И когда французский король услышал о заключении этих союзов, он не на шутку встревожился. Солдаты его устали, расслабились, более того, начали проявлять неподчинение, многие были больны. Карл мог получить неаполитанскую корону, но пришел к выводу, что на неделю – а именно столько бы она продержалась на его голове, если бы союзные силы решили против него выступить, – она ему совершенно не нужна.
Из этого положения был только один выход: как можно скорее покинуть Италию. Но на обратном пути он встретится с Папой, которого совершенно справедливо подозревает в организации враждебного союза, и потребует от него формального введения во владение Неаполем.
Карл оставил Неаполь и двинулся на север, но Александр, узнав о его приближении, срочно уехал в Перуджу, так что, прибыв в Рим, Карл нашел Ватикан опустевшим.
Он кипел от ярости, но ему ничего не оставалось, кроме как продолжать отступление.
Странная ситуация! Он завоевал эту землю, он прошел по ней победоносным маршем, и властители многочисленных местных государств склонились перед ним, он прибыл в Рим, уверенный, что Папа, этот Борджа, также превратится в его вассала. Все шло к этому. И…
Карл возвращался во Францию, на все лады проклиная хитрого ватиканского лиса.
В Перудже Александр наслаждался жизнью. Его тактика снова оправдала себя – как и во времена Каликста. И тогда он просто выжидал, приспосабливаясь к обстоятельствам, и теперь он хранил спокойствие, а враги сами сыграли ему на руку.
С ним были Джулия и Чезаре, но ему ужасно не хватало возлюбленной дочери.
– Лукреция должна приехать к нам, – объявил он Чезаре. – Слишком долго она была вдали.
Чезаре радостно улыбнулся: он предвкушал встречу с сестрой. Настроение у него вообще стало лучше – наверняка после его приключения с французами отец поймет, что лучшего главнокомандующего, чем Чезаре, ему не сыскать. Разве мог бы обыкновенный кардинал бороться, как он, с солдатами или предпринять столь отчаянный побег?
Чезаре исполнилось двадцать лет, он очень вырос и окреп, а Папе, несмотря на всю его жизнерадостность и энергичность, было все-таки уже шестьдесят четыре.
И Чезаре начал мечтать о том дне, когда отец станет обращаться к нему за советами, а решения будет принимать именно он, Чезаре.
На данный момент их желания совпадали: оба они хотели, чтобы Лукреция как можно скорей прибыла в Перуджу.
Джованни Сфорца – к тому времени он уже вернулся в Пезаро – совсем не понравилось папское послание.
Он ворвался в апартаменты Лукреции: она уже отдавала распоряжения паковать ее багаж.
– Ты никуда не поедешь! – объявил он.
– Не поеду? – Лукреция удивленно уставилась на него. – Но я получила приказ от отца.
– Я – твой муж, и только я имею право отдавать тебе приказания.
– Джованни, ты не можешь мне запретить ехать.
– Могу и запрещаю!
Сейчас он был смелым – потому что между Пезаро и Перуджей было приличное расстояние. Бедняга Джованни! – подумала Лукреция. Обычно-то он труслив, как заяц.
Но это расстояние придется учитывать и ей, Лукреции.
Джованни, как всякий слабый человек, пытался продемонстрировать свою силу в любых обстоятельствах, когда ему не грозила опасность. Поэтому он повернулся к слугам и скомандовал:
– Распакуйте сундуки и положите на место платья графини!
И решительным шагом вышел из комнаты.
Лукреция и не пыталась скандалить или сердиться: она была похожа на отца и верила в эффективность дипломатических подходов. Она была твердо убеждена, что это – лишь временная задержка и скоро она отправится-таки в Перуджу. Поэтому она лишь улыбнулась и села писать письмо отцу.
Джованни узнал себе цену, точнее, он узнал, что может торговаться. Да, он человек бедный и никакого веса в обществе не имеет, но Борджа следует помнить, что, хотя его жена и является дочерью Папы, она все-таки обязана подчиняться мужу. Так что, если она им так дорога, им придется оказать уважение и ее супругу.
Он хотел бы выйти из того неловкого и презренного положения, в которое они его поставили. Он хотел получить новый военный пост, а поскольку Папа заключил союз с Венецией, то почему бы ему не сделать Джованни командующим венецианской армией? Папа с легкостью может устроить это для своего зятя, и в таком случае Джованни Сфорца не станет накладывать никаких ограничений на передвижения своей жены.
Когда Папа узнал о пожеланиях Сфорца, он расхохотался.
– Ты погляди, – сказал он Чезаре, – в этом дурачке наконец-то появились проблески отваги. Придется поговорить о нем с дожем.
Чезаре терпеть не мог Джованни Сфорца. Он бы ненавидел любого, за кого бы Лукреция ни вышла, но этот тип был ему особенно отвратителен.
– Жаль, что мы не можем найти способа вообще избавить Лукрецию от Джованни Сфорца.
Папа потупил взгляд.
