По вечерам я нередко играла с Линксом в шахматы. Ему неизменно доставляло садистское удовольствие наблюдать, как ужасно мне хотелось его обыграть. У меня уже стало какой-то навязчивой идеей постоянно доказывать Линксу, что я его не боюсь, хотя мои чрезмерные усилия скорее доказывали совершенно обратное.
Тем не менее, те вечера в библиотеке, под лампой из розового кварца, отбрасывающей мягкий свет на шахматные фигуры, уже стали частью моей жизни. Мне нравилось сидеть напротив Линкса, наблюдать за этими длинными артистичными пальцами. Я начинала безумно волноваться, когда замечала, что еще несколько ходов — и я объявлю ему шах. Но у него всегда был наготове какой-нибудь сокрушительный ответный ход, который вынуждал меня переходить от атаки к обороне. Я поднимала голову и встречалась с его завораживающим взглядом. Глаза Линкса, полные веселья, блестели от удовольствия.
— Сегодня опять не получилось, Нора, — говорил он. — Какая жалость! Это такие необыкновенные фигуры. Взгляни на эту ладью. Какие тонкие линии!
А когда ты выиграешь, все равно будешь играть со мной? Мне бы не хотелось, чтобы наши партии прекратились только потому, что успех перешел от одного к другому.
Я все лучше узнавала его, бывали даже минуты, когда он, казалось, снимал тот непреодолимый барьер, который делал его гордым, неуязвимым, всемогущим.
Как-то раз я немного раньше пришла в библиотеку. Постучала, но никто не ответил, и я вошла. Линкса в комнате не было, и я с удивлением отметила, как изменило ее отсутствие хозяина. Теперь это была самая обычная, хотя и мило обставленная комната, с плотными коврами и тяжелыми бархатными шторами. За отдернутым занавесом виднелась приоткрытая дверь, о существовании которой я прежде не знала. Я подошла и заглянула в нее.
Он был там, но увидел меня не сразу. Перед ним на столе были расставлены несколько полотен.
Линкс поднял голову.
— А, Нора, — сказал он. — Уже пора?
— Я немного раньше времени. Мои часы спешат. Он помолчал, а затем сказал:
— Входи.
На мольберте был натянут холст, на стуле лежал забрызганный краской пиджак.
— Вот мое убежище, — сказал он.
— Я помешала?
— Наоборот, ты здесь по моему приглашению.
— Вы художник.
— Это вопрос?
— Нет. Я знаю.
— Ты удивлена? Не думала, что обладаю такими талантами? А может быть, считаешь, что у меня его вообще нет, таланта? Вот, суди сама!
Он взял меня под руку, впервые.
— Все эти картины на стенах написаны мной, — сказал он.
— Вы настоящий художник.
— Сразу видно, что ты не знаток.
— Но эти картины!..
— Они лишены техники или как там это называется, и очень далеки от совершенства.
Я остановилась перед портретом женщины. Мне показалось ее лицо знакомым.
— Ну как, нравится?
— Да. Лицо мягкое, нежное и выражение такое… доброе.
— Ты хотела сказать что-то другое?
— Не знаю. В ней есть что-то беспомощное, жалкое.
Он кивнул и подвел меня к следующей картине.
— А это автопортрет.
Сходство было несомненным, но только внешнее: густая копна светлых волос, борода, гордое лицо. Однако это был не тот самолюбивый, властный человек, которого я знала.
Потом он показал картины, расставленные на столе. Так это же Уайтледиз — тот самый, где мы были со Стирлингом.
— Вот он, — невольно вырвалось у меня.
— Ты ходила туда со Стирлингом. Он рассказывал мне, как ветром у тебя сорвало шарф.
— Стирлинг, видно, рассказывает вам обо всем.
— Ну, кто же это рассказывает обо всем? Но я знаю многое из того, что на душе у Стирлинга. Как-никак он мой сын.
— И вы любите его больше всего на свете.
— Это не совсем так. Я способен на сильное чувство, но не дарю его всем без разбору. Однако это не значит, что, полюбив, я скуплюсь на проявление чувств.
— Как вам удалось написать дом, которого вы никогда не видели?
— Разве? В этом доме. Нора, я жил. Я его хорошо знаю.
— Вы там жили Это ваш дом? Так вот почему вы построили точно такой же?
— Ты слишком торопишься с выводами. Да, я там жил, но он мне не принадлежал. Я работал там год в скромной должности учителя рисования юной дочери хозяина дома.
— И Стирлинг случайно обнаружил это…
— Ты опять ошибаешься. Стирлинг ездил туда, потому что он знал о доме. Я посылал его туда — Так вот почему мне пришлось встретиться с ним в Кентербери. Вы хотели знать, изменился ли дом с тех пор, как вы были там последний раз? Ведь дома не очень-то меняются. Только люди в них…
— А вот тут ты права. Я хотел, чтобы он увидел не столько дом, сколько живущих в нем людей.
— Вы знали их давно? Он этого не сказал. Даже не назвал им своего имени. Да они и не спросили.
— Он в любом случае не выдал бы себя — это было бы неразумно.
