Все равно деньги останутся в проклятой семье. В этом-то вся шутка.
Диксон откинулся вместе с креслом назад, а потом обрушился вперед с грохотом, от которого дрогнул пол.
– Они покупают местечко с хорошей репутацией и хорошей отчетностью, и ведут дела вполне законно, действительно законно – платят все налоги, пошлины и прочее. И так они продолжают действовать несколько лет, прежде чем начать использовать это место для скрытых целей. Им нужна респектабельность, и они могут себе позволить заплатить за это. Купить «Винси» и вести там дела несколько лет себе в убыток могло стоить им пару миллионов, но что для них такая сумма? Они каждый год имеют дело с суммами размером с телефонный номер. Возможно, они списывали потери на «Винси» как потери на уплату налогов.
– И «Винси» ведь в самом деле считается респектабельным магазином.
– Естественно. Они попросту на самом деле скупали и продавали антиквариат, а если некоторые из покупателей и были подставными лицами, то что из того? Они ведь никогда не притрагивались к краденым вещам. Фактически они вынуждены были быть более честными, чем любой средний торговец. Мне доложили, что у Саломана превосходные отношения с местным полицейским участком.
– А кто на самом деле Саломан?
– А, это и впрямь очень интересная деталь. Когда они приобрели это антикварное дело, оно было выставлено на продажу после смерти прежнего владельца – тот и был настоящим мистером Саломаном. Ему на момент смерти было под семьдесят, и он владел «Винси» с тридцать пятого года. По всем данным он был просто фантастическим стариканом, настоящим экспертом по струнным инструментам – он знал о них все, а по части смычков ему вообще не было равных. В молодости он был хорошим скрипачом и выступал с концертами, но по каким-то причинам оставил музыку и занялся бизнесом в антикварном деле.
– Вы хотите сказать, – поднял брови Слайдер, – что они купили и его имя, и его репутацию? Тот человек в «Сотби» послал Атертона именно к Саломану, потому что тот, по его словам, эксперт по смычкам.
– Здорово, верно? Полагаю, что те, кто был с этим тесно связан, когда произошла замена хозяина, могли знать, что старый Саломан умер, но обычная публика не знала этого, и думаю, что сейчас старика никто и не помнит.
– Так кто все-таки наш Саломан?
– Разумеется, его зовут не Саломан. Более того, он даже не еврей, хотя и носит ермолку. Он итальянец, зовут его Джо Нованто. В нашу страну приехал в качестве беженца после того, как нацисты оккупировали Италию. Здесь сменил имя на Джозефа Нивса и нашел себе работу на фирме «Хиллс оф Хануэлл» как мастер по изготовлению смычков – видимо, он и в Италии тоже занимался именно этим. После войны он решил остаться здесь и устроился на работу в «Винси».
– Значит, он действительно специалист по смычкам?
– О, да, в этой части все правильно. Его взяли в магазин для ремонта и восстановления смычков и инструментов, предназначенных для продажи, и он изучал работу со старинными инструментами под руководством настоящего Саломана, так что его обучал эксперт. А когда Саломан умер и магазин пошел на продажу, он присвоил себе и его имя, и его репутацию, и даже кое-что из его характера. Разумеется, тот факт, что он проработал там столько времени, весьма способствовал подмене оригинала – люди видели давно знакомое лицо, и со временем его уже полностью отождествляли с покойным Саломаном. Наверное, не так уж много народу приходит в такой магазин больше одного раза в жизни.
– И уж, конечно, он прекрасно знал все, с чем имел дело Саломаи.
– Он пробыл там двадцать пять лет.
– Но на какой стадии он был завербован? Если организация купила «Винси» после смерти старика, не был ли Нивс уже тогда ее членом?
– Один Бог знает. И не думаю, что это когда-нибудь узнаем мы. Но если вас интересует мое личное мнение, то я бы ответил «да». Все эти дела с законсервированной агентурой обычно тянутся чертовски долго, но такие люди работают масштабно. Можно себе позволить планирование на пятьдесят лет вперед, если знаешь, что прибыль в конце концов получат те, кто является твоей плотью и кровью. Я бы сказал, что Нивс, или Нованто, был их человеком с самого начала, еще даже до того, как покинул Италию, и его просто не вводили в игру, пока не настал подходящий случай. Он мог и вообще им не понадобиться никогда. И, конечно, мы ничего не сможем ему пришить. Он не выглядит человеком, соблюдающим законы, он действительно их соблюдает, за исключением использования имени Саломана, а это не преступление.
– Итак, как мы будем действовать дальше? – спросил Слайдер.
Диксон внимательно посмотрел на него и уложил оба своих массивных кулака на крышку стола, сделавшись еще более внушительным и квадратным, чем раньше. Что это, подумал Слайдер, ответ на языке тела? Диксон мог бы написать книгу на эту тему.
– Ответ на вопрос вряд ли вам понравится, Билл. Боюсь, что мы вообще ничего не будем делать – это дело забирают из наших рук.
