Как только они ушли, я тут же послала за Ренаром. Он немедленно явился.– Они настаивают на моем отъезде в Виндзор, – сказала я, – уверяют, что Уайятт стоит у городских ворот и, если я не уеду, а он возьмет Лондон, это будет концом – и моего правления, и моей жизни.– Ваше присутствие в столице – залог лояльности народа. Стоит вам уехать, как Уайятт беспрепятственно войдет в город и Елизавету объявят королевой! – воскликнул Ренар. – Вот тогда и будет конец всему!– Ваше мнение – я должна остаться?Он молча кивнул.Итак, я больше не сомневалась: остаюсь. * * * Лондон был на военном положении. Все магазины закрылись, витрины забили досками, товары исчезли. Повсюду дежурили вооруженные люди – у городских ворот, перед подъемными мостами, которые были разъединены.Ждали мятежников.Пушки Тауэра были нацелены на Саутуорк, но я не могла отдать приказ стрелять, даже если бы там появились войска Уайятта – пострадали бы ни в чем неповинные люди, чьи дома находились на линии огня.Уайятт медлил. Прошел день, другой… Главный мост слишком хорошо охранялся, и взять его с бою означало смести с лица земли деревушку Саутуорк со всеми ее жителями. Представляю, что он испытывал в тот момент – лучше бы ему не ввязываться в эту авантюру, оказавшуюся столь серьезной. Но было уже поздно – он остался один во главе мятежников и как честный человек должен был сохранять порядок, не допустить разложения и мародерства.Уайятт повернул прочь от Саутуорка, понимая, что здесь ему не пройти. Но, как ни радовались мы, глядя на уходящее войско, было очевидно, что он попробует пересечь Темзу в другом месте.Говорили, что он пошел в сторону Кингстона. Там из-за дождей река вышла из берегов, и мост обрушился. Но у Уайятта не было выхода – стали чинить мост, на что ушло несколько часов. В конце концов войско, благодаря упорству своего командующего, перешло на другой берег реки и остановилось у Миддлэссекса. Лондон был виден оттуда невооруженным глазом.Ночью меня разбудили, чтобы сообщить о новом продвижении Уайятта – он достиг Брентфорда. По улицам Лондона гвардейцы били в барабаны, чтобы разбудить спящих жителей.Затем мятежники достигли Найтсбриджа.Совет рекомендовал мне укрыться в Тауэре, но я отказалась.Я каким-то шестым чувством ощущала, что Уайятт в своей отчаянной попытке взять Лондон надеялся на то, что большая часть горожан – протестанты – откроет перед ним городские ворота, когда он стоял у Саутуорка. Но мое обращение к народу сделало свое дело – Лондон был на стороне королевы.Мне казалось, что моими действиями руководил Бог, и я возблагодарила его за тех, кто в эти дни остался мне предан. Я оказалась на самом краю пропасти, и кто знает, как изменился бы мир, сделай я хоть один неверный шаг. Уайятт был достойным противником, но ему не повезло – судьба отвернулась от него. ИСПАНСКИЙ БРАК Ах, какое же это было трудное время! Все мои мысли крутились вокруг предстоящего замужества. Я находилась примерно в том же состоянии, что и в детстве, когда ждала приезда своего жениха – императора Карла. Тогда окружающие убедили меня, что я в него влюблена, и я ощущала себя влюбленной. Сейчас я так же пылко любила Филипа, убедив себя, что иначе просто быть не может.Сбывалась моя мечта – любимый муж, семья, дети. Наконец-то! Я сознательно не допускала и тени сомнения, чтобы не омрачать сказочную перспективу счастья, которое было уже у меня в руках. Я старше его на одиннадцать лет? Ну и что! Его отец – мой кузен, а значит, я – его тетушка? Глупости! Все это не имеет отношения к бракам между королевскими особами!Я жила в мире своих грез, а между тем в стране было очень неспокойно. Мне бы следовало внимательней отнестись к некоторым вещам. Например, к тому, что голову Уайятта, выставленную на всеобщее обозрение, похитили, чтобы достойно похоронить. Это был красноречивый жест со стороны мятежников, дававших понять, что они не сломлены.Страну лихорадило. И не только религиозное противостояние было тому причиной. Брак королевы с испанским принцем – вот что вызвало волну недовольства. Испанцев поносили на всех углах. Дети играли в благородных рыцарей, воюющих с негодяями – испанцами. Большой шум наделала история с «птичкой в стене».В стене дома на Олдерсгейт-стрит, в котором жила семья воинствующих протестантов, вдруг стал раздаваться пронзительный птичий свист. Прохожие сначала с интересом прислушивались, а когда птичка заговорила человеческим голосом, тут уж начали собираться толпы. Голос из стены предупреждал, что испанский брак и римско-католическая религия несут страшные бедствия Англии.Взволнованная Сьюзан сообщила, что птичка вещает уже несколько месяцев, и народ воспринимает это как дурное предзнаменование.