Она рассмеялась, не считая нужным притворяться. Выросла она при французском королевском дворе. Она обладала всеми привлекательными качествами придворных этого двора и научилась быть практичной.
— Я очень бедна, — сказала она.
— Я слышал, что вы унаследовали все состояние своего дяди.
— Это так и было, — ответила Гортензия. — Арман, мой муж, быстро добрался до него и промотал.
— Как! Все?
— Все. Но какое это имеет значение? Я удрала.
— Мы наслышаны о ваших приключениях, Гортензия. Я удивляюсь, что вы не навестили меня раньше.
— Довольно и того, что я теперь приехала. Карл быстро соображал. Она будет просить пенсию, и, если получит достаточно большую, то переедет в Уайтхоллский дворец. Ему надо быстро увидеться с Данби и устроить все это. Но сейчас все эти дела он с ней обсуждать не будет. Она итальянка по происхождению, воспитывалась во Франции, и поэтому, какой бы томной она ни казалась, она знает, как соблюсти свою выгоду.
Не то чтобы он был не склонен обсуждать денежные вопросы с женщиной, но он боялся, что она потребует слишком много и он не найдет в себе сил отказать ей.
Он ограничился созерцанием этой несравненной красоты и мыслями о том, что в скором времени она будет принадлежать ему.
— Нам следовало бы вступить в брак, — сказал он.
— Ах! Воспоминания, воспоминания. А каким очаровательным мужем вы могли бы быть! Много лучше Армана, от которого я вынуждена была сбежать.
— Ваш дядя и слышать обо мне не хотел. Он не желал отдать свою племянницу скитающемуся принцу без королевства.
— Жаль, что вы не вернули себе королевство раньше.
— Я часто об этом думал… Теперь, увидев вас, я сожалею об этом больше, чем когда бы то ни было, потому что если бы я был королем с королевством, когда просил вашей руки, то не получил бы отказ.
— Мария тоже могла бы быть королевой, — ответила Гортензия. — Но дядя ей не позволил. Подумать только! Мария могла бы стать королевой Франции, а я — королевой Англии, если бы не дядя Мазарини.
Карл смотрел в ее лицо, восхищаясь совершенством черт, а мысли Гортензии были далеко. Она вспоминала французский королевский двор, при котором она выросла вместе со своими четырьмя сестрами — Лаурой, Олимпией, Марией и Марианной. Они все танцевали в балетах, которые ставились для маленького короля и его брата Филиппа; а ее дядя, кардинал Мазарини, и мать Людовика, Анна Австрийская, совместно правили Францией. Все племянницы кардинала славились своей красотой, но многие говорили, что малышка Гортензия была самой миловидной из всех. Как много хорошего усвоили они при этом самом роскошном и изысканном королевском дворе!
Она вспомнила, что Людовик — впечатлительный и мечтательный — первой полюбил Олимпию, а потом гораздо более страстно, более серьезно влюбился в Марию. Ей припомнились неудача Марии, ее слезы, отчаяние. Она представила себе Людовика, такого молодого, решительно настаивавшего на браке с Марией. Бедный Людовик! И бедная Мария!
Именно кардинал разрушил их надежды. Некоторые были бы рады видеть свою племянницу королевой Франции. Но не Мазарини. Он боялся французов. Они его ненавидели и обвиняли во всех своих бедах; он считал, что если он позволит их королю жениться на своей племяннице, то они восстанут против него, и во Франции разразится революция. Он помнил гражданскую войну времен Фронды. Возможно, он поступил мудро. Но какое горе пережили молодые люди! Людовик женился на простоватой маленькой испанской инфанте Марии-Терезе, которую он никогда не любил, и ныне о его любовных историях говорит весь свет. И бедная Мария! Ее поторопились выдать замуж за Лоренцо Колонну, бывшего великим коннетаблем Неаполя, и ему удалось сделать ее такой же несчастной, каким она сделала его и каким, вне всякого сомнения, Мария-Тереза, кроткая и чопорная маленькая испанка, сделала Людовика.
А Карл, увидев юную Гортензию и уже в те дни будучи тонким ценителем красоты, заявил, что он будет счастлив сделать ее своей женой. Ему срочно необходимы были деньги, которые помогли бы ему вернуть престол, а все знали, что богатство кардинала получат его племянницы. Для бедного изгнанника женитьба на изящном и богатом ребенке казалась идеальной партией.
Но кардинал отнесся к предложению Карла неодобрительно. Он считал молодого человека отчаянным развратником, который никогда не вернет себе престол, и не хотел, чтобы его племянница связала свою судьбу с таким человеком.
Так вот кардинал и помешал двум своим племянницам стать королевами. Он разлучил их с двумя очаровательными молодыми людьми, в результате чего браки всех четырех оказались несчастливыми…
— Те дни давно прошли, — сказал Карл. — Предаваться воспоминаниям о прошлом — печальная привычка. Лучше постараться, чтобы настоящее компенсировало разочарования прошлого.
