако его смерть нанесла некоторый урон нынешнему королю не по этой причине. Дело в том, что Томас, граф Ланкастер, был женат на дочери Линкольна и теперь, после кончины тестя, становился через жену наследником и владельцем его графских титулов и самих графств – Линкольн и Солсбери. Принимая в расчет все титулы и графства, которые он имел – а именно Ланкастер, Лестер и Дерби, – не говоря уже о его королевском происхождении, он становился теперь самым богатым и влиятельным человеком в стране.
И вот этот человек, да еще старше Эдуарда на целых семь лет и, безусловно, более зрелый политик, сделался сейчас главным его соперником, главой оппозиции и лютым врагом Гавестона.
Было от чего прийти в уныние…
Известие о смерти Линкольна застало Эдуарда в Бервике, на севере Англии, куда он примчался, чтобы увидеться с Гавестоном, но под предлогом ведения войны против шотландцев.
При их встрече Гавестон не преминул заметить с присущей ему легкостью:
– Будь благословенна война в Шотландии, милорд! Она дает возможность встретиться нам на законном основании.
Они оба долго еще смеялись этой шутке, обыгрывая ее во всевозможных интимных обстоятельствах.
Их удовольствие от совместной близости было омрачено сообщением о том, что Томас Ланкастер находится на пути сюда, чтобы засвидетельствовать королю почтение в связи со вступлением во владение новыми графствами и принести присягу верности.
– Чума его забери! – вскричал Эдуард. – Нигде от него нет покоя!
– Скрипач станет теперь особенно невыносим, – сказал Гавестон. – Звук его струн будет слышен везде. А также звон денег, – добавил он не без зависти.
– Мой Перро вполне сможет звенеть ими с той же силой, – сказал король.
– Но у твоего Перро не будет пяти графств! Этот человек мнит себя более значительным, чем сам король.
– Он воображал себя таким, и владея тремя графствами.
– Не мешало бы найти способ, как обрезать ему крылышки, – с улыбкой заметил Гавестон.
Эдуард охотно согласился с этим, но прежде чем их благие намерения смогли хоть в какой-то мере осуществиться, коварный Ланкастер нанес королю новый, весьма ощутимый удар.
Гонец графа прибыл в Бервик с посланием от своего господина, в котором тот отказывался явиться туда, где находился в это время король, объясняя свое поведение тем, что Бервик на шотландской территории. Поэтому пускай король прибудет к нему, к Ланкастеру.
– Нет, какова наглость! – вскричал Гавестон.
Эдуард был в затруднении, хотя тоже разгадал намерение своего кузена унизить его.
– Многие могут посчитать, что Томас прав, – негромко сказал он, обращаясь к Гавестону. – Бервик в самом деле по другую сторону границы с Шотландией.
– Значит, вы поддадитесь этому человеку? – прошептал Гавестон.
Посланец Ланкастера вмешался в их тихий разговор.
– Мой господин просил еще передать, – сказал он, – что, если вы не примете его клятву в верности, он вынужден будет вернуться на юг, не принеся присяги.
– Что ж, – резко сказал король, – ничего не остается, как пересечь границу и принять присягу моего брата, которую он обязан принести мне по закону.
Эдуард понимал, что в словах Ланкастера, переданных через гонца, содержалась скрытая угроза. Тот вполне мог поднять против короля свое войско – на это у него хватило бы и людей, и денег, и его действия не считались бы незаконными: ведь король не принял от него присягу в верности.
Гавестон был вынужден согласиться с королем, и гонец был отправлен обратно к Ланкастеру со словами, что Эдуард готов встретиться с братом в Хаггерстоне, небольшом городке близ Бервика, но с английской стороны границы.
Там и состоялось это свидание между разбогатевшим, ведущим себя вызывающе Ланкастером и униженным королем, рядом с которым находился веселый и, судя по виду, неунывающий Гавестон, который под своей бесшабашной внешностью скрывал острую зависть, не менее острую злость, а также немалый страх за собственную карьеру и жизнь.
После отъезда Ланкастера король и Гавестон возвратились в Бервик, но наслаждаться взаимной близостью долго не пришлось: королю нужно было отправиться в Лондон на новое заседание Парламента. Из Бервика они выехали вместе, однако вскоре распрощались. Произошло это возле замка Бамборо, мрачного строения на высокой скале, обращенной к морю.
– Пусть он станет на некоторое время твоим убежищем, дорогой Перро, – сказал король. – Здесь ты достаточно далеко от Вестминстера и, надеюсь, в полной безопасности. Я покидаю тебя, уверенный в скорой встрече.
Они расстались с печалью в душе, чувствуя большую привязанность друг к другу, чем когда-либо раньше. Ощущение общей опасности еще больше сблизило их.
Король на пути в Лондон подогревал себя в решимости дать окончательный бой баронам; Гавестон – за каменными стенами замка Бамборо размышлял о своей жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48