– Но откуда птичке знать о религиозных делах и моем замужестве? – заметила я.– Люди говорят, – ответила Сьюзан, – что через птичку Дух Святой хочет предупредить вас.– Он мог бы обратиться прямо ко мне.– Птичка обращается к народу – чтобы он не допустил брака с испанцем.– То же самое говорил Уайятт, и тебе известно, чем это кончилось. Кстати, из какого дома вещает эта птичка?– Из дома сэра Энтони Книветта.– Его допросили?– Да. Он клянется, что не знает, откуда она взялась.– Чушь! Дурацкий фокус, а не птичка.– Но люди вот уже несколько месяцев приходят ее слушать.В конце концов птичку поймали. Ею оказалась служанка сэра Энтони, молоденькая девушка по имени Элизабет Крофт. На допросе выяснилось, что хозяин дома действительно ничего не знал, а девушку использовали в роли оракула слуга Дрейк и некий пастор – оба ярые протестанты. Еще в этом деле участвовал какой-то ткач с соседней улицы. Я не хотела сурово наказывать девушку, которая была всего лишь орудием в руках ловких подстрекателей, – достаточно было и того, что люди узнали о мошенниках. Элизабет Крофт публично покаялась на Кресте в соборе святого Павла. Признав, что совершила мошенничество и ввела в заблуждение народ, девушка на коленях, со слезами, умоляла Бога простить ей этот грех. Ее ненадолго заключили в тюрьму и вскоре выпустили.Но волнения в народе не стихали. Даже в Совете не было согласия. Гардинер и мой верный друг Рочестер, например, придерживались мнения, что в интересах государства лучше, если Главой церкви останется монарх. Пэджет, напротив, считал необходимым полностью вернуться к тому состоянию, в котором находилась английская церковь до реформы моего отца. И третьей силой в Совете были сторонники протестантства.Не давала мне покоя и мысль о Елизавете, все еще находившейся в Тауэре. Я все-таки любила ее, помнила очаровательной девчушкой с рыжими кудряшками, резвой и упрямой. Каково ей сейчас?! Я, правда, не сомневалась, что Елизавета и в Тауэре не пропадет – если понадобится, она и тюремщиков сумеет склонить на свою сторону. Моя сестра обладала удивительной способностью завязывать дружеские отношения с теми, из кого можно было извлечь пользу, да и люди, окружавшие ее, понимали, что она занимает далеко не последнее место в иерархии престолонаследия, а потому избегали причинять ей неприятности.Мучилась я еще и оттого, что не выполнила данного ей обещания лично поговорить с ней прежде, чем принять решение – я отказалась принять Елизавету перед тем, как ее отправили в Тауэр.Поговорить об этом мне было не с кем, кроме Сьюзан. Гардинер или Ренар не стали бы слушать мои сентиментальные рассуждения – они не сомневались в ее виновности, несмотря на отсутствие прямых улик и заявление Уайятта.Я же сомневалась.– У меня не будет в душе покоя, пока сестра моя – в Тауэре, – говорила я Сьюзан, – она же – принцесса, дочь моего отца. Неужели мы не можем с ней жить в дружбе и согласии?– Все это так, Ваше Величество, – отвечала Сьюзан, – но осторожность не помешает.– Знаю. И все-таки. Когда твоя сестра сидит за решеткой…– Может быть, выдать ее замуж?– Это было бы прекрасно! Вышла бы она замуж и уехала за границу…Я ухватилась за эту идею. Поговорила с членами Совета.Большинство заявили, что предпочли бы видеть ее с отрубленной головой. Однако брак и отъезд Елизаветы из страны можно было рассматривать как компромиссное решение.Лучшего мужа, чем Эммануэль Филиберт, герцог Савойский и принц Пьемонта, трудно было придумать. Когда-то за него сватали меня, но дело, как обычно, кончилось ничем. Она выйдет замуж, уедет из страны, и у мятежников не останется повода бороться за права невинной жертвы, думала я, приказав привезти Елизавету в Ричмонд.Ее доставили из Тауэра на барже.Пребывание в камере заметно отразилось на ней – Елизавета побледнела и осунулась. Она смотрела на меня почти нежным взглядом без всякого упрека.– Очень сожалею, – сказала я, – что пришлось держать тебя в Тауэре.– Ваше Величество всегда справедливы. Но я невиновна, что бы ни говорили мои враги. Ваше Величество не должны сомневаться в моей сестринской любви, которая не позволит мне причинить вам зло.Я кивнула.– Сейчас меня заботит твое будущее.– Ваше Величество, – Елизавета слегка оживилась, – мне бы хотелось пожить на природе. Воздух Эшриджа всегда благотворно действовал на меня.Я нетерпеливо остановила ее.– Нет, нет. У меня другое предложение. Ты уже не ребенок, и пора тебе иметь свою семью.Она побледнела. Выдержав паузу, я продолжала:– Эммануэль Филиберт, герцог Савойский и принц Пьемонта, – вполне достойный жених.Я видела, что она с трудом сохраняет самообладание. Потом губы ее решительно сжались, и она спокойным голосом ответила:– Я не хочу выходить замуж, Ваше Величество.