— Что мы и должны делать?
— Что мы и будем делать, — пылко ответил Карл.
— Очень мило с вашей стороны предложить мне здесь приют, — не могла не сказать Гортензия.
— Мило! Это именно то, чего только и ждал от меня свет.
Гортензия рассмеялась своим характерным нежным и музыкальным смехом.
— И от меня тоже.
— Черт побери! Почему вам не пришло в голову приехать раньше?..
По задумчивому выражению глаз Гортензии можно было понять, что она снова вспоминала прошлое. Сезар Викар был восхитительным любовником. Она рассталась с ним не по собственному желанию. Были и другие не менее восхитительные и не менее очаровательные; и почти всех их она покинула по воле обстоятельств.
Но мужа и четырех детей она все же оставила сама. Так что в случае крайней необходимости она была способна преодолеть свою лень.
— Как увлекательно, — сказала она, — попасть в новую страну.
— И встретить старого друга? — пылко спросил он.
— Это было так давно… Так много случилось за это время. Вы, возможно, слышали о моей жизни с Арманом.
— Кое-какие слухи до меня доходили.
— Приходится только удивляться тому, почему мой дядя устроил этот брак, — продолжала она. — Моим мужем мог бы стать Карл-Эммануэль, герцог Савойский. Он был бы лучшим мужем. По крайней мере его звали Карл. Кроме того, были еще Педро, принц Португальский, и маршал Тюренн.
— Последний, мне кажется, был несколько староват для вас.
— Он был на тридцать пять лет старше меня. Но с ним жизнь была бы не хуже, чем с Арманом. Мне делал предложение даже князь де Куртенэ, которого, как я поняла, больше интересовали деньги моего дяди, чем я сама…
— Глупец! — мягко заметил Карл.
— Должна сказать, что едва ли ему удалось бы сделать мою жизнь более невыносимой, чем это сделал Арман.
— Ваш дядя так долго мешкал с вашим замужеством, что, будучи на смертном одре, поторопился, не успев обдумать как следует этот важный вопрос.
— Мне от этого было не легче.
— Так тяжко приходилось?
— Мне было пятнадцать лет, ему — тридцать. Кое-что я могла бы понять. Кое-что я могла бы простить. Вольнодумство… да, я никогда не притворялась святой. У него был великолепный титул:
Арман де Ла Порт, маркиз де Меллере и начальник французской артиллерии. Можно ли было ожидать от такой персоны, что он фанатик… сумасшедший? Но он таким был. Мы были женаты всего несколько месяцев, когда им овладела мысль, что вокруг него все нечистые, и что он должен очистить всех от скверны. Он пытался очищать статуи, картины…
— Святотатство! — заметил Карл.
— И меня.
— Еще большее святотатство! — пробормотал Карл.
Гортензия беззаботно рассмеялась.
— Вы меня осуждаете за то, что я его оставила? Как я могла оставаться? Я терпела такую жизнь семь кошмарных лет. Я видела, как проматывается мое наследство, — совсем не так, как обычно мужья проматывают наследства жен. Он согласился взять имя моего дяди. Дядя думал, что он будет сговорчивым. Мы стали герцогом и герцогиней Мазарини. Дядя был против того, чтобы он использовал «де» перед фамилией. Он сказал: «Моя племянница Гортензия, мое состояние и» де» Мазарини — это слишком много. Гортензия — да, состояние — да, но зовитесь просто герцог Мазарини «.
Карл рассмеялся.
— Это так похоже на старика!
— И мне же достался дворец Мазарини. Вы помните его — он находится на улице де Ришелье, а вместе с ним отель» Тюбеф «, картинная галерея и галерея скульптур, обе построены Мазаром, а также собственность на улице Пти Шан.
— Такие сокровища! Они должны были бы быть не хуже тех, что находились у Людовика в Лувре.
— Действительно, это так и было. Картины были написаны величайшими художниками. Статуи, бесценные книги, мебель… Все перешло ко мне.
— И он — ваш муж — все продал и таким образом растратил ваше наследство?
— Кое-что он продал. Он считал, что женщине не следует украшать себя драгоценностями. Он с самого начала находился на грани безумия. Я помню, как я впервые увидела его перед картиной великого мастера с кистью в руке. Я спросила:
« Арман, что вы делаете? Вы воображаете себя великим художником?»Он выпрямился, указывая кистью на картину, глаза его горели тем огнем, которым, я считаю, могут гореть лишь глаза сумасшедшего. Он сказал:» Эти картины непристойны. Никто не должен смотреть на такую наготу. Все слуги в этом доме будут развращены «. Я всмотрелась в картины и увидела, что он закрасил обнаженные части фигур. Его грубые исправления уничтожили шедевры. И это еще не все. Он взял молоток и вдребезги разбил многие статуи. Страшно подумать, как много он разрушил — бессмысленно и безвозвратно!..
— И с таким человеком вы прожили семь лет!
