Я хочу сказать, что тот факт, что мы не занимались любовью уже пятнадцать месяцев...
Ошеломительно, оказывается, она точно подсчитывала, сколько это длилось. Он-то мог только приблизительно предполагать. Но женская жизнь делится на периоды, отмечаемые приемом таблеток, поэтому, видимо, для них секс всегда привязан к датам.
– И потом, все эти дни, когда ты не приезжал домой вечером – ну, часть из них ты действительно работал, я полагаю, но не всегда. Но до последнего момента я все же так и не была до конца уверена.
– Послушай, ведь ничего такого не происходит. Ты просто навоображала себе Бог знает что, – возразил Слайдер, но она продолжала сверлить его взглядом, и в ее глазах он увидел не злость, а глубочайшую обиду и боль. Только сейчас к нему пришло неприятное осознание того, какую глубокую рану наносила измена женщине – рану, которую нельзя было залечить. Мужчина мог реагировать на женскую неверность яростью, злобой, ревностью, побоями, наконец, но для женщины реакция на измену была тяжелой болезнью, пожиравшей ее с костями.
– Ты можешь не лгать мне, в этом нет необходимости, – горько продолжала между тем Айрин. – Я могла бы давно понять по их голосам, что они все знают об этом, эти Николлс и О'Флаэрти, когда они звонили и передавали твои отговорки. И Атертон – я же видела, как он смотрел на меня – с жалостью. Наверное, все об этом знали, все, кроме меня! И смеялись надо мной. Могу спорить, они хлопали тебя по спине и поздравляли, не так ли?
– Ты не права, совершенно не права...
– Я терпела до сих пор. Но теперь ты начал проводить у нее ночи напролет, да еще используешь это дело как прикрытие, так вот будь я проклята, если буду терпеть это и дальше! Это мерзко! Да еще с девушкой, молоденькой настолько, что она годилась бы тебе в дочери! И как только ты мог совершить нечто подобное?!
В этот миг в голове Слайдера промелькнуло столько мыслей сразу, что он, к собственному счастью, просто был не способен немедленно ответить. Больше всего он был поражен тем, что Айрин, даже будучи в плену собственного красноречия, могла выразиться о Джоанне как о молоденькой девушке, годившейся ему в дочери. В то же время другая часть мозговых клеток лихорадочно вычисляла, как Айрин вообще могла разузнать о Джоанне. Ни одна живая душа в округе «Ф» не предала бы его, он мог бы поставить свою жизнь против такого предположения, а мысль о том, что она наняла частного сыщика, казалась попросту нелепой. Среди всей этой сумятицы вдруг всплыло в мозгу, что ему должно было бы быть стыдно думать о таких вещах в подобный момент, что вместо этого он должен бы испытывать стыд и раскаяние за то, что так больно обидел Айрин.
Однако то, что он сказал вслух, прозвучало совершенно спокойно и естественно.
– Ты совершенно не права. У меня не было и нет любовницы. И я в любом случае определенно не заинтересовался бы девушкой, годной мне в дочери.
– Ах ты лжец! – Она швырнула на кровать перед ним неизвестно откуда появившуюся у нее в руках фотографию. – Тогда кто же это? Прекрасная незнакомка? Только не рассказывай мне сказок, что ты повсюду таскаешь фотографии неизвестных тебе девиц в своем бумажнике. Мерзавец! Мою фотографию ты никогда не носил с собой, никогда, даже...
Она осеклась и резко отвернулась, чтобы он не видел ее слез. Слайдер поднял с одеяла фотографию, всмотрелся и почувствовал одновременно и ошеломление, и облегчение, и сожаление, и радость, и над всеми этими чувствами преобладала грусть. Со снимка на него смотрела Анн-Мари Остин, разлетались по ветру ее прохваченные солнцем волосы, маленькая летучая рыбка ее ладони сверкала на фоне моря, застыв навеки в беспечном хмельном жесте беспечальной юности.
Образ Анн-Мари был вытеснен из его мыслей под влиянием внезапно возникшей любви к Джоанне, но тут он вновь с сожалением задумался о ее бесполезной короткой жизни и такой же бесполезной смерти. Они усыпили ее, как старую собаку, вспомнились слова Камерона, раздели, как снимают шкуры животных на скотобойне, и бросили на грязном полу той темной пустой квартиры. Он вспомнил детскую челку, маленькие груди с сосками-земляничками, и вновь ощутил под ложечкой чувство острой тоски. Это было его всегдашнее сожаление о мире, где люди бесцельно делают ужасающие вещи по отношению друг к другу; скорбь по тому утраченному миру своего детства, где хорошие люди преобладали над плохими и где всегда было место ожиданиям и надеждам. Это в первую очередь было одной из причин, по которым он стал полицейским, и против этих мыслей ему теперь приходилось бороться; так как они могли лишить его мужества и помешать выполнять свой долг. Он и его товарищи день за днем боролись со злом – и ни на йоту не могли изменить ни существующий порядок вещей, ни возможный будущий, и желание прекратить борьбу было порою таким сильным, таким непреодолимым, потому что борьба казалась безнадежной...
