— По нашей линии все в полном порядке, служба безопасности отлажена как часы. А твои люди?
— С безопасностью никаких проблем, — сказал он. — Меня беспокоит другое.
— Прием? — сказал Паредес. — Опасаешься эксцессов при встрече?
— Сенатор и депутаты обещали заполнить площадь верными людьми, — сказал он. — Но всем их обещаниям грош цена, сам знаешь. Я вызвал в Лиму представителей комитета по встрече президента. Ближе к вечеру я с ними потолкую.
— Эти горцы будут последними свиньями, если не встретят президента с распростертыми объятьями, — сказал Паредес. — Он проложил у них шоссе, выстроил мост. Раньше никто и не слышал про Кахамарку.
— Кахамарка была оплотом апристов, — сказал он. — Мы основательно почистили город, но всякое может случиться.
— Президент верит в успех, — сказал Паредес. — По его словам, ты обещал ему сорокатысячную манифестацию и полное благолепие.
— Будет ему и манифестация и благолепие, — сказал он. — Но в гроб меня вгонит это, а не язва и не сигареты.
Заплатили китайцу, дон, выбрались наружу, а в патио все уже собрались, и сеньор Лосано, увидевши их, сделал недовольное лицо и постучал по циферблату своих часов. Стояло в патио человек с полсотни, все в штатском, кто-то ржал, и дух стоял тяжелый. «Чем он лучше меня, — возмущался Лудовико, — кто он такой, чтоб нас инструктировать?» — а майор из полиции был вот с таким брюхом, дон, заика и через каждое слово говорил «значит»: з-з-значит, штурмовые г-г-гвардейцы и н-н-наряды рассредотачиваются по п-прилегающим улицам, а к-к-конные патрули скрытно занимают гаражи и д-д-воры. Лудовико и Амбросио потешались, дон, слушая е-е-его, но Иполито стоял как на панихиде. Тут выступил вперед сеньор Лосано, стало потише.
— Самое главное в том, чтобы полиции не пришлось вмешиваться, — сказал он. — Сеньор Бермудес особо это подчеркивал. И чтоб никакой стрельбы.
— Это он для тебя старается, — сказал Лудовико Амбросио. — Чтоб ты все передал дону Кайо.
— И п-п-потому, значит, личное оружие в-вам роздано не будет, п-получите, значит, только дубинки и п-прочее.
Тут все завыли, загудели, затопали ногами — запротестовали, дон, но открыто возразить никто не решился. М-м-молчать, сказал майор, но уладил все дело сеньор Лосано — и так умно, дон:
— Неужто таким первоклассным ребятам понадобится палить, чтобы разогнать кучку полоумных? А если пойдет наперекосяк, пустят штурмовых гвардейцев, — и пошутил еще, светлая голова: — Ну-ка, кто боится, поднимите руку. — Никто, конечно, не поднял, а он: — И хорошо, а то пришлось бы вычесть за то, что выжрано было за счет казны. — Тут все засмеялись, а он: — Продолжайте, господин майор.
— Ну вот, з-значит, и все. П-получите снаряжение, но сначала п-приглядитесь друг к другу, чтоб дубинкой своего не звездануть.
Опять засмеялись, но не потому, что было смешно, а просто из вежливости, а в арсенале им под расписку выдали резиновые дубинки, кастеты, велосипедные цепи. Вернулись в патио, некоторых уже так развезло, что еле говорили. Амбросио завел с ними беседу: кто, да откуда, да где призваны. Но там все были добровольцы, дон. С одной стороны, рады были сшибить пару лишних солей, а с другой — было боязно: мало ли как все обернется. Покуривали, пошучивали, замахивались, дурачась, друг на друга дубинками. Так проваландались до шести, а в шесть пришел майор и повел всех в автобус. На площади они разделились: половина осталась с Лудовико и Амбросио у качелей, а другую половину Иполито увел к кинотеатру. По трое-четверо стали подтягиваться к месту. Лудовико и Амбросио поглядывали на креслица качелей: вот, наверно, юбки-то парусят, а? Но в тот раз, дон, ничего бы не увидали, темновато было. Остальные покупали себе у ларьков и лотков всякие пирожки и сласти, а двое так и не расстались со своей бутылкой — пристроились у «американских горок» и потягивали из горлышка. Похоже, Лосано надули, сказал Лудовико. Они торчали на ярмарке полчаса — и ничего.