— А что, у вас какая-то ссора с той семьей? Он рассмеялся горько, зло, а потом сказал.
— Вряд ли я мог с ними поссориться. Я был всего лишь учителем рисования. Тогда они были богаты. Не то что теперь. Времена меняются, а старик был азартным игроком и не очень умелым. Наверное, он проиграл уйму денег после моего ухода.
— Что, я полагаю, доставляет вам удовольствие.
— Ты правильно полагаешь. А разве ты любила бы человека, который обрек тебя на изгнание из страны, на семь лет каторжных работ?
— Так этот человек был владельцем Уайтледиз?!
— Он самый, не кто иной, как сэр Генри Дориан.
— Почему он так поступил?
— Ограбление.
— А вы были невиновны?
— Абсолютно невиновен!
— Но разве нельзя было доказать это?
— Конечно, можно, если бы со мной поступили справедливо. Но он и его друзья позаботились о том, чтобы этого не случилось. Он заявил, что я незаконно находился у него в доме. Я, действительно, был в доме без его ведома, но не с целью ограбления.
— Я видела тот дом и тех людей. Там была прелестная девушка — Минта и еще ее мать.
— Расскажи мне о ней. Стирлинг не смог ее описать. Женщинам всегда удается это лучше, чем мужчинам.
— Так это ей вы давали уроки рисования? Линкс кивнул. Я продолжала:
— Она была стара… Или, пожалуй, казалась старой.
— Такой же, как я?
— Нет, вы не старый. Глядя на вас, забываешь о возрасте. А она производила впечатление капризной, обеспокоенной своим здоровьем женщины.
— Капризная, — повторил он и беззаботно рассмеялся. — Она была вот такой? Я писал ее по памяти.
И тут я вспомнила, кого напоминал мне портрет. Ну конечно же, Минту.
— Нет, — сказала я. — Женщина в кресле не похожа на нее. Разве что могла быть такой много лет назад.
— Тридцать пять лет назад, когда ей было семнадцать. Тогда она была очень хороша, но не очень способна к рисованию. Я хотел жениться на ней. Но мне было всего девятнадцать. Я был сентиментален и романтичен. Я полюбил Арабеллу, а она — меня. Ты улыбаешься и думаешь:» Как же! Так я тебе и поверю!»Но это правда. Я считал себя не хуже остальных и даже представить не мог, что ее отец, сэр Генри Дориан, откажется от такого зятя, как я. Это верно, у меня ничего не было за душой, кроме способностей. Но я мог бы управлять его поместьем, как никто другой. Если бы не этот глупец, семья не была бы теперь доведена… да что там говорить, почти до нищеты. Наверное, это мучительно, когда приходится считать каждый медяк, а ты уже привык к роскоши и, кроме того, должен заботиться о поддержании своего положения в обществе.
— А что произошло дальше?
— Ее отец был вне себя от моего предложения. Как это его дочь выйдет замуж за простого учителя рисования?! Ни за что! Он уже, верно, присмотрел ей какого-нибудь хлыща из благородного семейства. И тогда мы с Беллой решили бежать. В доме служила горничная, которой она доверилась. Глупышка Белла! Горничная ее выдала. Меня уволили, но однажды ночью я вернулся за ней. По приставной лестнице я проник в комнату Беллы. Она передала мне свои драгоценности, и только я положил их в карманы, сэр Генри ворвался со слугами. Так все и случилось.
— Но ведь она могла объяснить.
— Она пыталась это сделать, плакала, умоляла отца выслушать ее… Но те сочинили, будто она была потрясена и не сознавала, что говорит: будто я угрожал ей. Им надо было избавиться от меня. Они знали, что, оставшись в Англии, я бы со временем уговорил Беллу вернуться ко мне. А потому сделали все, чтобы выдворить меня из страны.
— Какая ужасная история, — сказала я.
— Что верно, то верно. Если бы только ты видела ту грязную тюрьму, каторжное судно. Нора. От оков появились язвы, они стали гноиться. Целые месяцы я провел в трюме, закованный вместе со всяким сбродом из Англии: грабители, проститутки, убийцы… всех их везли в Австралию. Как же, дешевая рабочая сила. Я помню день, когда мы прибыли в Сидней, как поднялись на палубу. Ослепительный солнечный свет, синее море кругом, и птицы. Яркие, всех цветов радуги, они носились над нами и стрекотали. Меня вдруг поразило, что они свободны!.. Нора, ты когда-нибудь завидовала птицам? И тогда я задумал месть. Настанет день, когда я отплачу за все, и мысль об этом вселила в меня желание жить.
— Вскоре вы женились. На дочери своего хозяина.
— Так ты очень много обо мне знаешь.
— Вы быстро забыли Арабеллу.
— Я никогда не забывал ее. Меня можно упрекать в чем угодно, но только не в ветренности.
— Но ведь вы женились на другой.
— На Мейбелле. Видишь, и у нее то же имя — Белла. Но не в этом дело. Ее могли звать Мэри, Джейн, Грейс, Нора, как угодно.
— А она напоминала вам ту, другую Беллу?
— Никогда, — произнес он пренебрежительно.