Айрин опять смотрела на него, пораженная выражением отчаяния, появившемся на его лице. Она, конечно, давно знала о чертах меланхолии в его характере, которые он тщательно старался скрывать от нее, да и от себя тоже, но до этого момента она и не подозревала, насколько сильным или глубоким может быть это чувство у ее мужа. Она припомнила все эти истории о полицейских, напивавшихся до бесчувствия по окончании расследования или принимавших наркотики, или пытавшихся предаться забвению при помощи многочисленных связей с женщинами, и о полицейских, тихо кончавших жизнь самоубийством; так уставшие дети ложатся где угодно, лишь бы поспать. Она задумалась, что же это было, что удерживало Слайдера от подобных действий перед лицом его собственного отчаяния, и у нее все еще оставалась маленькая надежда на то, что это была она, хотя в последнее время они испытывали друг к другу растущее раздражение. Она задумалась, как долго это еще может длиться и чем может кончиться, и что, когда придет, наконец, финал, она будет иметь все права считать себя жертвой своей судьбы.
Она смотрела на него с безнадежным отчаянием женщины, понявшей, что она никогда не будет нужна для мужа в такой степени, как его работа, что для Слайдера перестать думать о работе было бы худшим из концов.
Слайдер видел, как желание к сопротивлению покидает ее, и ощутил чувство облегчения и благодарности, хотя так и не понял, что было тому причиной.
– Это фотография убитой девушки, Анн-Мари Остин, – произнес он наконец. – То дело, которое я сейчас расследую. Ты можешь легко проверить это, если не веришь мне.
– Нет. – Она вновь отвернулась от него. – Я тебе верю. – Она притворилась, что ищет что-то в ящике шкафа, лишь бы не поворачиваться к нему лицом, и следующие ее слова прозвучали приглушенно. – Я не должна была лазить в твой бумажник. Прости.
– Не имеет значения.
– Имеет. Я не должна была делать это.
Ему показалось, что она опять плачет.
– Не надо, – сказал он, – ложись лучше спать.
Но когда она обернулась, глаза ее были сухими, хотя и казались очень усталыми. Она легла рядом, не прикасаясь к нему, и повернулась на бок, отвернувшись от него, как обычно спала. Значит, все опять было в порядке. Опасность миновала. Погоня шла по ложному пути, ему повезло. Теперь еще какое-то время он может быть спокоен, потому что она будет чувствовать себя виноватой, что безосновательно обвинила его.
Он даже пожалел, что не может заняться с ней любовью: это успокоило бы и смягчило их обоих, и принесло бы естественное решение возникшей сегодня проблемы. Но он не мог сделать этого, не испытывая к ней никаких чувств, кроме жалости. С того момента, как в его жизни появилась Джоанна, он уже не мог этого сделать.
Глава 13
Бесплотная женщина
Совещание отдела проходило в комнате сотрудников уголовного розыска, остальные офисы были слишком малы, чтобы все сразу смогли там поместиться. Когда Слайдер вошел в комнату, его сотрудники уже были в сборе. КЖД Суилли, которая терпеть пе могла свое настоящее имя – Кэтлин – и требовала, чтобы все называли ее Норма, сидела на одном из столов, раскачивая своими длиннющими красивыми ногами к вящему удовольствию коллег. Детектив-констебль женского дивизиона Кэтлин «Норма» Суилли в дополнение к великолепным ногам имела еще высокий рост, спортивную фигуру, золотистую кожу, крупные белые зубы, соломенно-желтые волосы и прочие незабываемые женские прелести, вполне достойные какой-нибудь Мисс Пляжей Калифорнии. Слайдера часто посещала мысль, что из всех мужчин отдела он был единственным, кого она не пыталась соблазнить, что придавало ему чувство странного превосходства и старшинства над ее жертвами. Она явно расценивала его как реальную и серьезную личность, тогда как остальные представлялись ей не более чем сексуальными объектами.
Сейчас она улыбнулась ему и объявила:
– Вот он пришел, запыхавшийся и помятый, наш превосходный образчик Женатого Человека и Среднего Руководителя.
– Ты кое-что пропустила. Как насчет «Климактерического»? – весело осведомился Биверс, удобно пристроившийся в той точке, откуда открывался наилучший вид на знаменитые Ножки, частенько будоражившие сны этого кругленького курчавого молодого человека со свирепыми устрашающими усами. Биверс тоже был женат – на такой же маленькой и кругленькой, как и он сам, мышке в женском обличье по имени Мэри. Биверс обожал свою жену, но короткие ножки малышки Мэри, увы, не могли раскачиваться таким вызывающим и эффектным образом.
