Это унижало и сводило с ума, и Миранда не раз предпринимала попытки наказать его, отправляясь куда-нибудь в поисках внимания, которого страстно желала – однако не у него на глазах. Он был не из тех, кто прощает, и не из тех, кто сквозь пальцы смотрит на измену, но ей доставляло тайное удовольствие знать, что она обманула его, что она может оставить его, когда только пожелает.
А теперь у нее не было выбора. Дункан мертв, и она, Миранда – Золотая Миранда! – в который раз перешла в другие руки. Если бы она очень постаралась, то могла бы выдавить пару слезинок за помин души своего любовника – он не заслужил быть повешенным как собака, – но слезы были не в ее характере. Конечно, она часто проливала их, и всегда с пользой, но не могла вспомнить, когда в последний раз по-настоящему плакала. Она выживала и, более того, знала, как выжить с минимальными потерями, и в этом состояло еще одно резкое различие между мирами Миранды и Кортни Фарроу: одна томилась в шелках и атласах, другая должна была утверждать себя в зловонных тюремных камерах.
Сравнение позабавило Миранду, и она свернулась калачиком под прохладной шелковой простыней. Уголки ее губ растянулись в улыбке, когда она в десятый раз подумала о том, как Кортни Фарроу, избитую и истекающую кровью, бесчувственную и сломленную духом, тащат из сырого трюма и ведут под голодными, плотоядными взглядами команды. Это станет для нее концом, и Миранде очень хотелось бы посмотреть на это, но, конечно, после недели заточения маленькая сучка наверняка мертва.
Рассматривая носы своих начищенных сапог, лейтенант Адриан Баллантайн недовольно нахмурился, заметив пятнышко соли, которое проглядел один из юнг. Лейтенант был чисто выбрит, и после только что принятой ванны его влажные волосы отливали цветом полированной меди в мягком свете фонаря. Он сидел, небрежно закинув скрещенные ноги на угол письменного стола и сложив длинные тонкие пальцы щепоткой под нижней губой.
Баллантайн надел просторную рубашку и бриджи, решив, что еще слишком рано и в каюте слишком жарко, чтобы обременять себя плотной шерстяной курткой и форменным воротником, и белоснежная рубашка, расстегнутая у ворота, заметно контрастировала с темным загаром и густыми медно-каштановыми волосами на груди. Его лоб, сосредоточенно наморщенный, внезапно разгладился, когда он почувствовал едва различимые изменения в движении судна.
Летний шторм заставил их последние сорок восемь часов простоять на якоре в защищенном от ветра заливе, и таким образом они получили дополнительное время, чтобы залечить раны и провести необходимый ремонт парусов и оснастки. С первым утренним ветром они обогнули мыс Бланк, и, если погода продержится, через три дня бросят якорь в Гибралтаре.
– Да, кто там? – Услышав стук в дверь каюты, лейтенант, прищурившись, поднял голову.
– Раунтри, сэр.
Баллантайн не хотел впускать его, но потом вспомнил, что сержант был прислан по его просьбе.
– Входите, мистер Раунтри. – Вздохнув, Баллантайн убрал ноги со стола.
Каюта, расположенная в середине корабля, была небольшой и не имела окон. В достаточно комфортабельной для человека, ведущего спартанский образа жизни, каюте поместились койка, письменный стол и стул, книжный шкаф и небольшой шкаф для одежды, однако когда в каюту входили еще два человека, становилось очень тесно.
Как только сержант ввел в каюту жалкого оборванца, серо-голубые глаза лейтенанта расширились, а нос недовольно сморщился от омерзительного запаха, проникшего вместе с заключенным в его жилище.
– Господи, неужели нельзя было опрокинуть на него ведро воды, прежде чем вести сюда?
– Я так и сделал, сэр, – заверил его Раунтри, от отвращения тоже сморщив нос. – Но запах оказался очень сильным. Своеобразная флора, если вы понимаете, что я имею в виду.
– Не могли бы вы пригласить ко мне доктора Рутгера? – Баллантайн смотрел на мальчишку, размышляя, разумно ли было поддаваться эмоциям. – У мальчика раны, их нужно осмотреть.
– Да, сэр. Что-нибудь еще?
Лейтенант задумался, размышляя, сыграла ли с ним шутку память или под складками грязной одежды мальчик действительно стал меньше ростом. Лицо его было серым от недостатка свежего воздуха, глаза провалились в глазницы, обведенные синими кругами.
– Когда заключенный последний раз ел?
– Будь я проклят, сэр, если знаю. Макдонадд говорит, что большую часть того, что они приносили, он бросал им в лицо.
– Вот как? Правда? – Опустив руки на стол, Адриан тихо побарабанил пальцами по дереву. – Спасибо, сержант. На данный момент это все.
– Да, сэр.
Когда дверь закрылась, Баллантайн пролистал стопку бумаг и аккуратно сложил их на углу стола. Он чувствовал, что пленник настороженно наблюдает за ним, следя за каждым его движением, и с трудом сдержал улыбку.