– Не говори ерунду. Замужество – удел всех женщин.– Если таково желание Вашего Величества… Но я хотела бы остаться девственницей.– Ты говоришь о том, о чем не имеешь ни малейшего понятия.– Я чувствую, что брак – не мой удел. Я никогда не выйду замуж.Она смотрела на меня пристально, с вызовом. Неужели и вправду ей противна сама мысль о замужестве? Или это Эммануэль Филиберт вызывает у нее такое отвращение? Я вспомнила о ее флирте с Сеймуром, о том, как она всегда кокетничала с молодыми людьми. Что случилось? Откуда у нее это ханжеское упрямство? Может быть, вообще нельзя силой заставлять женщину выходить замуж… Передо мной стоял образ бедняжки Джейн Грей, которую избивали и морили голодом, но все-таки заставили выйти замуж за Гилфорда Дадли. Но Елизавета – не Джейн. Ее не заставишь. Мне было обидно, что наш разговор не принес желаемых результатов. Я холодно попрощалась с сестрой.Оставшись одна, я стала размышлять о возможных причинах ее отказа и пришла к выводу, что самая реальная – это нежелание уезжать из страны. Елизавета хотела находиться в Англии – на случай, если произойдет что-то непредвиденное.И тут я снова вернулась к своим мечтам о счастье. Я хотела замуж, хотела иметь детей! Приподнятое настроение сделало меня доброй и терпимой: Елизавету надо выпустить из Тауэра и не стоит принуждать ее к замужеству. Конечно, она была небезопасна, и меры предосторожности следовало принять. Неожиданно мне в голову пришла блестящая мысль – надо поручить сэру Генри присмотреть за Елизаветой!Сэр Генри Бедингфилд из Оксборо, что в графстве Норфолк, первым встал на мою сторону после смерти брата. Я никогда не забуду, как он явился со своими вооруженными людьми, чтобы защитить меня в случае необходимости. С тех пор он всегда и во всем поддерживал меня. Последние годы жизни моей матери в Кимболтоне он находился при ее дворе. Сэр Генри был человеком суровым, несветским. Но именно такой человек и нужен был мне сейчас, когда я чувствовала себя столь неуверенно. Я назначила его тайным советником и доверяла ему полностью.Когда сэр Генри приехал из своего Оксборо, я описала ему ситуацию.– Я хочу, – сказала я, – чтобы вы, сэр Генри, послужили не только мне, но и моей сестре Елизавете. Боюсь, что среди моего окружения есть люди, которые из-за своей чрезмерной преданности королеве способны убить мою сестру. Если, не дай Бог, они пойдут на это, я, даже не будучи виновна в ее смерти, все равно буду считать, что вина лежит на мне.– Вашему Величеству не о чем беспокоиться, – ответил он, – ручаюсь жизнью, что принцесса будет в безопасности.Для Елизаветы перспектива находиться под стражей тайного советника казалась невыносимой – она и не подозревала, что речь идет не только о моей, но и о ее безопасности.Наконец, когда принцесса в сопровождении сэра Генри Бедингфилда отбыла в Вудсток, я вздохнула свободно. * * * Коуртни перевели из Тауэра в Фотерингей. Я собиралась вскоре освободить его из тюрьмы, так как он уже не представлял опасности, да и жаль было сносить такую красивую голову. Антуан де Ноайль как-то раз сказал, что Коуртни – самый красивый мужчина в Англии. Похоже, он был прав. К тому же мятежник был совсем мальчишка. Пусть посидит взаперти, решила я, пока в стране утихнут страсти, а там отправим его на континент.Казалось, все складывалось как нельзя лучше – Елизавета была под присмотром, а я ждала осуществления своей мечты – приезда Филипа.Но меня всю жизнь преследовали неприятные неожиданности. Вот и сейчас – в Совете начались распри между Пэджетом и Гардинером, а Филип, который должен был приехать со дня на день, не только не приезжал, но даже не удостоил меня ни единым письмом.Да еще этот де Ноайль… Вечно он подливал масла в огонь. Как ни старался он расстроить наш брак с Филипом, но у него ничего не получилось. И вот он стал повсюду острить, что Филип и я – два сапога пара.Неожиданно приехал его брат – Жиль, приятный молодой человек. Скорее его, чем Антуана, я предпочла бы видеть послом Франции у себя в стране. Его миссия была частной и несколько щекотливой. Дело в том, что у Антуана родился сын, и он просил моего высочайшего совета – кого выбрать в качестве крестных отца и матери. Сам он не решился обратиться прямо ко мне, боясь, что не достоин такой чести (хитрая лиса, подумала я), а потому прислал Жиля, надеясь на мою доброту…Я вообще была неравнодушна к детям и чуть было не согласилась сама стать крестной матерью, на минуту забыв и об участии де Ноайля в мятеже Уайятта, и о его гнусной роли в моих личных делах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54