– И еще «Одержимого Маниакальной Идеей»? – добавил сбоку Атертон.
– Только не сегодня, – предупредил их Слайдер, ослабляя узел галстука машинальным движением. – Сегодня я – монумент спокойствия и хладнокровия. Человека, выполнившего свое домашнее задание, невозможно сбить. Время научит вас этому, эх вы, молодежь – никакое чутье не заменит тяжелой и упорной работы.
Пока они привычно ревели и стонали в ответ на шутку, он оглядел их всех. Детектив-констебль Андерсон, только что вернувшийся из отпуска, вероятно, имел в карманах кучу фотоснимков, которые хотел бы показать всем присутствующим. Он был искусником в том, что называл «художественной фотографией» и что почти всегда являлось вариациями на тему заката, отражающегося в море и рефлектирующего на мокром песке. Двое других детективов-констеблей – дубоголовый и одержимый карьерой Хант и тихий сдержанный МакКэй – торжественно восседали бок о бок в глубоких креслах, обрамленные с двух сторон щедро расточающими обаяние Атертоном и Суилли, напротив которых занимал свой наблюдательный пост Биверс, отличавшийся легким сдвигом мозгов, благодаря которому никогда не испытывал чувства стыда или смущения.
Вот здесь, подумал Слайдер, он чувствовал себя в кругу семьи – гораздо более чем среди тех троих в Рюислипе; и если это была семья, то он в ней скорее играл роль заботливой матери, тогда как суперинтендант был строгим и властным отцом. В данный момент из состава отдела уголовного розыска отсутствовал только один человек – старший детектив-инспектор Колин Райсбрук, которого поразил сердечный приступ средней тяжести, из-за которого он оказался па больничном листе на неопределенный срок. Еще не было ясно, вернется ли он вообще на работу в отдел. Если бы его досрочно отправили па пенсию, как Слайдер не раз думал с тяжелым внутренним вздохом, Айрин наверняка ожидала бы, что он будет переведен с повышением на освободившееся место Райсбрука, а если нет, то жизнь Слайдера могла бы стать крайне неприятной.
– Поганый денек сегодня, – констатировала Норма, глядя в окно, за которым шел непрерывный холодный дождь, – и может стать еще хуже. В любой момент к нам может влететь Диксон и изобразить рекламу зубной пасты, и тогда мне опять захочется убить его.
– Да здравствует Супер! – проорал Андерсон, и Хант послушно пропел ритуальный ответ: – Да здравствует Великолепный!
– И если он еще раз назовет меня КЖД Сникерс, я наверняка убью его, – угрожающе заявила Суилли. – Терпеть не могу этих мужчин-начальников, которые пытаются насмешить окружающих и заранее ждут от них смеха.
– Я не думаю, что он старается кого-то развлечь, – возразил Атертон. – Я думаю, он существует на свете исключительно ради своего собственного удовлетворения.
Все это было уже слишком для мозгов Хаита, который от удивления даже понизил голос до нормального уровня.
– Но если ты убьешь его здесь, Норма, куда же ты тогда денешь тело?
– Продаст его в кафетерий? – предположил МакКэй. – А то там всегда только одна жареная свинина по средам...
– Я предполагаю, что эту «свинину» они получают из Хаммерсмитской больницы, – вмешался Андерсон. – Ребята, не среда ли это была, когда стряслась эта мясорубка на Сникерс-Корнер, помните, «Форд Кортина» и грузовик? Когда водителя «Кортины» разорвало на части?
– Вы что, ни на что лучшее не способны? Этот юмор из четвертого измерения меня утомил, – вяло отреагировал Атертон.
– Ты у нас всегда утомлен, – печально качая головой, сказала Суилли, и Андерсон тут же присвистнул.
– Откуда ты это знаешь, Норма? Открой нам этот секрет!
Прежде чем Слайдер решил прекратить эти игры, они были прерваны появлением в дверях детектива-суперинтенданта Диксона. Диксон был громоздок, тяжел и чем-то напоминал быка, по никто не мог сказать, что он жирен, его резкие движения в сочетании с размерами сразу создавали у окружающих впечатление, что этого человека невозможно остановить, как мчащийся на полном ходу тяжелый грузовик. У него было широкое румяное лицо уроженца Йоркшира, украшенное крупным красным носом, свидетельствовавшим о высоком кровяном давлении, редкие волосы песочного оттенка и улыбка, открывавшая зубы, казавшиеся слишком многочисленными и правильными, чтобы быть его собственными.
Он уже долгие годы был известен всем как «Диксон из Шеферд-Буш», несмотря на то, что иногда сам пытался придумывать себе прозвища и прилагал некоторые усилия к их распространению. На любой службе типа полицейской или военной, люди, как правило, делятся на две примерно равные категории:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43