Но Кортни видела только его мрачное лицо и силу, которая исходила от его мускулов, когда он двигался. Она была сбита с толку неожиданным вызовом и не понимала, -что могло понадобиться от нее этому высокомерному, самодовольному янки. Глубоко в ее душе таился страх тюремного заключения в маленькой железной клетке и самый настоящий ужас, что ее отправят туда опять. Кортни всегда ненавидела тесное, замкнутое пространство, и клетка была одним из самых жестоких испытаний ее воли и выносливости. Она постоянно боролась с настойчивым желанием закричать, истерически разрыдаться, броситься на решетки и доски и умолять охранников дать ей хотя бы одно сухое одеяло, хотя бы один луч света, хотя бы один глоток свежего воздуха. Но она ничего этого не сделала, а сидела, молча сжавшись в темноте. И хотя ее щеки часто бывали мокрыми от слез, она не помнила, чтобы испытывала какое-нибудь чувство, кроме ненависти.
И сейчас ненависть мешала ей слышать и ясно мыслить. Глаза жгло от яркого света, мышцы сводило судорогой, кожу стянуло от грязи, пота и засохшей морской соли, и она болела от рубцов и ссадин, оставленных наручниками и твердыми решетками. Кортни потеряла синюю косынку, и ее волосы висели теперь сальными патлами, а отсыревшая одежда воняла плесенью.
Однако когда она в первый раз подняла взгляд и посмотрела на своего ненавистного врага, ее глаза были ясными и блестящими, и в их глубине горел зеленый огонь.
– Итак, мальчик, чему ты научился за последние семь суток, кроме как выбрасывать хорошую еду и наполнять вонью мою каюту?
Кортни пристально смотрела на него. Семь суток! В безвоздушной полутьме она потеряла представление о времени.
– Полагаю, ты не можешь ответить на прямой вопрос, – протянул Баллантайн. – Возможно, тебе нужна еще неделя одиночества, чтобы развязать язык?
– Нет, – к досаде Кортни, сорвалось с губ. – Нет, я... – Она умолкла, но самодовольная улыбка уже кривила его губы.
– Ты – что?
– Мне наплевать на то, что вы делаете, янки! – вызывающе огрызнулась она. – Но я отвечу на ваш вопрос: еда кишела личинками, а за запах благодарите собственное" гостеприимство.
– Ты привык к лучшим условиям жизни, да? – Баллантайн откинулся на спинку стула.
– Я привык жить как человек, а не как животное.
– Ты, мальчик, изъясняешься как образованный человек, – отметил лейтенант после продолжительной паузы. – Это означает, что ты не всегда был пиратом, так?
– Не понимаю, почему мое воспитание должно вас интересовать?
– Оно меня не интересует, – без колебаний ответил он. – На мой взгляд, Дункан Фарроу мог бы найти для своего сына занятие получше.
– Очень жаль, что у вашего отца не возникло" подобного желания. – Она прищурила изумрудные глаза и в награду получила изумленный взгляд.
По мнению Баллантайна, неделя в клетке могла бы деморализовать и мужчину вдвое старше этого оборвыша.
– Ты, мальчик, очевидно, собираешься испытать мое терпение, – слегка улыбнулся Баллантайн. – Неужели ты совсем не ценишь свою жизнь?
Кортни ничего не ответила, а зажав в кулаки тяжелые звенья цепи, посмотрела на него с таким отвращением, какое только могла выразить. Это не произвело эффекта, на который она надеялась, лейтенант просто посмотрел в полные ярости глаза, и его улыбка сменилась тихим смехом.
– Отлично, мальчик, ты доказал, каким свирепым можешь быть. Я поражен, это правда. И вопреки всякой логике даже готов предложить тебе способ помочь самому себе.
– Помочь себе? – подозрительно переспросила Кортни, которую разозлил его смех.
– Горячая еда, горячая ванна и, возможно, даже шанс заслужить место на камбузе, – ответил он, опершись ладонями о стол.
– В обмен на что?
– На небольшую информацию.
– Идите к черту!
– Твой отец прорвал блокаду Триполи, не так ли? Кортни сильнее сжала цепь, но ничего не ответила.
– Откуда он узнал, где и когда можно пройти мимо сторожевых постов?
Она с презрением отвернулась.
– Что он перевозил сквозь посты? Он собирался сразу вернуться на Змеиный остров? – Длинные пальцы снова беззвучно забарабанили по крышке стола. – Через два часа я должен заступить на вахту, мальчик, и до тех пор хотел бы получить ответ.
– От меня вы ничего не получите, янки! – отрезала она, но Баллантайн лишь снисходительно вздохнул.
– Тебя и твоего дядю не взяли в этот поход. Почему?
– Вы же умный, янки, так расскажите мне.
– Я бы предпочел, чтобы ты рассказал мне, – вкрадчиво произнес он, и Кортни обнаружила, что смотрит в ледяные серые глаза.
– Эверар был ранен в ногу, – быстро проговорила она, – и рана еще не совсем зажила.