В трамвае они сели рядом, Амбросио купил билеты. Амалия была так зла, что даже не смотрела на него. Ну, чего ты такая злопамятная? — говорил Амбросио, а она, отвернувшись, глядела в окно на авениду Бразилии, летевшие мимо машины, на кинотеатр «Беверли». Говорят, женщины добросердечны, но злопамятны, сказал Амбросио, вот и ты тоже, ведь когда они случайно встретились на улице и он сказал ей, что в одном доме в Сан-Мигеле ищут прислугу, она же с ним разговаривала? За окном — полицейский госпиталь, старая церковь Святой Магдалины. А потом, у черного хода? Салезианский коллеж, площадь Болоньези. У тебя кто-нибудь есть, Амалия? Тут в вагон сели две женщины — похоже, легкого поведения, — заняли места напротив, начали поглядывать на Амбросио, бесстыдницы. Велика важность, если мы иногда прогуляемся с тобой, как давние друзья? А они похохатывали, вертелись, стреляли в него глазами, и тут вдруг, ни с того ни с сего, язык словно сам собой выговорил: ладно, так куда же мы пойдем? — и смотрела она при этом не на Амбросио, а на тех двух. Амбросио оторопело уставился на нее, заскреб в затылке, потом засмеялся: ну, ты даешь! Первым делом они отправились в Римак, Амбросио должен был встретиться со своим приятелем. Вошли в ресторанчик на улице Чиклайо, приятель сидел там и ел цыпленка с рисом.
— Знакомься, Лудовико, моя невеста, — сказал Амбросио.
— Не слушайте его, — сказала Амалия. — Просто старая знакомая.
— Садитесь, — сказал Лудовико. — Выпейте пива со мной за компанию.
— Мы с Лудовико работаем вместе, при доне Кайо состоим, — сказал Амбросио.
— Я за рулем, а он — так, на всякий случай. Жуткие у нас с тобой ночи, верно, Лудовико?
В ресторане были одни мужчины, многие уже сильно поддатые, и Амалии стало как-то не по себе. Что ты тут делаешь, подумала она, в кого ты такая дура уродилась? Мужчины с соседних столов пялили на нее глаза, но заговорить не решались: боялись, видно, ее спутников, потому что Лудовико был такой же рослый и здоровенный, как Амбросио. Только некрасивый очень: лицо все оспой побито и зубов во рту мало. Они переговаривались через ее голову, что-то рассказывали друг другу, о чем-то спрашивали, и Амалию уже стало злить, но тут Лудовико стукнул кулаком по столу: пойдем на корриду, я вас проведу. И правда провел, только не через главный вход, куда зрители идут, а через боковой, из переулочка, и полицейские в дверях откозыряли ему как дорогому гостю. Сели на теневой галерее, на самой верхотуре, но народу было мало, и, когда выгнали второго быка, перебрались поближе к арене, в четвертый ряд. Участвовало три матадора, а самой звездой был Санта-Крус — негр в сверкающем костюме. Хлопаешь, потому что вы с ним братья по крови, в шутку сказал Лудовико, а Амбросио не обиделся, а сказал: да, и еще потому что он храбрец. Тот и вправду не боялся быка: становился на колени, пропускал его за спиной. До тех пор Амалия видела корриду только в кино и сначала закрывала глаза, вскрикивала, когда бык чуть не пропорол бандерильеро, говорила «какой ужас», глядя на работу пикадоров, но потом, к концу, освоилась, и когда Санта-Крусу вывели последнего быка, замахала, как Амбросио, платочком, прося ухо. Ей понравилось на корриде, по крайней мере, хоть что-то новенькое. Все лучше, чем весь выходной развешивать белье с сеньорой Росарио, или слушать, как тетка жалуется на своих жильцов, или без толку бродить по улицам с Андувией и Марией. В ближайшей палатке выпили по рюмке, и Лудовико, распрощавшись, ушел. Они же с Амбросио медленно двинулись к Лассо-де-Агуас.