– Специальный Отдел?
– Они проводят свою операцию по этой Семье. И они знают, что делают. Ладно, хватит вам, бесполезно так на меня смотреть. Вам следовало этого ожидать. Я даже удивляюсь, как это они нам позволили так долго с этим возиться.
– А как же Анн-Мари? – спросил Слайдер онемевшими губами.
– Ну, на самом деле это боковая ветвь дерева, не так ли? Кроме того, она была их же человеком. Совершенно очевидно, что они убрали ее, как только она начала причинять беспокойство, и, поскольку они почистили все собственное дерьмо, вы не можете ожидать от наших ребят из спецотдела, что они будут здорово переживать об этом. У них есть гораздо более крупная рыба для жарки. Спецы не хотят, чтобы мы болтались под ногами и пачкали их ковер своей грязью.
– А миссис Гостин? А Томпсон?
– Послушайте, – Диксон пожал массивными плечами, – я хорошо понимаю, что вы чувствуете, но ведь гораздо более важно захватить тех типов на самой верхушке, чем какого-то местного исполнителя. Если мы будем продолжать тыкать пальцем в раскинутую сеть, то напугаем их вплоть до свертывания деятельности, и вся громадная работа спецов будет потрачена впустую. В любом случае, даже если вы и найдете, кто убил эту девушку Остин, то семь к одному, что сейчас этот человек уже мертв. Они не терпят ошибок, вы это знаете. И любой, кто привлек к себе внимание, рассматривается как ошибка. Ipso facto, черт возьми. Такого они уничтожают, и никаких забот.
Слайдер молча смотрел на него. Диксон убрал кулаки со стола и оперся на локти.
– Все не так плохо, как кажется, хватит вам. Получена команда официально закрыть дело. Томпсон убил Остин и покончил жизнь самоубийством, а со старой леди произошел несчастный случай. Все так и будет записано, и могу вам сказать, что цифра будет выглядеть достаточно прилично.
– Цифра? – недоверчиво переспросил Слайдер.
– Нам предоставлена некая сумма, официально, и поскольку вы проделали большую часть работы, то я передаю ее вам, Билл. Это будет занесено в ваше личное дело. Что даст вам некоторое преимущество, а? Вы очень скоро станете Мечтой Любой Девушки.
Диксон вновь откинулся в кресле с широчайшей улыбкой, приглашающей Слайдера выразить удивление, благодарность и прочие чувства, приличествующие такой новости. Подразумеваемое обещание висело в воздухе; обещание скорого повышения, которого так долго дожидалась Айрин, вот оно, золотое видение, только протяни руку...
Слайдер встал.
– Это все, сэр?
Улыбка Диксона растаяла, как заходящее солнце. Сквозь покрасневшую толстую кожу лица проступили гранитные черты. Голос Диксона прозвучал жестко и громко.
– Вы сняты с этого дела. Это официальное распоряжение, вам понятно? Забудьте об этом.
Когда Слайдер проходил мимо комнаты сотрудников отдела, направляясь в свой офис, его окликнул Атертон. Слайдер остановился и тупо поглядел на него. В комнате был еще Биверс, который сидел на столе Атертона, читая газету.
– Это был отчет по Саломану? – жадно полюбопытствовал Атертон. – Нашел Диксон что-нибудь?
– Никогда бы не подумал, что старик согласится рассматривать это дело под идиотским мафиозным углом, – пожаловался Биверс, отрываясь от газеты. – Он всегда был востер со своим хорошим и солидным мотивом денег. Теперь я и в самом деле думаю, что кое-что нащупал. Я просто стер себе яйца с этим педиком Джоном Брауном и его дружком, и мне кажется, что там можно что-то выудить.
– Про них мы знаем, – бросил Атертон.
– Нет, кое-что другое, я хочу сказать. Вы знали, что Тревор Байерс отвечал перед дисциплинарной комиссией Британской ассоциации медиков около восемнадцати месяцев назад? Я пока так и не узнал, за что – они сжимаются, как крабья задница, и молчат насчет этого, но это может быть именно то, из-за чего старый Браун так ерзает. И если Остин как-то об этом разузнала...
– Дело закрыто, – заткнул Слайдер этот поток красноречия. – Официально, решение с самого верха. Мы опять возвращаемся к нарушениям правил дорожного движения.
– Закрыто? – хором произнесли оба детектива.
Ну прямо два клоуна, усмехнулся про себя Слайдер.
– Они собираются поджарить рыбу покрупнее. Работать с чем-то, связанным с мафией, могут только люди из Специального Отдела. Везде таблички «Руки прочь, не трогать». А Анн-Мари превратилась в небольшое боковое ответвление, не представляющее важности.