— Бедняжка Мейбелла! — сказала я.
— Должен признать, это был брак по расчету.
— Но, возможно, ее это не устраивало?
— Нет, она страстно хотела этого.
— И никогда потом не сожалела?
— Я вижу, Джессика тебя во многое посвятила. Бедняжка Джессика! Она очень завидовала Мейбелле.
— А мне показалось, что она была предана своей сестре.
— И это тоже, конечно. Джессика так ухаживала за ней, когда та болела.
Я не призналась, что мне известно, какие это были болезни.
— Ну, что об этом говорить! Со всем этим покончено.
Но ведь вы так не считаете. Вы сказали, что никогда не забудете случившегося.
— Не забуду, — повторил Линкс с яростью, и я увидела, как блеснуло кольцо, когда он сжал руки. — Ну, ладно, пойдем играть в шахматы.
Он привел меня в библиотеку, и мы снова склонились над доской. Линкс был рассеян, и я чуть было не обыграла его. Но он вовремя сосредоточился.
Тот вечер откровений очень сблизил нас. Хотя, возможно, он стал слегка опасаться меня, решив, что слишком много рассказал своей подопечной.
Наконец начали готовиться к той поездке в Мельбурн, которую мы задумали раньше. Аделаиду и меня должен был сопровождать, кроме Стирлинга, еще один человек — кто-то из работников имения. Нам предстояло ехать верхом и провести две ночи в пути. Поэтому мы решили взять с собой только самое необходимое, заранее отправив остальное в город. Для нас с Аделаидой упаковали палатку, а Стирлинг и второй попутчик собирались спать под открытым небом. Мне уже не терпелось поскорее отправиться в это заманчивое путешествие.
Но каково же было мое разочарование, когда примерно за час до поездки я узнала, что сопровождать нас будет Джэкоб Джаггер.
— Почему он? — спросила я Аделаиду недовольно.
— У него дела в Мельбурне, и он решил воспользоваться этой возможностью.
— А я-то думала, он незаменим здесь, в поместье.
— Ну и что ж, теперь ему и отлучиться нельзя?
— Не нравится он мне, Аделаида.
— Он не хуже других.
— А как же тот случай с Мэри? Ведь он… принудил ее.
— Девушки всегда так говорят. Что-то мы ничего не слышали о принуждении, пока не выяснилось, что у нее будет ребенок. И потом, всякое случается. Отец понимает это и никогда в таких делах не бывает слишком суров. С Мэри здесь считаются, поэтому перестань жалеть ее и не очень строго суди Джэкоба.
Но не по душе был мне этот человек, что бы она о нем ни говорила.
Мы отправились рано утром. Сидя верхом, я наслаждалась той красотой, что окружала меня, слушала пение птиц, на время даже забыла о Джэкобе Джаггере и стала думать о Стирлинге.
Это было приятно. Он ехал рядом, иногда поворачиваясь ко мне, чтобы улыбнуться или показать что-нибудь любопытное. Как много он стал значить для меня. Стирлинг во многом напоминал своего отца, но был мягче, добрее его. К Линксу нельзя было оставаться равнодушным, не восхищаться им, не быть слепо преданным ему. К Стирлингу же я испытывала более теплые, земные чувства. Я и представить себе не могла дом без Линкса. Пожалуй, я думала о нем даже чаще, чем о его сыне, хотя знала, что люблю Стирлинга. Я верила, что настанет день, когда он сделает мне предложение, и я без колебаний приму его Линкс благословит нас (я не сомневалась, что именно этого он хочет), и мы будем жить в счастье и согласии до конца дней своих. Удача будет нам сопутствовать, хотя мы и откажемся от рудника: я постараюсь убедить в этом Стирлинга. Но тут мысли мои становились неинтересными, потому что в них уже не было места Линксу, словно он умер. Линкс… и вдруг умер! Это казалось невозможным. Ни у кого — даже у Стирлинга — не было такого мощного заряда жизненной энергии. Да, я обязательно постараюсь уговорить Линкса и Стирлинга бросить рудник. Невыносимо было знать, что люди умирают там от чахотки, невыносимо было видеть жадный блеск, который появлялся в глазах Линкса, когда он начинал говорить о золоте.
На исходе дня мы нашли место, где решили поставить палатку. Поблизости протекал ручей, так что вода у нас была. Аделаида обещала показать мне, как печь лепешки. В седельных вьюках лежал вареный бекон и немного баранины.
Какой чудесной была бы эта поездка, если бы не присутствие Джаггера. Должна признаться, что он очень хорошо умел разводить огонь, но при этом дотошливо объяснял, как это надо делать и как важно найти подходящее для костра место.
— Лесной пожар может начаться из-за пустяка, — сказал он, — и я надеюсь, мисс Нора, что вам не доведется его увидеть.
— Последний раз он был просто чудовищным, — вставила Аделаида. — Я уж думала, что сгорит поместье.
— Мы все так думали, — согласился Джаггер. Его полное лицо стало непривычно серьезным. — Нам очень долго пришлось оставаться в кольце огня. Я боялся, что пламя вот-вот охватит эвкалипты около дома, и тогда нам конец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37