— Семь лет! Я считала своим долгом жить с ним. О, он был сумасшедшим. Он запрещал служанкам доить коров, так как это, он говорил, может навести их на непристойные мысли. Он хотел выдернуть передние зубы у наших дочерей, потому что они у них были красивыми», а это, он боялся, сделает дочерей тщеславными. Он написал Людовику письмо о том, что получил от архангела Гавриила повеление предупредить короля, что с ним может случиться несчастье, если он немедленно не расстанется с Луизой де Лавальер. Вы же видите, что он был сумасшедшим — совершенно сумасшедшим. Но позднее я была рада, что он написал Людовику такое письмо, потому что, когда я от него сбежала, он просил Людовика настоять на том, чтобы я вернулась к нему, но Людовик ответил, что он уверен, что добрый друг Армана архангел Гавриил, с которым Арман, кажется, находится в прекрасных отношениях, мог бы помочь ему лучше, чем это в состоянии сделать король Франции.
Ее рассказ развеселил Карла.
— Ах, вы правильно поступили, что расстались с этим сумасшедшим. Единственное, на что я мог бы вам попенять, — так это то, что вы слишком долго собирались в Англию.
— Ах, я жила то в одном, то в другом монастыре. И поверьте мне, Карл, в некоторых из этих монастырей жизнь по-настоящему сурова. Я бы охотнее согласилась быть узником Бастилии, чем пребывать в некоторых из них. Я жила в монастыре Дочерей Марии, в Париже, и была несказанно счастлива его покинуть.
— Вам пристало украшать собой королевский двор, а не удостаивать своим присутствием монастырь, — сказал Карл.
Она вздохнула.
— Я себя чувствую здесь так, как будто оказалась дома. Это чужая мне страна, но здесь у меня много добрых друзей. Моя маленькая кузина, Мария-Беатриса, жена вашего брата, живет здесь. Как я жажду ее видеть! И вы здесь, мой дорогой Карл, мой милый друг детства… Как поживает Мария-Беатриса?
— Она все больше привыкает к своему пожилому мужу. Я стал ее другом. Это было неизбежно с самого начала, потому что она мне так напоминает вас!
Она томно улыбнулась.
— Ну и, конечно, здесь находится мой старый друг Сент-Эвремон. Он уже давно настаивал, чтобы я приехала в Англию.
— Благородный Сент-Эвремон! Я всегда любил этого человека… Он здесь счастливо устроился; мне нравится его остроумие.
— Поэтому-то вы и назначили его смотрителем своих уток, я слышала?
— Эта обязанность вполне соответствует его способностям, — сказал Карл, — потому что там нечего особенно делать, надо лишь наблюдать за этими созданиями и изредка бросать им что-нибудь поесть; а чтобы с этим справиться, он должен прогуливаться в парке и беседовать, стоя на берегу озера. Это такое удовольствие — прогуливаться и беседовать с ним!..
— Интересно, скучает ли он по Франции? Не жалеет ли, что столь необдуманно и откровенно критиковал моего дядю во время заключения Пиренейского договора?
— А что он вам говорит?
— Он говорит, что никогда бы не покинул Англию, если бы я была здесь.
— Так, стало быть, он способствовал тому, что вы оказались здесь. Я должен вознаградить моего хранителя уток!..
— Не сомневаюсь, что это всего лишь придворная учтивость.
— Все мужчины невольно начинают говорить с вами с придворной учтивостью, Гортензия!..
— Они со всеми женщинами так говорят.
— Говоря с вами, они искренне верят в то, что говорят.
Она снова рассмеялась.
— Я велю своему мавру приготовить кофе для вашего величества. Уверена, вам никогда не доводилось пробовать такой кофе, какой варит он.
— А беседуя, давайте решим, как нам устроить ваш переезд в Уайтхоллский дворец.
— Нет-нет, я туда не перееду. Я бы предпочла дом… где-нибудь неподалеку. Не думаю, чтобы ее Портсмутская милость желала бы, чтобы я поселилась в Уайтхоллском дворце.
— Но в нем достаточно места. Я его перепланировал, и теперь помещения в нем не так беспорядочны, как были в момент моего возвращения в Англию.
— И тем не менее я бы предпочла быть где-то поблизости, вы меня понимаете, но не совсем рядом.
Карл начал быстро соображать. Он был полон решимости, не теряя времени, пополнить свой гарем этим восхитительным созданием.
Посмеиваясь про себя, он принял кофе у юного раба Гортензии и, попивая его небольшими глотками, сказал:
— Лорд Виндзор, конюший герцогини Йоркской, будет счастлив освободить для вас свой дом. Он находится прямо напротив Сент-Джемского парка и должен вполне подойти вам, не сомневаюсь в этом.
— Похоже, что вы, ваше величество, решили совершенно осчастливить меня в Англии.
— Я примусь за выполнение этой задачи со всеми силами моей души, — ответил Карл, наклоняясь к ее руке и целуя ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45