В краткий миг наступившей после этих слов тишины Атертон успел подумать, что Слайдер всегда упоминает только Анн-Мари, но никогда не говорит о Томпсоне, как будто первая была несправедливой и непереносимой потерей, а второй лишь получил то, чего заслуживал. Но он поборол в себе желание сказать об этом вслух. Вместо этого он вытащил газету из рук Биверса и развернул ее на странице с рекламой развлечений.
– Ну ладно, значит, так тому и быть. По крайней мере, теперь уикенды остаются в нашем распоряжении. Посмотрим, какие мы имеем хорошие шоу на сегодня?
– А вы сможете определить, узнают ли вас еще ваши дети, – обратился Биверс к Слайдеру. – Кто-нибудь хочет чашку чая?
Слайдер отрицательно помотал головой, хотя даже не осознал, о чем его спрашивают, и пошел дальше по коридору. Когда он исчез иг виду, Биверс повернулся к Атертону.
– Что с ним творится такое? Он что, сломался? Я слышал, что он брал с собой в Бирмингем Норму, и за целый день не положил ей руку на колено! Я хочу сказать, это же ненормально.
– Ох, да заткнись ты, Алекс! – утомленно ответил Атертон, переворачивая газетный лист.
Биверс сделал обиженное лицо.
– Я всегда говорил, что работа детектива – это работа для молодых людей. И всегда буду это говорить.
– Нет, когда тебе стукнет сорок, уже не будешь.
– Эти пожилые люди уже не могут выдерживать напряжения, понимаешь? Они позволяют подмять себя. Знаешь, дальше старина Билл, наверное, станет оплакивать самоубийц и писать слезливые стишки. Я всегда говорю...
– Прекрати эту болтовню! – Атертон вскочил, швырнул газету в мусорную корзину и вышел в коридор, но Биверс просто повысил голос, чтобы Атертон услышал его и там.
– Да и ты уже не так молод, верно, Джим? И твое время уходит тоже, старина!
Оставшись в одиночестве, Биверс извлек газету из корзины, разгладил, развернул на спортивной странице и начал читать. Время от времени он начинал насвистывать веселую мелодию, раскачивая короткими ногами, не достававшими до пола с высоты стола. Если не можешь выносить жар, думал он со своей обычной оригинальностью, так и не стой на кухне.
Глава 15
Невезучий коротышка
Вернувшись в свой офис, Слайдер решил немного прибраться, но это занятие вскоре выродилось в сидение на столе и грустное разглядывание фотографии Анн-Мари. В конце каждого своего расследования он обычно ощущал опустошенность и даже нежелание работать, как только проходило кратковременное возбуждение, вызванное достижением результата и оставалось лишь оформить бумаги. Но в данном случае дело обстояло значительно хуже, потому что у него до сих пор не было ответа на многие вопросы, не было ничего, что могло бы уменьшить чувство несправедливости по отношению к жертвам.
Телефон на столе зазвонил, и он неохотно снял трубку. Это был О'Флаэрти.
– Я вспомнил, я его вспомнил! – сдавленно прокричал он в трубку. – Наконец-то я вспомнил этого коротышку. Это был Ронни Бреннер!
– «Полдюймовый Бреннер»? Тот тип, который продавал часы на Голдхаук-Роуд?
– Нет, нет, не этот. Тот эмигрировал, где-то два года назад.
– Эмигрировал?
– Ну, переехал в Норфолк. Сейчас у него все в порядке, у него половина доли от птицефермы. Играет на тромбоне. Нет, я говорю о Ронни Бреннере – маленький такой, завсегдатай скачек, работал на букмекеров, когда был неудачным жокеем, потом стал жучком. Занимается этим постоянно, и всегда болтается на ипподромах – в Бэнбюри и Кэмптон-парке в основном, там есть фавориты. Он у нас был на подозрении, потому что частенько ошивался около конюшен с биноклем и записной книжкой, но засадить его было не за что. Приводов у него не было, понимаешь – потому я и не мог сразу вспомнить. Ты разве не припоминаешь, мы приглядывали за ним в связи с делом о допинге в Уэмбли в восемьдесят восьмом, но ничего на него не нашли.
– Уэмбли? Нет, не помню. По-моему, я тогда был в отпуске, – с усилием произнес Слайдер. – Я только помню, что вы все об этом говорили, когда я вернулся на службу. Немножко перевозбудились, хоть и сезон был дурацкий. Но на стадионе в Уэмбли не бывает лошадей, разве не так? Я думал, это футбольное поле.
– Ежегодная выставка-шоу лошадей. Глупец. Ты что, не проснулся, сынок? Местные парни сцапали его в Бэнбюри за то же самое, а он, положа руку на сердце, поклялся, что никогда бы не сделал ничего подобного с лучшими друзьями человека. Очень трогательно это звучало. Во всем здании после этого заявления не оставалось сухого сиденья. Вот такой он парень. А живет он на Кэтнор-Роуд. Говорил я тебе, что ни черта не забываю?
Усталый разум Слайдера был переполнен фрагментами разговоров и свободными ассоциациями, не имевшими никакого смысла. Голос Атертона произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43