— Понравился тебе бой быков? — сказал Амбросио.
— Понравился, — сказала Амалия. — Только разве можно так мучить животных?
— Ну, раз понравилось, еще сходим, — сказал Амбросио.
Она уж было собралась ответить ему «и не мечтай», но вовремя прикусила язык, обругав себя мысленно дурой. Тут она вспомнила, что они с Амбросио не гуляли вместе уже больше трех лет, почти четыре, и ей вдруг взгрустнулось. Теперь куда? — спросил Амбросио, а она сказала, что ей надо к тетке, в Лимонсильо. А что же он делал все эти годы? Пойдем лучше в кино, успеется к тетке, — сказал Амбросио, и они пошли. Картина была про пиратов, и, сидя в темном зале, она почувствовала, что вот-вот заплачет. Ты что, вспоминаешь, как ходила в кино с Тринидадом, дурища? Или как жила в Миронес и целыми днями месяцами сидела, молчала, и, кажется, даже не думала? Нет, она вспоминала другое — как встречались в Суркильо, и как она потихоньку пробиралась в его каморку над гаражом, и как все это было. И тут снова охватила ее ярость: всю морду расцарапаю, если он ко мне притронется. Но Амбросио и не думал даже к ней притрагиваться, а, когда вышли из кино, пригласил ее пообедать. Пошли в сторону Пласа-де-Армас и говорили о чем угодно, только не о том, что было раньше. И взял он ее за руку, когда они стояли на трамвайной остановке, я не такой, как ты думаешь, Амалия. Да, Амбросио, ты не такой, как ты думаешь, сказала Кета, достаточно посмотреть, что ты делаешь, жалко мне эту несчастную Амалию. Ну-ка, отпусти меня, а то закричу, сказала Амалия, и Амбросио послушался. Не будем ссориться, Амалия, об одном тебя прошу — забудь все, что было. Ведь столько времени прошло, Амалия. Сели в трамвай, доехали молча до Сан-Мигеля. Вышли, уже начинало смеркаться. У тебя был другой, сказал Амбросио, этот, с текстильной фабрики, а у меня никого не было. А чуть погодя, уже на углу: измучился я из-за тебя, Амалия, и голос у него был такой сдавленный. Она не ответила, бросилась бежать, а в дверях оглянулась: он стоял на углу, в тени низкорослых голых деревьев. Амалия вбежала в дом, силясь побороть волнение и злясь на то, что все-таки волнуется.
— Ну а что с этой офицерской ложей в Куско? — сказал он.
— Конгресс должен утвердить производство полковника Идиакеса в генералы, — сказал Паредес. — Подходящей должности в Куско нет, стало быть, ему придется уехать, а без него этот кружок развалится сам собой. Да они и сейчас довольно безобидны — только разговоры разговаривают.
— Мало убрать из Куско Идиакеса, — сказал он. — А начальник гарнизона, а вся эта капитанская шушера? Не понимаю, почему вы до сих пор не рассовали их по разным округам. Министр обещал на этой же неделе начать переводы.
— Я десять раз докладывал ему, десять раз показывал рапорта моих информаторов, — сказал Паредес. — Он осторожничает, потому что речь идет о людях заслуженных и заметных в армии.