– Корабли плавают и с ранеными людьми.
– Они плавают и с павлинами на мостике. – Кортни чуть было не пропустила удар.
– А ты? – спокойно спросил Баллантайн. – Почему тебя не взяли? Такой человек, как Фарроу... – Он пожал плечами. – Думаю, он бы гордился тем, что его сын сражается с ним рядом.
Кортни почувствовала, как горячая кровь прилила к ее щекам. Очень тонкий намек на то, что Дункан Фарроу не считал своего сына достойным сражаться с ним рядом, требовал резкого ответа, но Кортни отказалась заглотнуть приманку. Сын или дочь, она могла сражаться как любой воин, уверенно и искусно владея абордажной саблей и мушкетом. Годы жизни среди жестоких корсаров научили ее многому – в том числе беспрекословному подчинению приказам, полученным от отца. Он приказал ей и Эверару оставаться на Змеином острове по причинам, которые янки никогда от нее не узнают.
Поднявшись со стула, Баллантайн подошел к ночному столику, и Кортни напряглась, услышав тихое журчание воды, наливаемой из кувшина в жестяную кружку.
– Ты хочешь пить? – полуобернувшись, спросил он. – Или есть?
– Нет. – Глядя на прозрачную воду, льющуюся из кувшина, она провела языком по пересохшим губам.
– Вот, мальчик, возьми. – Улыбнувшись, он протянул ей кружку. – Пей, этим ты не нарушишь никаких ваших законов.
Каюта вдруг закачалась у нее под ногами, и, к собственному ужасу, Кортни почувствовала, что ее охватила дрожь. Она зажмурилась, чтобы избавиться от искушения, но когда открыла их, оно все еще было перед ней. Американец подошел ближе – он догадался о ее слабости и воспользуется этим, чтобы укротить ее, уговорить, а потом забросать вопросами.
– Мне ничего не нужно от вас, янки, – прохрипела Кортни. Во рту у нее было так сухо, что, когда она говорила, язык, казалось, царапал нёбо. – Я только хочу, чтобы со мной обращались так же, как и с другими заключенными.
– Но ты не такой, как другие заключенные, – многозначительно произнес Баллантайн. – Ты сын Дункана Фарроу и будешь удостоен особых почестей от капитана, если он узнает, что ты находишься на борту.
– Так почему вы не доложите ему? – прошептала она, стараясь не думать о вкусе воды, которую лейтенант все еще протягивал ей.
– Я не сказал ему, потому что он с одинаковым успехом может как повесить тебя на ближайшей нок-рее, так и доставить на суд властям.
– И это вас волнует? – с издевкой усмехнулась Кортни.
– Вовсе нет. – Он улыбнулся и сел на край письменного стола. – Во всяком случае, не так, как это будет волновать тебя.
– Я буду смотреть на это просто как на еще одну демонстрацию правосудия янки.
– Ваши люди получили такую форму правосудия, какую заслужили. – Горечь в ее голосе зацепила какую-то струнку в душе Баллантайна. – Пиратство, грабеж, белое рабство, убийства – вряд ли все это заслуживает снисхождения.
– Мой отец не убийца! – последовал возмущенный ответ. – Он не имеет никакого отношения к рабству и никогда не требовал выкупа за захваченную команду янки.
– А за французскую или испанскую?
– Он поступал с ними так же, как они поступали с нами. И я надеюсь, в ближайшем будущем вы тоже получите подобный урок.
– Но ты не отрицаешь пиратство как таковое – нападения на караваны судов и захват кораблей силой. – Баллантайну надоело держать кружку, и он поставил ее на стол. – Или, быть может, у вас есть способы правосудия и для таких случаев?
– Вы, янки, уже нашли такие способы, – сухо заметила Кортни. – Я уверена, вы называете их каперством.
– Ты, мальчик, слегка искажаешь истину.
– Неужели? Ваши торговые суда вооружены и открывают огонь по французским и испанским кораблям, разве не так? Они подстерегают грузы пряностей и сахара, идущие из Вест-Индии, а захваченных африканцев продают вам как рабов для работы на ваших хлопковых плантациях. Скажите мне, янки, как можно назвать этот справедливый порядок? – Кортни с удовольствием наблюдала, как яркая краска заливает лицо лейтенанта.
– У тебя характер твоего отца, мальчик, – пробормотал он после напряженного молчания. – Но пожалуй, достаточно. Скажу откровенно, моему хорошему настроению приходит конец. Мне нужны ответы, и я хочу получить их сейчас, или, помоги мне Господь, ты станешь вспоминать клетку как подарок.
– Вы не запугаете меня, янки. – Кортни расправила плечи. – И вы зря тратите слова, если думаете, что ваши угрозы заставят меня струсить.
– Нам уже многое известно о... занятиях твоего отца. – Скрестив на груди мускулистые руки, Баллантайн смотрел на Кортни холодным жестким взглядом. – Мы знаем, что Дункан Фарроу работал на Юсефа Караманли, пашу Триполи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68