– Может быть… Всякое случается… – пробормотал он. – Порою… Ладно, пока мы отправим его к дожу.
Джованни ворвался в комнату жены с криком:
– Я получил кондотту в венецианской армии!
– Разве ты не рад? – с улыбкой спросила Лукреция. – Разве не об этом ты мечтал?
– Да, теперь я сравнялся с твоим братцем.
– Совершенно верно, теперь армией венецианцев командуют Джованни Борджа и Джованни Сфорца.
– Мы – оба командиры. Но есть разница, об этом твой отец позаботился. Я буду получать четыре тысячи дукатов, а твой брат… тридцать одну тысячу!
– Но, Джованни, – попыталась успокоить его Лукреция, – если бы тебе пришлось делать то, что приходилось делать моему брату, ты был бы не рад его деньгам.
– Я прекрасно знаю, чем занимался твой Джованни! – жилы у него на висках вздулись от гнева. – Все дело не в этом. Твой отец хотел подчеркнуть, что рядом с твоим братом я ничего не стою! Он нарочно меня оскорбил. Я не позволю тебе ехать!
Лукреция немного помолчала, потом спокойно произнесла:
– Хорошо. Но тогда ты не получишь и четырех тысяч дукатов.
Джованни сжал кулаки и шагнул к ней: на глазах у него выступили слезы ярости.
Лукреция хранила спокойствие. Она думала лишь об одном: скоро мы поедем в Перуджу, а оттуда он отправится в армию, и я не буду его видеть.
И она принялась мечтать о том, как замечательна будет жизнь с отцом и братом.
ЧЕЗАРЕ
Какими же горячими и страстными были приветственные объятия отца и Чезаре!
– Даже не понимаю, как я мог так долго без тебя жить! – заявил Папа.
– Я ужасно по тебе скучал, – вполголоса добавил Чезаре. Она целовала их и приговаривала:
– О, отец мой и брат! Почему все мужчины кажутся рядом с вами такими незначительными и неинтересными?
Они внимательно ее разглядывали. Лукреция изменилась – таков был приговор Чезаре, и на мгновение лицо его потемнело: он вспомнил, что теперь брак Лукреции стал таковым не только по названию.
– Наша малышка повзрослела, – сказал Папа. – Я виню себя во всем, что с тобой произошло: не следовало мне отпускать тебя.
– Да, времена были тяжелые, – поддакнул Чезаре. – Ваше Святейшество, вспомните, как мы страдали, когда наши любимые были в опасности.
– Ты прав, сын мой. Но что прошло – то прошло. Хватит горевать. Давайте устроим банкет в честь возвращения моей дорогой доченьки, мне так хочется послушать, как вы поете дуэтом, и посмотреть, как вы танцуете. Чезаре взял Лукрецию за руку:
– А что ты на это скажешь?
– Я мечтаю станцевать с тобой. И желаю показать всему свету, как я счастлива, что мы снова все вместе.
Чезаре прикоснулся ладонями к ее лицу.
– Ты изменилась, но в чем, не пойму.
– Я просто стала старше.
– И теперь лучше знаешь жизнь, – сказал Папа с усмешкой.
Чезаре вновь поцеловал ее:
– Дорогая моя сестра, надеюсь, испытания, через которые тебе пришлось пройти, не были очень уж ужасными?
Она прекрасно поняла, что крылось за этим вопросом, и рассмеялась:
– Да нет, ничего страшного.
Папа положил руку на плечо Чезаре:
– Отпусти ее. Пусть женщины оденут ее к банкету, а потом я буду смотреть, как вы танцуете. И буду счастлив, потому что наконец-то двое моих любимых деточек снова со мною, под одной крышей.
Лукреция поцеловала отцу руку и вышла. Мужчины смотрели ей вслед.
– Как она очаровательна! – воскликнул Чезаре.
– Я начинаю думать, что она – действительно самая красивая девушка Италии, – ответил Папа.
– А я уверен в этом, – Чезаре глянул на отца. Он знал, что Джулия утрачивает свое влияние на Александра: Папа никак не мог простить ей, что она жила со своим мужем. Александр сделал красивый жест – выехал встречать Джулию после выкупа ее из плена, но Чезаре был уверен, что Джулия – уже не основная любовница отца, и был рад этому. Его всегда бесило непомерное возвышение семейства Фарнезе.
И хотя на взгляд стороннего наблюдателя Александр бездействовал и предавался удовольствиям, на самом деле он обдумывал свои дальнейшие шаги. Он объявил Чезаре:
– Надеюсь, скоро мы вернемся в Рим. И нам придется немало потрудиться, чтобы несчастья, которые мы недавно пережили, больше не повторялись. Чезаре, нам необходимо отобрать власть у местных князьков и баронов – ведь они доказали свою неспособность противостоять неприятелю. Я вижу сильную, единую Италию.
– Сильную Италию под рукою Папы, – согласился Чезаре. – Но вам нужна хорошая армия, отец, и хорошие генералы.
– Ты прав, сынок.
Александр видел, что Чезаре вновь готов просить отпустить его, вновь готов уверять, каким хорошим он станет командующим.