— Значит, надо подключить к этому делу президента, — сказал он. — Сразу после Кахамарки следует приняться за эту группу. Наблюдение-то хоть надежное?
— Будь спокоен, — сказал Паредес. — Известно даже, кто что ел на обед.
— В один прекрасный день им на стол выложат миллион, и мы получим революцию, — сказал он. — Надо без промедления разослать их по дальним округам.
— Идиакес очень многим обязан режиму, — сказал Паредес. — Не хочется разочаровывать президента: он очень болезненно относится к человеческой неблагодарности. Для него будет настоящим потрясением, когда он узнает, что Идиакес устраивает заговоры.
— Если они выступят, потрясение будет еще больше. — Он встал, вытащил из портфеля несколько листков и протянул их майору. — Вот, прогляди-ка, потом скажешь, заведены ли у тебя досье на этих лиц.
Паредес проводил его до дверей и, когда тот уже выходил, вдруг задержал:
— А как же это у тебя вышло с телеграммой из Аргентины?
— Это не у меня вышло, — сказал он. — То, что апристы забросали камнями наше посольство в Буэнос-Айресе — отрадное известие. Я проконсультировался с президентом, и он распорядился печатать.
— Да, отрадное, — сказал Паредес. — Здешние офицеры были возмущены.
— Вот видишь, я все предусмотрел, — сказал он. — До завтра.
Но очень скоро, дон, явился Иполито, мрачнее тучи: демонстрантки пришли, развернули свои транспаранты, лозунги и всякую такую хреновину. Женщины вступили на ярмарочную площадь, а люди Лудовико стали тогда подтягиваться к ним навстречу, словно бы любопытствуя. Четыре женщины несли полотнище с намалеванными на нем красными буквами, а за ними шла еще кучка — самые закоперщицы, сказал Лудовико, — по их знаку остальные начинали кричать и скандировать, а было этих остальных целая толпа. Посетители ярмарки тоже заинтересовались, пошли посмотреть, а те кричали, только не разобрать было, что они кричат, и среди них были старухи, и молодые, и совсем девчонки, но ни одного мужчины, все так, как предупреждал сеньор Лосано, сказал Иполито. Шли они как на крестном ходу, у некоторых даже руки были сложены для молитвы. Много их было, дон, — двести, или триста, или четыреста, и в конце концов вся их демонстрация вползла на площадь.
— Проглотим не жуя, — сказал Лудовико.
— Смотри не подавись, — сказал Иполито.
— Мы врежемся в середину, расчленим их надвое, — сказал Лудовико. — Мы займемся головными, а ты, Иполито, — теми, что в хвосте.
— Думаешь, они не бодаются, а лягаются? — натужно пошутил Иполито, и шутка у него не получилась. Он поднял воротник и пошел к своим. Женщины шли по площади, а они — следом, кучками и поодиночке. Когда добрались до «американских горок», снова появился Иполито: сил моих нет, стыдно, лучше я уйду. Знаешь что, сказал ему Лудовико, в последний раз тебя предупреждаю, брось дурака валять, мне за тебя отвечать неохота, делай, что говорят! На Иполито это подействовало: поглядел с бешенством и побежал на место. Тем временем собрались, дон, все ребята. Лудовико и их подбодрил матюгами, и все они втерлись в середину шествия. Женщины все сгрудились у карусели, те, что несли плакат, повернулись к остальным лицом, одна взобралась повыше, начала речь. Народу все прибывало, пошла толкотня и давка, музыка смолкла, но все равно ни словечка было не разобрать. Они хлопали в ладоши, протискивались поближе, а с другой стороны лезли люди Иполито. Рукоплескали, кричали «ура» и «правильно», женщины на них посматривали недовольно, но некоторые обрадовались: они за нас, мы не одни; Амбросио с Лудовико переглянулись, будем держаться друг за друга, и их люди уже вклинились в толпу женщин, рассекли ее надвое и перли дальше, тут и пошел свист, появились трещотки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84