И Александр понял: сейчас не время сообщать Чезаре о том, что он запланировал отозвать Джованни из Испании. Джованни предстоит стать главнокомандующим войсками Святейшего престола и отправиться с походом на Орсини, которые так мерзко повели себя во время французского нашествия и предали интересы Папы. А когда он поставит на колени Орсини, все остальные семьи увидят, насколько силен стал Папа, и поддержат его, иначе их постигнет участь Орсини.
Он с радостью обсудил бы этот план с Чезаре, но тогда ему пришлось бы сказать насчет Джованни.
А как не хотелось разрушать радость от лицезрения Лукреции и Чезаре! Александр ужасно не любил портить себе удовольствие и потому переменил тему:
– Бедняжка Лукреция… Надеюсь, нам удастся найти ей более достойного супруга.
– Я просто с ума схожу от мысли о том, что рядом с нею – этот болван… Этот деревенский олух!
– Значит, надо сделать так, чтобы ему захотелось поскорее убраться из Перуджи, – предложил Папа.
Чезаре улыбнулся:
– Тогда ему следует поскорее отправиться к дожу. Это возможно?
– Что ж, придется нам с тобой поломать над этим голову. Но зато рядом с Лукрецией останемся только мы с тобою.
Лукреция вымыла волосы и прилегла на постель. Припоминая события прошедшего вечера, она испытывала странное волнение. Во дворце Джанпаоло Бальони, который, будучи леннимком церкви, считал своим долгом и удовольствием всячески ублажать святого отца, состоялся грандиозный банкет.
Бальони был замечательным человеком, пригожим и решительным. Ходили слухи о его жестокости, рабы и слуги трепетали под его суровым взглядом, а Чезаре во время танца поведал ей, что в подземельях дворца частенько пытали тех, кто смел чем-то обидеть хозяина.
Невероятно! Невозможно поверить в то, что столь обаятельный человек может быть таким жестоким! По отношению к Лукреции он был сама доброта. Конечно, если бы она видела, как кого-то по его приказу терзают, она бы его невзлюбила – но подземелья далеки от банкетного зала, чтобы вопли и стоны не беспокоили гостей.
Бальони с изумлением – впрочем, как и все остальные – наблюдал за Чезаре и Лукрецией.
– Давай станцуем испанский танец, – шепнула Лукреция брату. – Отцу это понравится.
И они танцевали – так, как танцевала она когда-то с братом Джованни на своей свадьбе. Но она не сказала об этом Чезаре: ей не хотелось сердить его в такой замечательный вечер.
Бальони танцевал с очень красивой женщиной, его любовницей.
Он был нежен с нею, и, наблюдая за этой парой, Лукреция сказала:
– Посмотри, как он мил! И при том говорят, что он ужасно жесток с обидчиками.
Чезаре притянул ее к себе:
– А какая связь между его отношением к ней и отношениями с другими?
– Ну, мне трудно поверить, что человек, способный проявлять такую нежность, может также быть и жестоким.
– А разве я не нежен? И разве я не жесток?
– Ты… Чезаре, ты просто совсем не такой, как все остальные мужчины!
Он улыбнулся и так крепко стиснул ее руку, что она чуть не вскрикнула от боли, но боль, которую причинял ей Чезаре, как ни странно, ей нравилась.
– Когда мы вернемся в Рим, – произнес он, и ее поразило выражение его лица, – я так накажу тех, кто посмел разрушить дом нашей матери, что люди долго об этом не забудут. Я буду пытать их с той же жестокостью, с какой пытают несчастных в подземельях Бальони, но при этом моя любовь, моя нежность к тебе останутся теми же, какие я испытывал, когда ты еще лежала в колыбельке.
– О, Чезаре! Успокойся! Какой смысл припоминать то, что происходило в пылу войны?
– Смысл есть, и очень большой. Я преподам хороший урок остальным: в будущем никто не посмеет оскорблять меня или членов моей семьи. Да, ты права! Бальони действительно любит эту женщину.
– Я слышала, что она самая любимая из его женщин, и в этом нет сомнения.
– А еще что ты о ней слышала?
– Еще? Да ничего, пожалуй.
Он рассмеялся, в глазах его вспыхнул какой-то странный огонь:
– Она действительно самая для него любимая. Потому что она также и его сестра.
Вот об этих его словах и думала Лукреция, лежа в постели.
В спальню вошел ее муж и остановился, глядя на нее. Потом движением руки отослал женщину, которая сидела у постели и зашивала платье Лукреции.
Лукреция изучала его лицо из-под полуприкрытых век. Здесь, в Перудже, он казался еще меньше и незначительнее, чем в Пезаро. Там она видела в нем своего супруга и в силу своего характера, как всегда, смирялась с тем, что преподносила ей жизнь, – она даже старалась полюбить его. Совершенно верно, она считала его холодным, скучным, как любовник он ее совсем не удовлетворял – он пробудил в ней определенные желания, но соответствовать им не мог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39